В. А. КРИВОШЕИН
Опубликовано в журнале Звезда, номер 9, 1997
= ИЗ НЕДАВНЕГО ПРОШЛОГО
В. А. КРИВОШЕИН
ПОМЕСТНЫЙ СОБОР РУССКОЙ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ В ТРОИЦЕ-СЕРГИЕВОЙ ЛАВРЕ И ИЗБРАНИЕ ПАТРИАРХА ПИМЕНА (МАЙ-ИЮНЬ 1971 ГОДА)
По личным впечатлениям и документам
Вcеволод Александрович Кривошеин, архиепископ Брюссельский и Бельгийский Василий, был ярким, незаурядным человеком, необычайно много сделавшим для русского православия.
Он родился в Петербурге в 1900 г. в семье А. В. Кривошеина, министра земледелия и землеустройства при Николае II, главы Крымского правительства Врангеля в 1920 г.
Февральская революция застала Всеволода студентом филологического факультета Петроградского университета. Вскоре он решает пробираться на юг, чтобы вступить в ряды Добровольческой армии. С большим трудом, вопреки многочисленным опасным ситуациям, ему это удалось. В сентябре-ноябре Всеволод Кривошеин воевал в рядах Дроздовского полка в Курской и Орловской губерниях, а в конце 1919 г. с отмороженными руками и ногой был вывезен в Харьков, затем в Ростов и Новороссийск. Об этих событиях он рассказал в обширных воспоминаниях, главы из которых были опубликованы в «Звезде» (1996, № 10).
В 1920 г. В. Кривошеин оказался в Париже, где успешно закончил исторический факультет Сорбонны. Зимой 1922- 23 гг. слушал лекции на философском факультете Мюнхенского университета. В 1924 г. принимал участие в Русском христианском студенческом движении, был на его съездах в Аржероне во Франции, где встречался с Н.А. Бердяевым, Б. П. Вышеславцевым, о. Сергием Булгаковым. В 1924 г. Всеволод записался в Православный богословский институт в Париже, основанный митрополитом Евлогием. А вскоре отправился в паломническую поездку на Афон.
Здесь, в русском Пантелеймоновском монастыре, Всеволод Кривошеин принял постриг и в монашестве стал Василием. За два года овладев греческим языком, о. Василий был допущен в ценнейшее книгохранилище обители, где находились древние греческие рукописи и архивы. С этого времени он по-настоящему увлекся изучением духовного наследия святых отцов. В 1936 г. он приобрел известность своей замечательной работой «Аскетическое и богословское учение св. Григория Паламы»- о тогда еще мало известном монахе, который затем был признан выдающимся религиозным мыслителем.
В 1947 г. о. Василий вынужден был покинуть Афон и получил приглашение в Оксфордский университет для участия в составлении «Греческого Святоотеческого словаря». Параллельно он издает монографию «Преподобный Симеон Новый Богослов. Жизнь, духовность, учение». Она вышла в 1980 г. одновременно на французском и русском языках (изд-во YMKA-Press). Совет Ленинградской Духовной академии за научно-богословские труды удостоил о. Василия степени доктора богословия.
В 1960 г. епископ Василий получил бельгийскую кафедру Московской патриархии. С тех пор до своей кончины он жил при русском храме в Брюсселе.
Глубоко преданный Русской Церкви, владыка Василий постоянно поднимал голос против подневольности, бесправия ее в отношениях с государством, выступал в защиту христиан Советского Союза, страдающих от тяжелой дискриминации и преследований. В 1970 г. вл. Василий отправил телеграмму Брежневу, возмущенный арестом о. Дмитрия Дудко.
Стремление владыки Василия всячески помочь Русской Церкви отстоять свои права в отношениях с государством, его глубокое сочувствие к людям, которые пытаются внести в жизнь церкви ту независимость, внутреннюю и внешнюю, без которой невозможна подлинная духовная высвобожденность, чрезвычайно ярко выявились во время подготовки к выборам и при самой процедуре выборов патриарха на Поместном Соборе в Москве, в Троице-Сергиевой Лавре в 1971 году.
