Журнал "Звезда" N2, 1997г.
Опубликовано в журнале Звезда, номер 2, 1997
«Звезда», №2, 1997В основе номера — два романа: «Анкета» Алексея Слаповского (окончание в N.3) и перевод с итальянского романа Габриэле Романьоли «Успеть на небо».
Алексей Слаповский (род. в 1957 г.) плодовитый прозаик и драматург из Саратова, печатался в журналах «Знамя», «Дружба народов», «Театр». В «Звезде» (N 1, 1996) была опубликована его повесть «Гибель гитариста». Прозу А. Слаповского отличает изобратетельность и точность в изображении быта постсоветского человека, смятенного сознания людей в условиях свалившихся на них и новых.возможностей, и новых бед. Герой романа «Анкета» — безработный интеллигент — хочет устроиться на работу в милицию.
«… Было позднее утро, трамвай почти пуст, вор с удобством уселся, бесцеремонно расстегнул молнию сумки и стал ворошить содержимое. Я сел рядом и, чувствуя, по правде говоря, непривычное волнение, спросил спокойно:
— С уловом?
Резко взметнулись глаза вора.
В долю секунды осмотрел он меня и оценил. И тут же почему-то успокоился. И спросил грубо, вовсе не элегантно:
— Чего надо?
— Ничего. Вы угадали, я не из милиции. Я просто… Просто человек. Увидел, как вы… Знаете, о чем я думаю? Предполагаю. И даже уверен. Я уверен, что вы выработали в себе умение тут же забывать о своих жертвах, — сказал я негромко и рассудительно. — Ведь помнить о них слишком обременительно для души. Вы украли все вещи у женщины с ребенком. Возможно, это мать-одиночка. То есть… Вы понимаете?
— Не думаю, что это все ее вещи. — Вор обрел свою прежнюю элегантность. — Всех вещей я ни у кого никогда не беру. Я не грабитель. Это часть — и незначительная.
— Вы украли не часть вещей, вы украли часть души ее! — воскликнул я.
— Ах, бросьте! Когда она будет рассказывать об этом приключении — и, между прочим, чем больше времени пройдет, с тем большим удовольствием, она будет это делать, таков закон человеческой психики, осознание отдаляемости неприятности во времени вызывает у нас удовольствие, странным образом вызывает удовольствие даже сам факт, что неприятность была, — имея в биографии этот случай, человек себя чувствует богаче, ему есть о чем поговорить в служебный обеденный перерыв, с соседом, с другом или подругой, в празд
ничном застолье, причем от этого случая он перейдет к рассуждениям о жизни вообще, то есть будет тренировать свой ум и речь, ведь язык и мышление неотделимы, значит, таким образом, обворованный человек становится бедней вещами, но как раз богаче душой, но это все промежуточные силлогизмы, главное — когда человек будет рассказывать об этом случае, знаете, какое слово он употребит? Он скажет: у меня украли сумку, чемодан, портфель, бумажник. Именно так — украли. Не кто-то украл, а — украли. Будто все воры с
разу, в глаголе — неконкретность, неопределенность, обезличенность — и неизбежность. Но это еще не все, — вежливо приподнял он ладонь, видя, что я собираюсь возразить и прося дать ему закончить речь. — Это еще не все. Да, я не Робин Гуд, я обворовываю не только богатых, хотя, само собой, чем богаче, тем лучше, но богатые люди не сидят в залах ожидания на вокзалах, они летают самолетами, а если уж соберутся поездом, то машина прямо привезет их к перрону за пять минут до отхода поезда. Мой клиент — обычный
средний человек. Наш советский человек — хотя и нет уже советской власти. Советский — то есть лишенный чувства собственности. А это чувство, быть может, самое важное при построении нового капиталистического общества, каковое мы намереваемся построить. И я напоминаю человеку об этом чувстве. <…>»
Габриэле Романьоли (род. в 1960 г.) — итальянский писатель, журналист. Его проза поэтична, философична, вдобавок — увлекательный полудетективный сюжет… За роман «Успеть на небо» Габриэле Романьоли был удостоен престижной итальянской премии «Автор для Европы».
