Рассказ.
АНДРЕЙ СТОЛЯРОВ
Опубликовано в журнале Звезда, номер 10, 1998
АНДРЕЙ СТОЛЯРОВ
ВСЁ В КРАСНОМ
Рассказ
Крысы неслись через двор, повизгивая от возбуждения. Ближняя, с жесткими, как зубная щетка, усами, с ходу перемахнула низенькую ограду газона, зацепилась, по-видимому, о выгнутую трубу, шлепнулась брюхом в траву и обиженно заверещала. Две другие- цап-цап-цап коготками- промчались по шерстистому телу.
Двигались они на задних лапках, но удивительно быстро. В глазах- сладкий блеск, на влажных ощеренных зубках- нитки слюны.
-Туда!..- придерживая дверь парадной, сказал я обомлевшей Эльвире.- Налево под лестницу, потом- дуй отсюда!..
-А ты как же?
-Давай-давай!..
Она лишь пискнула что-то в ответ. Хлопнула задняя дверь, и от потока воздуха качнулась лампочка, свисающая на перекрученных жилах. Уродливая горбатая тень вздела руки по направлению к улице. У тени была вытянутая звериная морда, груши ноздрей, а позади головы- шипастый гребень, защищающий шею. Уже не руки, а лапы скребли тусклый воздух. Я не сразу догадался, что тень эта- от меня. Вот, значит, как я сейчас выгляжу. Хотя понять было можно. Похрустывая, распрямлялись в спине могучие позвонки, мышцы в пред
вкушении боя мелко подергивали конечности, свет в парадной приобрел тревожно красноватый оттенок. Главное же, как набат, ударили запахи: кислый кошачий, раздражающий тем, что забивал остальные, человеческий душный, десятилетиями отстаивавшийся в лестничной клетке, запах подгорающей где-то наверху изоляции, запах пролитого мазута, запах ржавчины, выстарившийся мертвый запах краски от стен.
Ноздри мои затрепетали. Я был в отчаянии. Только-только договорились с Эльвирой, что она у меня сегодня останется. Целых три месяца спорили из-за этого. То есть спорил и горячился, разумеется, я; Эля пожимала плечами и отвечала с оскорбительным недоумением: «Зачем мне это нужно?» Наконец, сегодня после кафе сказала: «Поздно что-то, не хочется тащиться через весь город»,- и уверенно, будто не в первый раз, взяла меня под руку.
И вот- крысы.
Я даже страха почти не испытывал. Хотя крысы, по-моему, гораздо опасней гиен,- тех, что бродят по лестничным клеткам и принюхиваются к квартирам. Гиенам что нужно? Деньги, ценности. Человека они не тронут. Если, разумеется, сам человек не начнет им препятствовать. Это такая договоренность: берем свое и уходим. А с крысами, особенно уличными, договориться нельзя. Крысы разорвут жертву просто для удовольствия.
И все-таки страха у меня почти не было. А если и был, то совсем иной страх- перед самим собой. Не случайно скребла лапами воздух горбатая звериная тень, и не случайно сумасшедшие запахи раздирали мне ноздри. Я распрямлялся, преодолевая человеческую сутулость. И одновременно- человеческую слабость, нерешительность, робость перед манящим дыханием смерти. Собственно, ничего человеческого во мне, вероятно, уже не было. Звенела синеватая кровь в жилах, гулко, страшно и радостно бухало под ребрами сердце, легкий зуд обжигал кончики пальцев, где ногти сворачивались, образуя клювы когтей.
Я, наверное, тоже повизгивал от возбуждения. И когда первая крыса, рванув дверь и влетев в сумрак парадной, прыгнула,- оскаленная, еще толком не разглядев, кто именно перед ней стоит,- я без особого усилия отклонился, чиркнув кинжальчиком когтя по горлу, и она, вмиг захлебнувшись, врезалась мордой в перила. Загудело железо, и, судя по звуку, встрепенулась змеей пластмассовая окантовка. Вторая же крыса, почувствовавшая, вероятно, что-то не то, успела схватиться за дверь и немного затормозить на пороге, о
днако инерцией ее все-таки вынесло ко мне в опасную близость. Лапа, твердая, как чугун, ударила по позвоночнику. Сухо щелкнуло, и короткошерстое тело обмякло. А вот третью, последнюю крысу я пока не видел и даже не чуял по запаху, но дрожащий, писклявый, мальчишеский голос неожиданно произнес из тени, отбрасываемой створкой:
-Ты что, дядя, ты что?.. Мы к тебе по-человечески, а ты- вона как… Ну пошутили, ну- все, дядя, не надо…
Напрасно он мне это сказал. Лучше бы ему было без лишних слов рвануть на улицу. Наверное, я не стал бы его преследовать. Подумаешь, взмокший и обделавшийся с перепугу крысенок. Очень мне нужно тратить на него силы. А так- ужас, прошепелявивший в голосе, породил мгновенный ответ. Та же лапа, что срубила предыдущего грызуна, метнулась вперед, и костистые пальцы прошли сквозь ребра, воткнувшись в сердце. Вытянутое по стене мохнатое тело судорожно затанцевало, заелозило по штукатурке и вдруг- свесилось.
