НАРОД У ЭШАФОТА
Опубликовано в журнале Звезда, номер 11, 1998
Е. B. АНИСИМОВ
НАРОД У ЭШАФОТА
Публичные казни, наряду с фейерверками, церковными церемониями, коронациями, похоронами — одно из самых популярных зрелищ прошлых веков. Теперь мы отворачиваемся от экрана телевизора, когда видим сцену расстрела в Грозном или Пекине. Наши предки были другими. Нет, они не были более жестокими или бесчеловечными, просто они иначе смотрели на мир. Попыткой понять эти механизмы и является эта статья — часть большой работы об истории политического сыска в России ХVIII века…
Начнем с самого начала. О предстоящей казни знаменитого преступника, как отмечалось в указах, «в нарочно к тому назначенный и во всем городе обнародованный день» жителей оповещали глашатаи (бирючи). С барабанным боем они обходили людные улицы и торговые площади и зачитывали государев указ. Текст указа вывешивали на городских воротах и в других «пристойных местах» для всеoбщего известия. Его же читали в церквях священники. Во второй половине ХVIII в. полиция рассылала по домам состоятельных граждан специальные повестки о предстоящей казни или устно извещала о предстоящем «позорище». Вот типичное начало такого указа: «1724 года, ноября в 15-й день по указу Его в. императора и самодержца Всероссийского объявляется во всенародное ведение: завтра, то есть 16 числа сего ноября в 10 часу пред полуднем будет на Троицкой площади экзекуция бывшему камергеру Виллиму Монсу, да сестре его Балкше, подьячему Егору Столетову, камер-лакею Ивану Балакиреву — за их плутовство такое…» И далее вкратце перечислялись вины преступников. В конце же говорилось: «А подлинное описание вин их будет объявлено при экзекуции». О казни Шафирова в 1723 г. накануне извещение было туманное: «Имеет быть над некоторою знатною персоною на площади близ Сенатской палаты экзекуция сего февраля 15 числа». B «повещении» 1742 г. казни А. И. Остермана и других также говорится о «некоторых людях», которым «за важные и противу государственного покоя учинены вины сего генваря 18 числа по полуночи в десятом часу на Васильевском острову противу коллегий чинена будет экзекуция, того ради чрез сие объявляется во всенародное известие, дабы всякого чина люди о том ведали и для смотрения означенного числа в том часу приходили на оное место».
С точки зрения государства, публичность казни являлась важным средством воспитания подданных в духе послушания власти. Зрелище казней, мучений преступника служило грозным предупреждением всем настоящим и будущим нарушителям законов. Ссылка на «примерность» наказания весьма часто встречается в приговорах преступникам и вообще в законах («В страх другим», «Прочим в страх», «Дабы впредь так чинить ему и протчим было неповадно», «Дабы впредь, на то смотря, другим никому чинить (варианты — делать, бегать, врать. — Е. А.) было неповадно», «Чтоб на то смотря, впредь иным неповадно было таких неистовых слов говорить»). В 1732 г. в ответ на запрос из Москвы, в каком месте кнутовать преступников, было сказано: «Велеть виновным колодником наказанье чинить перед канцеляриею публично, а не внутрь двора, дабы на то смотря, другие продерзостей чинить не дерзали».