Хорошо знавший процедуру «выборов» в Советском Союзе, о. Василий был весьма озабочен тем, чтобы во главу Русской Церкви не поставили человека, всецело подчинившего свои церковные убеждения политике правительства и КГБ. Как видно из записок, он много сделал для того, чтобы патриархом стал человек достойный, и тщетно добивался, чтобы была соблюдена элементарная демократия в процедуре выборов (тайное голосование). Кроме того, он делал отчаянные попытки поставить на Соборе вопрос об отмене несправедливого постановления правительства 1961 года, которое отдало в руки государственных чиновников хозяйственные и финансовые дела церковных приходов. Обстановка в стране была еще такова, что союзников в этой борьбе он не нашел, хотя тайно ему сочувствовали многие. Но о. Василий не осудил тех, кто не pешился откpыто его поддеpжать, понимая условия, в которых они живут…
Отечеством В. А. Кривошеина всегда оставалась Россия. В сентябре 1985 г. он посетил Ленинград, 12 и 15 сентября совершал Божественную литургию в Спасо-Преображенском соборе, в котором его крестили 85 лет тому назад. После обедни он почувствовал себя плохо и 22 сентября скончался.
Погребен архиепископ Василий на Серафимовском кладбище в С.-Петербурге, согласно его желанию быть похороненным в родной земле.
Редакция «Звезды» приносит благодарность Никите Кривошеину, любезно предоставившему возможность опубликовать рукопись Всеволода Александровича Кривошеина на страницах журнала.
В публикации частично сохpанены некотоpые особенности оpфогpафии оpигинала (обилие пpописных букв и дp.).
Редакция
<…>
27 мая
На следующее утро, праздник Вознесения Господня, я служил в церкви Св. Николая на Кузнецах у о. Всеволода Шпиллера. Проповедовал на тему праздника, не касаясь Собора. <…> Вообще же Отделом был выработан такой порядок: архиереям, живущим в России и приехавшим в Москву, в эти предсоборные дни, когда не начались еще официальные торжества с их богослужениями, предписано было ходить в патриарший Елоховский собор. Служили ли они там или просто молились, не знаю точно. Думаю, что частично служили. А приезжим из-за границы архиереям предоставлялось служить в других московских церквах, дабы они там, каждый в отдельности, могли возглавлять церковные службы. Впрочем, некоторые объясняли это желанием изолировать заграничных архиереев от местных. В конце службы о. Всеволод сказал мне, что, к его сожалению, он не сможет, как он это всегда делал при прежних моих приездах в Москву, пригласить меня после литургии пить у него чай на его «колокольне» (там у него была устроена небольшая квартира, где он раньше жил), так как есть предписание от Отдела никаких приемов после богослужения не устраивать и сразу отправлять архиерея в гостиницу. Тоже для изоляции, по мнению о. Всеволода, чтобы не встречаться с людьми.
После завтрака я отправился на машине к брату. <…> Какое-то странное состояние не то начинающегося гриппа, не то отравления, мысли в голове путались и вертелись вихрем. При этом крайне нервное состояние, звук машины и уличный шум превращались в какую-то назойливую дикую музыку, в полусне какие-то видения, сливающиеся с реальностью, почти галлюцинации. Несомненно, это был результат большого нервного напряжения,- одни разговоры накануне с митр. Никодимом много стоили, соединенного с физическою усталостью от длинных праздничных богослужений, недосыпания и т. д. А тут еще резко переменилась погода- подул сильный ветер, похолодало, пошел дождь, загремел гром. Это тоже действует на нервы. Я все это сознавал и тогда, но одновременно навязчиво лезла в голову мысль, что меня отравили. Дело в том, что в храме Св. Николая, где я служил, староста прихода, Нина Георгиевна, поднесла мне, как это обычно в России бывает, когда гости служат в церкви, букет цветов. Он был у меня в машине, когда я уезжал из церкви, я его понюхал и вскоре почувствовал себя нехорошо. И сразу пришла мысль: меня отравили, чтобы вывести из строя на Соборе. Чтобы сделать такую странную мысль более понятной, я должен объяснить, кто такая староста прихода о. Всеволода Шпиллера и какова ее репутация. У нее французская фамилия, она потомок французских эмигрантов. <…> Она служила в Министерстве внешней торговли, была арестована и пробыла три года на Лубянке. Была выпущена и через некоторое время поступила в «иностранный» Отдел патриархии. Все это показалось подозрительным: никого не держат три года на Лубянке, там только ведется следствие, а потом заключенных или переводят в другие тюрьмы, или освобождают. Значит, ее держали на Лубянке неспроста, а чтобы она следила и доносила на других. Еще более подозрительным показалось, что после Лубянки, если она действительно обвинялась в какой-нибудь контрреволюции, ей разрешили поступить в «иностранный» Отдел. А если она была агенткой, то это вполне понятно. Словом, у Нины Георгиевны твердо сложилась репутация агентки КГБ. В это время у о. Всеволода происходили конфликты с его старостами. <…> Прихожане поддерживали о. Всеволода, жаловались уполномоченному и в Совет по делам религий. Все это стало известно на Западе, где об этом много писали газеты. Помощник Куроедова Председатель Комитета по делам религии при Совете Министров СССР Макарцев, недовольный поднятым шумом на Западе, решил найти компромиссный выход из положения: сговорившись с митр. Никодимом, «послал» Нину Георгиевну старостой о. Всеволоду, несмотря на противодействие секретаря местного райкома, который хотел провести своего кандидата, явного безбожника. Конечно, все это было оформлено, собралась двадцатка и выбрала Нину Георгиевну старостой. О. Всеволод, хотя и знал о репутации Нины Георгиевны и считал ее обоснованной, принял новую старостиху и в общем остался ею доволен. Конфликты прекратились, Нина Георгиевна держалась корректно, лояльно сотрудничала с ним, <…> держала себя как верующая, крестилась, брала благословение, архиереям делала глубокий поклон, касаясь рукой до земли. Была ли она верующая, это был вопрос для самого о. Всеволода, не говорю уже для меня. Во всяком случае о.Всеволод ей не доверял и избегал при ней говорить о церковных делах. И нас предупреждал об этом. Можно думать, что она имела миссию следить за о. Всеволодом, но ей было указано ни в чем не препятствовать его работе. А может быть, она и сама не хотела вредить церкви. Как бы то ни было, когда, после цветов Нины Георгиевны, я почувствовал себя плохо, я не мог освободиться от мысли, что она меня отравила, хотя я и сознавал всю невероятность, даже чудовищность такого подозрения. У брата я провел весь день до вечера, меня лечили углем от отравления. К вечеру все прошло, и на следующий день я уже был спокоен, вполне владел собою, и в последующие дни, чем дальше, тем более я был спокоен. А тут, видимо, не выдержали нервы- и от пережитого, и от ожидания Архиерейского Совещания на следующий день. У брата виделся с К. П. Трубецкой, она говорила, что на собраниях для выбора представителей на Собор в Владимирской области много говорили пpо постановления о приходах 1961 года, все на них жалуются и надеются и просят, чтобы Собор их изменил. «Все мы знаем, как Вы мужественно стоите за Церковь. Мы Вас очень благодарим». И она чуть не заплакала.
28 мая
На следующий день, пятница 28 мая, день Архиерейского Совещания, все архиереи уже в сборе. Большой «банкетный» зал во время утреннего завтрака почти переполнен. Тут и Владыка Петр из Парижа, и архиепископ Алексий из Дюссельдорфа. Узнаем о внезапной кончине архиепископа Виленского Антония. Ему было 80 лет. В десять часов приходит ко мне в номер о. Всеволод Шпиллер. Сообщает неприятную новость. Архиепископ Новосибирский Павел не сможет приехать на Собор. С ним произошел странный случай: не то он сам, не то ему обварили кипятком руку. Версии расходятся. Что подумать об этом, нарочно ли это или случайно, не берусь судить- ни тогда, ни сейчас. Очень этим огорчен, так как на него была главная надежда, что из числа архиереев, живущих в России, именно он выступит против открытого голосования и особенно против постановлений 1961 года. Далее о. Всеволод вновь говорит, что «у Куроедова паника». Он ручался правительству, что Собор пройдет гладко, а сейчас видит, что многие архиереи против. Если это так, то Куроедов слетит, да и митр. Алексий Таллинский тоже, так как заведует организационной стороной Собора и он заверял, что никаких выступлений не будет. После ухода о. Всеволода ко мне в номер зашел мой сопровождающий о. Владимир Есипенко. Сообщает, чтобы быть готовым спуститься в начале четвертого к западному выходу, оттуда архиереи группами поедут на машинах в Новодевичий монастырь на совещание. <…>