ЕВГЕНИЙ БИЧ
Опубликовано в журнале Звезда, номер 3, 1998
ЕВГЕНИЙ БИЧ
НУЖНА ХОРОШАЯ НАЦИОНАЛЬНАЯ ИДЕЯ…
<…>Нам позарез нужна хорошая национальная идея.
Впрочем, плохих национальных идей, вообще-то говоря, не бывает. Не должно быть. Как и слишком хороших.
Слишком плохой она не может быть потому, что это всегда пропущено через миллионы душ, прошло через эти души, отфильтровано ими, и уже по одному этому не может заключать в себе чего-то чересчур темного, сатанинского.
С другой стороны, требовать от национальной идеи какой-то особенной всечеловечности, альтруистичности тоже нельзя. Национальная идея это совсем не то, что «пройдись по мне и вытри о меня ножки». В мире, разделенном на враждующие племена, или, скажем помягче,- на племена, зорко следящие за своим интересом, ревниво отстаивающие свой интерес, национальная идея не может не нести в себе заметную долю эгоизма. Это идея народа, растопырившего локти и сказавшего: «Стою на этом и верую в это. И буду отстаивать это изо всех сил. И только это и поможет мне выжить и уцелеть в этом мире. И сохранить достоинство».
Хоpошая национальная идея нам бы очень не помешала.
И даже не то чтоб хоpошая! Хоть какая. Потому что ничего нет. Пустота. Пpолетаpская идея на глазах испаpилась, усыхает, а от стаpого ничего не осталось.Часть сгоpела в огне, а многое истлело, pасползлось. И штопать бесполезно. И по-настоящему у нас ничего нет. Так, по мелочам. Какая-то тpуха. Из пpизывов пpезидента. «Покупайте свою, pоссийскую каpтошечку». «Кушайте свою сметанку». А свеpх этого- ничего.
Так что хорошая национальная идея была бы нам очень кстати.
Только где ее взять, эту идею? У русского человека с ней всегда было плохо.
«У нас нет совсем мечты своей родины,- вздыхал Розанов.- …У греков она есть. Была у римлян. У евреев есть. У француза- «ch{re France», у англичан- «Старая Англия», у немцев- «наш старый Фриц». Только у прошедшего русскую гимназию и университет- «проклятая Россия»… У нас слово «отечество» узнается одновременно со словом «проклятие».
Это все, увы, совершенная правда.
Все дело в государстве. Все упирается в государство.
Спокойного, ясного осознания государства как необходимости, как добровольно надетых вериг, того единственного, что может защитить твои национальные, племенные интересы, и без чего тебе не выжить, не сохраниться как индивидууму, одиночке- всего этого у русского человека не выработалось.
До своего государства русскому человеку дела нет.
Он с государством сосуществует по необходимости. Ему просто деться некуда. Государство для него это какая-то большая бандитская «крыша», навязанная ему, притом крыша необязательная, неответственная. С которой он ведет бесконечную войну. Это именно война, война изматывающая, изнурительная, с тяжелыми фронтальными действиями с одной стороны и партизанскими вылазками и партизанскими хитростями с другой. Война, где нет конца и нет победителя.
И никакого намека на хотя бы какое-то взаимное понимание, взаимную связанность. Все давно улеглось, отстоялось, давно приняло форму такого глухого недоверия, такой ожесточенной неприязни, что только и остается вздохнуть и развести руками.
И виновных не найти!
С одной стороны нечто разбухшее, раздавшееся, давно забывшее, ради чего создавалось и ради чего мыслилось. Какая-то бессмертная самопочкующаяся гидра, воспроизводящая себя в бесчисленных копиях. Потесненная в одном месте, она тут же восстанавливает потери в другом. Нечто самодовлеющее, самодостаточное, давно живущее ради себя и по установленным собою правилам. [Удивительно, как мало затронули перемены саму суть российского государства! То, перед чем оно никнет, съеживается в любом ином месте,- гласность, открытость, свободное слово,- почти не потревожили наше, родное. «А вот я тебя пропишу! Вот пропечатаю!»- разъяренным роем налетает газетная братия. «Это можно,- добродушно соглашается исполин, поглаживая себя по отнюдь не худосочным округлостям.- Давай. Сделай такую милость. Потешь душу. На то ваш брат, писака, и существует, чтоб тиснуть какой-нибудь клеветон». Великан безмятежен и невозмутим. Все это, конечно, не прибавляет ему комфорта, но и страха особенного он при этом не испытывает. Просто он с некоторых пор помудрел и философски заключает, что есть вещи, которые надо перетерпеть, переждать. Дождик помочит и перестанет, комар пожужжит и отвяжется. И все останется по-прежнему….].
А на другом конце обыватель, который ненавидит этого монстра и обманывает его, где только может и как только может. Являя по необходимости вид внешней покорности, он на самом деле в грош его не ставит и не испытывает к нему ни малейшей приязни. И вообще с ним не церемонится, мародерствует без зазрения совести и при всяком подвернувшемся случае, как пиранья, отхватывает целые куски от зазевавшегося чудища.
Оставьте на неделю государство без присмотра, и от него уцелеет только какой-то обглоданный остов! Да и того, пожалуй, не будет. Все эти титанические конструкции будут в один миг распилены и растащены по клетям, подвалам и кладовкам, все будет пристроено, прилажено, пущено в дело, и когда спустя малое время чиновник явится свидетельствовать наличность, его изумленному взору предстанет абсолютно голое пространство- словно ничего и не бывало!
Да ведь это ужасно,- скажете вы. Разумеется, ужасно!
Государство, дважды на протяжении века разваливавшееся, как карточный домик, рассыпавшееся «на детали, на подробности»- куда же дальше! О каких планах, какой исторической перспективе можно тут говорить? И это каждый раз при всеобщем восторге! Плач-то, сожаления приходили всегда потом, а вначале был именно энтузиазм, именно ликование! Рушится дом, дом, что и говорить, так себе, со щелями, тараканами, мордобоем квартального, коммунальными дрязгами, кислой капустой. Но ведь- Дом?! Другого-то ничего не придумано! А вокруг стоят и кричат: «Ура! Поддай вон еще сюда! Вон тут еще угол уцелел!»
Разве это не свидетельство какого-то кричащего порока русской жизни, какого-то органического изъяна?
<…>