Что публичные казни воспитывают, считали теоретики государства и права, чиновники, помещики, так считали вообще люди ХVIII в. И для этого учеников-зрителей выгоняли из домов. Когда Андрей Болотов поймал и с помощью пытки уличил деревенских воров, то устроил им показательную казнь, причем порка сочеталась с позорящими наказаниями: «Раздев донага, вымазать всех дегтем и водить с процессиею по всем улицам села и всем жителям, выгнанным из изб для смотрения перед вороты, кричать, чтоб смотрели они, как наказываются воры, и что со всеми и другими поступлено будет так же, кто изобличится хотя в малейшем воровстве. Маленьких же ребятишек велено всех согнать к мосту и в то время, когда поведут воров через оный, велено заставлять кричать: «Воры! Воры!» и кидать в них грязью». Результат, как пишет Болотов, оказался волшебным: «Все крестьяне села Киясовки с деревнями ровно как переродились и помянутое образцовое наказание отстращало их от всех прежних шалостей и всюду стало смирно и безопасно». В день казни братьев Грузиновых в Черкасске, 27 октября 1800 г. полиция обходила дома обывателей и выгоняла всех жителей на Сенной рынок, где состоялась казнь. Казнокрадов пороли прямо перед учреждениями, профилактики ради. Тело казненного в 1721 г. губернатора-вора князя Матвея Гагарина несколько месяцев висело перед зданием коллегий, чтобы каждый чиновник, задумав нарушить закон, видел через окно, что его ожидает, если он будет вести себя подобным же образом. После подавления восстания Пугачева в Оренбургской губернии в десятках сел и деревень, жители которых примкнули к бунтовавшим, участвовали в погромах и убийствах помещиков и священников или не оказали пугачевцам сопротивления, были поставлены колеса на столбах и виселицы с пустыми петлями. Сделано это было «в страх на будущее время». Историк И. И. Дубасов, впрочем, сообщал, что в Тамбовской провинции виселицы не были пустыми — на них вешали за ребра мятежников. Все это делалось для воспитания в народе уважения к закону. Для этого же власти устраивали разнообразные массовые порки. Так, в 1752 г. на Полотняном заводе А. А. Гончарова под Калугой пороли в один день 270 взбунтовавшихся против хозяина работных людей: 91 человека из них били кнутами, а 179 человек — плетями. Делать это предписывалось «при публикации з барабанным боем в собрании народа». Такой же экзекуции подверглись не только 215 крестьян из владения Н. Н. Демидова, но даже и женщины — жены и сестры демидовских мужиков. Происходили эти массовые избиения в людных местах — на торговой площади Калуги, «при большой Московской дороге», на помещичьем дворе. «За ослушание, противности и бегство» 120 женщин были публично биты кнутом, 130 женщин и 12 «срослых девок» — плетями.
В разгар восстания Пугачева, когда власти опасались, что мятежники могут двинуться на Москву, в столице был публично казнен «в страх бездельникам» один из «воевод» Пугачева — Белобородов. Князь М. Н. Волконский, руководивший экзекуцией, 6 сентября 1774 г. рапортовал Екатерине II, что «учинена смертная казнь отсечением головы при многих тысячах смотрителей, не только городовых жителей, но и поселян, ибо я принаровил сию экзекуцию в торговый день, то многое число крестьян, на торг приехавших, в числе смотрителей были. И тако повсюду слух скоро разнесется и я надеюсь, всемилостивейшая государыня, что сей страx хороший в черни эф[ф]ект сделает».
Если в случае с болотовскими крестьянами или черкасскими мещанами людей гнали к лобному месту, то казни знаменитых преступников не нуждались в принуждении «смотрителей» — они сами спешили загодя на экзекуцию, а до этого с нетерпением ждали день казни. О предстоящем событии задолго говорили по всей столице. Поэт И. И. Дмитриев, свидетель казни Пугачева, вспоминал: «В целом городе, на улицах, в домах только и было речей об ожидаемом позорище. Я и брат нетерпеливо желали быть в числе зрителей, но мать моя долго на то не соглашалась. По убеждению одного из наших родственников, она вверила нас ему под строгим наказом, чтобы мы ни на шаг от него не отходили». Публичные казни собирали огромные толпы. Тысячи горожан и жителей окрестных деревень собирались на зрелище с ночи, стремясь подобраться поближе к эшафоту. О том, что Болото — пустырь у Москва-реки, где казнили Разина, был переполнен, пишут современники-иностранцы. Современник казни 17 октября 1768 г. знаменитой Салтычихи и ее сообщников сообщал своему адресату: «Что ж надлежит до народу, то не можно поверить, сколько было оного: почти ни одного места не осталось на всех лавочках, на площади, крышах, где бы людей не было, а карет и других возков несказанное множество, так, что многих передавили и карет переломали довольно». О том же пишет зритель казни Пугачева Болотов: «Мы нашли уже всю площадь на Болоте и всю дорогу на нее, от Каменного моста, установленную бесчисленным множеством народа».
<…>