Нижние сухонькие конечности не доставали до пола.
Я шумно выдохнул.
-Милиция тебя навещала?- будничным скучноватым тоном спросил Валерик.
-Навещала,- ответил я.- Как ей и положено. Минут сорок назад.
-Ну и что?
-Ничего. Был дома, спал, ни о чем таком слыхом не слыхивал.
-Поверили?
-А с чего им не верить? Какие у них основания, чтобы не верить?
-По-всякому, знаешь, бывает… Могли привязаться. У тебя ведь этот случай- не первый?
Я из осторожности промолчал.
-Давай-давай,- нетерпеливо сказал Валерик.- Что я тебе- милиция или фэ-эс-бэ? Я тебя в ментовку закладывать не побегу.- Он сильно сморщился, просунул ладонь под рубашку, быстро и громко, как обезьяна, почесал левую сторону живота, сморщился еще больше, вытащил руку и пополировал ногти о джинсы.- Мне исповеди твои без разницы. Я по делу интересуюсь…
-Ну, была еще пара случаев,- неохотно сознался я.- Один раз двое каких-то хмырей прицепились. Ну, я их- того… оприходовал… сам не знаю, как получилось… А другой раз вообще смешная история. Подваливает у магазина мужик и говорит, что я ему пятьдесят рублей должен. Такой- трясется, алкаш, весь синий, будто припадочный…
-Где?
-Что «где»?
-Где магазин находился?- спросил Валерик.
-Магазин? Магазин был- на Васильевском острове. Тринадцатая линия, кажется. Я туда, слушай, попал-то, честно говоря, по глупости. Сказали, что «Букинист» в эти места переехал…
-А хмыри?
-Какие хмыри?
-Которые привязались,- объяснил Валерик с бесконечным терпением.- Хмыри были в каком районе?
-Это на Благодатной улице,- сказал я.- Ничего себе- «Благодатная». Я, слушай, нес работу в издательство. Иду- никого не трогаю; вдруг- выкатываются откуда-то такие двое…
-Повезло, значит. Во всех случаях- три разных района. Я к тому, что вычислить тебя- ой-ей-ей…
-Кому вычислить?
-Ну, кто у нас- вычисляет?
Он откинулся в кресле и внимательным цепким взглядом обвел книжные пол-ки, задержался на стопках томов, загромождающих тумбочку,- потянулся, снял сверху одну книгу, затем другую.
Брови у него сильно разъехались. Боэций, «Утешение философией». Ганс Георг Гадамер, «Семантика и герменевтика». Вальтер Бенджамин, «Иллюминации». Сборник «Самосознание европейской культуры ХХ века». Увесистый темно-зеленый том с золотистым тиснением.
-Читаешь, значит, в свободное время?
-Стараюсь…
-И что, помогает?
Я нехотя пожал плечами:
-Разве это можно установить? Когда были написаны «Божественная комедия», «Путешествия Гулливера», «Гаргантюа и Пантагрюэль»?.. Сколько столетий прошло? Что изменилось в мире?.. С другой стороны, как бы мы сейчас жили, если бы не написаны были- «Божественная комедия», «Путешествия Гулливера», «Гаргантюа и Пантагрюэль»… Помнишь, что ответил Ганс Архивариус из «Старого города», когда Ретцингер упрекнул его в том, что тот слишком закопался в архивах? «Я не живу, чтобы читать. Я читаю, чтобы- жить…»
— «Зажги зеленую лампу»,- дополнил Валерик странно высоким голосом.
-А это откуда?
-Так, один человек говорил. Теперь его уже нет.- Он аккуратно, точно боясь уронить, положил томик «Самосознания» на верх книжной стопки. Сказал тем же странно высоким голосом, который, казалось, вот-вот лопнет.- Если бы за это еще и платили…
У меня слабо кольнуло в груди.
