АНДРЕЙ БИТОВ
Опубликовано в журнале Звезда, номер 7, 1997
АНДРЕЙ БИТОВ
АЗАРТ, ИЛИ НЕИЗБЕЖНОСТЬ НЕНАПИСАННОГО
<…> Архипелаг моей «Империи» снова всплыл. А что, «Петербург» у меня уже практически есть. И, переименовав роман «Тир» в «Пушкинский дом», я уехал вместо Японии в Армению.
Страна готовилась к пятидесятилетию советской власти. На витринах в Ереване, без пояснительных слов, была нарисована цифра 50, в пальмовых, траурных веточках. По ним можно было отличить тайный частный сектор от государственного: частник рисовал веточки в обязательном порядке, на всякий случай.
Коньяк тогда в Армении еще был с настоящей, пробочной пробкой…
Совсем решил не писать- начали понемножку печатать.
Вот еще не всегда учитываемый аспект алкоголизма: пьющий человек социально ближе. Хотя бы к милиции, а не к КГБ. Если и не совсем советский, то почти свойский.
Стал я успевать.
Ровно в день пятидесятилетия советской власти вышла в Москве «Дачная местность», в день ввода танков в Чехословакию- «Аптекарский остров».
Обнаглел я в Московии совсем, решил получить под неоконченный «Пушкинский дом» аванс в «Советском писателе»… Начальник ведь как был устроен? Изо всех сил старался тебя не напечатать. Но если все же сдавался и печатал, за то же самое начинал тебя же и уважать. Мол, если уж даже я напечатал, значит, можно. Вот вам и ниша.
Я расширял эту нишу как мог, гордясь уже более не тем, что написал, а тем, что сумел напечатать. Лучше всего могло быть оплачено сочинение в жанре «заявки»: за одну страничку- как за четверть книги любого объема. Заявку следовало составить так, чтобы она не разошлась с будущим содержанием, ничего о нем одновременно не сообщив. Что-нибудь вроде… Во-первых, эпитет «пушкинский» следует опустить (из-за аллюзий с известным yчреждением…). Значит, заявка на роман «Дом» (название условноe)…
«Это будет история современного молодого человека, молодого ученого Левы Одоевцева, типичного представителя поколения, родившегося в трудные годы, непосредственно предшествовавшие… и т.д. Действие романа происходит в нашем родном городе. Мы застаем нашего героя накануне важного события его жизни и карьеры- защиты кандидатской диссертации. Ряд обстоятельств, непосредственно предшествyющих защите, ставит его в затруднительную творчески-морально-этически-нравственную ситуацию, от преодоления которой зависит дальнейший этап развития и становления его личности и самосознания. О взаимоотношениях индивидуума и коллектива. О медленном и мучительном росте самосознания. Через дружбу, любовь и дело нашего героя раскрываются нравственные проблемы, стоящие перед…» и т.д. Жаль, не найду сейчас образчика этого удивительного стиля, плода совместного творчества автора и редактора, пытавшегося хоть как-то поддержать вечно юное дарование. Дорогая Кира Михайловна! Дорогой Игорь Сергеевич! Дорогие… Низкий вам поклон и сердечная благодарность.
Получив, как сейчас помню, 1125 руб., взволновавшись танками в Праге и успокоившись насчет, по крайней мере, полугодового бюджета семьи и пропив его часть, я попадал в безвыходное положение сдачи рукописи в обозначенный в договоре срок: не позднее 1 сентября или 1 октября, но зато не этого, а следующего года.
Не продается вдохновенье, но можно получить аванс! Так я написал почти все, что мне удалось написать. Веселая и позорная эта игра никогда не порождала чувства стыда, потому что игра эта велась не с людьми, а с ними. Вот еще аспектик завоеваний зреющего социализма! «Каждому свое!»
Вызывало зависть… Глеб Горбовский, разминувшийся со мной в дверях издательства, сразу после подписания договора подглядел цифру и, досадуя, что упустил меня в столь обеспеченный момент, написал следующий экспромт:
Напишу роман огромный,
Многoтомный дом-роман,
Назову его условно,
Скажем, «Ложь» или «Обман».
Дальше что-то насчет огромных сумм, «гонорар- дар», не помню. Что ж, талантливый человек во всем талантлив…
Однако проходил срок сдачи, и приходилось брать пролонгацию. Но подходил и срок пролонгации…
Их могло быть не больше двух. Эта пролонгация была последней. От аванса образца 1968 года давно уже не оставалось ни копейки. Надо было жечь мосты. Буквально: и задний, и передний… 22 апреля 1970 года, в день столетия со дня рождения В. И. Ленина, я продал свой автомобиль («Москвич-412») замечательному человеку из Еревана Буденному. Буденный было его имя. Буденный Арташесович Мкртчян.
Теперь будущее еще раз было обеспечено, и летом 1970-го, на Куршской косе (спасибо и Империи!), через шесть лет после начала, я усадил себя за «Пушкинский дом», и, за сорок дней непрерывного поста и труда, он приобрел современный вид. Но! Я опять уперся в ту же кульминационную стену.
Но четыреста страниц уже могли произвести впечатление. И в предельный срок сдачи, а именно 1 сентября 1970 года, после бессонной ночи дописывания так и не оконченного памятника, я отнес-таки его в издательство, в просторечии в «Совпис». Кира Михайловна провела меня по кабинетам в обнимку с папкой, продемонстрировала; в канцелярии был проставлен соответствующий штамп.
«Он шел по Невскому, и совсем было хорошо. Было солнце. И воздух был редкостно прозрачен. Это был тот самый любимый осенний Невский, хотя в той части, по которой он шел, даже деревьев не было- но Невский был осенний. Так он шел и некоторое время еще думал о том, что он дожил вот и испытывает разные такие чувства, как в коридоре, на лестнице и в закоулке, но погода была не та, чтобы долго думать об этом. Он еще подумал, что странно, что такой уже возникает мотор этих ощущений, что о них и не думаешь, что они как бы во сне проходят, неприятные и свинские, а потом будто бы их и не было. Он обо всем этом подумал, но как бы вскользь, так что его это нисколько не задело, и подумал-то так же: что потом и не вспомнишь, словно во сне, словно это когда-то давно-давно…
В общем-то, он очень здорово себя ощущал, когда шел вот так по Невскому, по любимому осеннему Невскому, и смотрел по сторонам- воздух-то какой! Свободно и просторно было ему. Он было подумал, что непонятно, с чего бы это у него такое прекрасное самоощущение, вроде бы никаких оснований: все равно через три часа надо возвращаться…»
Домой… Так я вышагивал по своей цитате в противоположную, однако, сторону (я жил тогда на Невском…), ибо до открытия магазина, до одиннадцати еще оставалось… навстречу Бродский, кстати, первый слушатель этой цитаты, точно так попавшийся мне навстречу по окончании «Пенелопы», таким же осенним днем, как в ней и описан, и так же до закрытия магазина, и было это еще до суда над ним…
«Что так рано?»- «Да вот, роман сдал в издательство».- «Как назвал?»- «Пушкинский дом».- «Неплохо. А я сегодня открытку от Набокова получил».- «Что пишет?»- «Что «Горбунов и Горчаков» написан редким для русской поэзии размером».- «И все?»
Набокова я еще не читал ни строчки.
И Иосиф хмыкнул, как только он умел…
Что это за манера была такая- попадаться навстречу! Помню, только дочь родилась…<…>