-Я как раз сегодня собираюсь идти в издательство. Слушай, я им скажу, я им устрою варфоломеевскую вечеринку… В конце концов, у меня- официальный договор на руках. Должны же они в конце концов заплатить! Сколько я тебе сейчас должен? Полторы тысячи? Ну- я отдам…
-Что ты для них перевел?
-Джой Маккефри «Блистающий меч Ориона». Четвертая книга из сериала о «Воинах Ночи». Двадцать два печатных листа, по пятьдесят долларов… Правда, я аванс у них брал, но все равно- сумма приличная.
-Отдашь мне мое- на пару месяцев хватит,- подытожил Валерик.
Считать он умел.
-Ну что- два месяца? Два месяца- это громадный срок. За два месяца я еще два романа переведу. С издательством я уже в принципе договорился. Вот и вот!..
Я бросил на стол почти невесомые, но пухлые книги в карманном формате. На одной был изображен бронзовотелый перевитый мышцами воин, как шампуром, нанизывающий мечом ящера с игольчатой пастью, а на другой- тот же воин, держащий за руку блондинку с почти обнаженной грудью и взирающий вместе с ней на цветущую среди гор долину. На лицах обоих- восторженность, переходящая в идиотизм.
Валерик поколупал ногтем болотную краску на ящере. Лоб его сморщился, а из-под жестких волос выскочила струйка пота.
-Долго ты не продержишься,- сказал он.- Это ведь как? Сорвешься около дома- мигом вычислят. Знаешь, что такое «облава на крупного зверя»? Красные флажки, загонщики в спину тебе орут. Ты через голову от страха когда-нибудь кувыркался?..
-Я «зажгу лампу»,- сказал я сквозь зубы.
-На «охоту» все равно выходить придется. Точить- когти, клыки. Мясо пробовать. Иначе- кровь задушит…
-Работу мне хочешь предложить?- спросил я.
-Хочу.
-С криминалом?
-Другой работы сейчас не бывает…
-А если я откажусь?
Пальцы Валерика поднялись- вонзились в пружинистые черные завитки шевелюры и с неприятным звуком поскребли у макушки. Точно пытались содрать с головы скальп.
-Ну, тогда все будет «в красном»,- предупредил он.
Ласково так предупредил, почти нежно.
Я вздрогнул. И тоже- как запаршивевшая макака, почесался сразу двумя руками.
Мне было не по себе.
-Кто ты, Валера?..
Валерик выдернул пальцы из шевелюры, изогнулся, потягиваясь, будто належавшийся в норе зверь. Даже под рубашкой почувствовалось, как напряглись мускулы, оплетающие все тело. В глазах высветилась хищная желтизна.
Кожистые веки чуть дрогнули.
-Тебе лучше не знать этого,- сказал он.
«Наташа ехала на первый большой бал в своей жизни. Она в этот день встала в восемь часов утра и целый день находилась в лихорадочной тревоге и деятельности. Все силы ее с самого утра были устремлены на то, чтоб они все: она, мама, Соня- были одеты как нельзя лучше. Соня и графиня поручились ей вполне. На графине должно было быть бархатное платье, на них двух- белые дымковые платья на розовых шелковых чехлах, с розанами в корсаже. Волосы должны были быть причесаны «la grcque».
Все существенное уже было сделано. Соня кончала одеваться, графиня тоже; но Наташа, хлопотавшая за всех, отстала. Она еще сидела перед зеркалом в накинутом на худенькие плечи пеньюаре. Соня стояла посреди комнаты и, нажимая до боли маленьким пальцем, прикалывала последнюю визжавшую под булавкой ленту.
-Не так, не так, Соня!- сказала Наташа, поворачивая голову от прически и хватаясь руками за волоса, которые не поспела отпустить державшая их горничная.- Не так бант, поди сюда.
Соня села, чуть не дрожа от страху, и робко взглянула на обеих дам. Видно было, что она и сама не понимала, как могла сесть с ними рядом.
-Я… я… зашла на одну минуту, простите, что вас обеспокоила,- проговорила она, запинаясь.- Я от Катерины Ивановны, а ей послать было некого… А Катерина Ивановна приказала вас очень просить быть завтра на отпевании, утром… за обедней… на Митрофаниевском, а потом у нас… у ней… откушать… Честь ей сделать… Она велела просить.
Соня запнулась и замолчала.
Бледное лицо Раскольникова вспыхнуло; его как будто всего передернуло; глаза загорелись… Более всего на свете он ненавидел запах розового масла, и все теперь предвещало нехороший день, так как запах этот начал преследовать его с рассвета. Ему казалось, что розовый запах источают кипарисы и пальмы в саду, что к запаху кожи и конвоя примешивается проклятая розовая струя. О, боги, боги, за что вы наказываете меня?
И вновь он услышал голос:
-Истина прежде всего в том, что у тебя болит голова, и болит так сильно, что ты малодушно помышляешь о смерти. Ты не только не в силах говорить со мной, но тебе трудно даже глядеть на меня. И я невольно являюсь твоим палачом, что меня огорчает. Но мучения твои сейчас кончатся, голова пройдет.
Тут прокуратор поднялся с кресла, сжал голову руками, и на желтоватом его бритом лице выразился ужас.
-Ну вот, все и кончилось…»
Я захлопнул «Войну и мир», с треском, как будто уже навсегда, закрыл «Преступление и наказание» в темном дерматиновом переплете, захлопнул «Век просвещения», «Смерть Вазир-Мухтара», потрепанных «Комедиантов». И еще пять-шесть книг, читаемых то из середины, то с конца, то, наоборот, ближе к началу. Голова у меня гудела, и тексты разных романов сплетались в причудливом хаосе. Три часа непрерывного чтения подействовали, как зарядка с гантелями. Я зверски устал. Хорошо еще, что я не пошел в писатели, как когда-то намеревался. Все время держать в сознании уйму сталкивающихся персонажей, чувствовать отношения между ними, помнить внешность, особенности характера, привычки, манеру себя вести. С ума можно сойти. К счастью, переводчику это не обязательно. Переводчик не придумывает людей, он лишь грамотно перетолковывает придуманное другими. Это гораздо легче. Правда, и платят переводчику- соответственно. Жалкий полтинник за двадцать четыре машинописных страницы. Чтобы как-то прожить, надо делать по полторы сотни страниц в месяц. Полторы сотни страниц- это вам не хухры-мухры. Единственное, что при переводе с английского ощутимо увеличивается объем. Десять страниц английского текста- примерно тринадцать по-русски. Да от себя еще немного добавишь. Совсем чуть-чуть. Только за счет этого и выкручиваемся.
Кажется, я начинал приходить в себя. «Зеленая лампа» зажглась, и я снова чувствовал себя человеком. В самом прямом смысле этого слова. Теперь можно было не опасаться, что меня где-нибудь скрутит. Заряда, полученного от чтения, хватало на весь день. Жаль, конечно, что не на всю жизнь, но тут уж ничего не поделаешь. И тем не менее перед выходом из квартиры я набрал в легкие воздуха, точно готовясь нырнуть в темный омут, а когда увидел покореженные перила первого этажа- смятые от чудовищного удара, со вставшей, как кобра, пластмассовой отслоившейся окантовкой,- сердце у меня на миг замерло, а потом застучало, подстегиваемое тревогой. Все-таки я вчера малость перестарался. Так нельзя, эту звериную силу надо держать под неусыпным контролем. Переламывать ее, душить без всякой пощады. Только как задушить, если она сама рвется наружу?
И еще меня поразило, что край перил был обмотан широкой багровой тряпкой. Цвет матерчатого огня полыхнул прямо в глаза. Лампочка под потолком была тусклой, но виделось хорошо. Я, оглушенный на миг, даже по-идиотски затряс головой. Тело сразу же зачесалось, и мне стоило громадных трудов не разодрать на себе одежду ногтями. Случайность или ловушка? Повесил дворник, чтобы жильцы не поранили руки о страшные заусеницы? Или «флажок» выставлен специально, стараниями соответствующих служб, и теперь они откуда-то наблюдают, кто из граждан и как отреагирует на него? В таком случае я- уже на заметке. Хотя, возможно, и нет. Секундная пауза у разбитых перил выглядела естественно. Могу я удивиться беспорядку? Могу! Теперь главное- не задерживаться. Я толкнул наружную дверь. Августовский пылающий свет хлынул в парадную. Пыхнул сквозняк, голова у меня кружилась, первые два-три мгновения я ничего не мог различить. Пальцы подергивались, и, чтобы перейти через двор, мне опять потребовалось сделать несколько глубоких вдохов.
<…>