«Дует сильный теплый ветер. Он поможет тебе взлететь. Я не произношу этого вслух. Думаю про себя. Только так я теперь и делаю. Обмениваюсь с тобой не словами, а мыслями. Даже когда ты рядом. Хотя обычно люди ведут себя так, когда они одни. Мы проживаем свою жизнь, беседуя с теми, кого нет рядом. И поэтому, кстати, легко понять, кого мы действительно любим: мы любим тех, с кем разговариваем, когда мы одни.
Мне хотелось бы, чтобы рядом был кто-то, кому я мог бы рассказать: вот это и есть место, куда Нико приехал жить с Дивой Розой, наверное потому, что оно напоминало ему город, где они познакомились. Здесь они жили, вернее, пытались жить, понимая, что ни он, ни она этого не умеют. Здесь, как и всюду, он писал свои картины, которые для него самого ничего не значили: так, творчество по обязанности, как у Сонга. Как и Сонгу, ему, вероятно, хотелось заниматься чем-то совсем другим: быть футболистом, летчиком, резчиком по дереву, не знаю, кем еще. А она пыталась здесь убежать от себя самой, раздваиваясь и живя в двух мирах и в двух биографиях. Настоящую себя она находила лишь на дне стакана: там, где для всех мир начинает двоиться, она наконец-то видела единственный вариант. Они любили друг друга настолько, насколько способны были любить: он — потому что решил, что она будет у него последней, она- потому что он и был тем мужчиной, которого она находила на дне стакана.
Здесь же ее и убили. Но это сделал не он. Я знаю это точно. И все это знают. Знали с самого начала. И в самом конце, когда выносили приговор, тоже знали. Ее убил садовник. Или настройщик. Но им хотелось, чтобы это был он. Во-первых, потому, что так можно было быстрее закончить следствие, удержав статистику раскрытия преступлений на требуемом уровне. Во-вторых, потому, что он был человек известный, и в качестве обвиняемого гарантировал деловой подъем во множестве сфер: специальные телевизионные передачи, прямая трансляция процесса с рекламными паузами, проданными на вес золота, фильм, книга, футболки, на которых воспроизводились его картины и ее портреты, персональные выставки, на которых кроме холстов экспонировались еще и газетные статьи, посвященные процессу. Но главное, конечно, потому, что Нико не защищался. Он просто смотрел на них и молчал. И дома, когда его арестовывали, и в квестуре, когда ему предъявили обвинение, и на суде, когда ему выносили приговор. Его сочли сумасшедшим не из-за преступления (они знали, что он его не совершал), а потому, что он любил женщину, которая ему не принадлежала, и потому, что он ни разу не попытался отстоять свою невиновность. Нико было наплевать на то, какое они примут решение, и он позволил им его принять. <…>»
Поэзия в номере представлена стихами Сергея Вольфа, Игоря Померанцева, Татьяны Вольтской, Сергея Стратановского.
В разделе «Мемуары XX века» напечатан «Блокадный дневник» Л. А. Дмитриева (1921-1993) — ленинградского филолога, исследователя древнерусской литературы. «Все другие записки и воспоминания о блокаде, которые мне доводилось читать, написаны для других, все они так или иначе стремятся представить читетелям их авторов — героями, страдальцами или людьми, протестующими против неумелых действий правительства. В отличие от них Л. А. Дмитриев вел записи для себя, для памяти, ясно осознавая, что в будущем всякая мелочь в перенесенном им кошмаре будет важна прежде всего для него самого». — Это строки из предисловия к «Блокадному дневнику» Д. С. Лихачева.
В номере также интересные литературоведческие статьи и эссе: Бориса Парамонова — «Губернатор едет е тете», о бездарных стихах бывшего сахалинского губернатора уже постсоветских времен; А. В. Блюма — «Снять контрреволюционную шапку…», о «проделках» ленинградской цензуры в 1937 году, в столетнюю годовщину смерти А. С. Пушкина; пронзительное, горькое воспоминание Л. Рубинштейна о судьбе своего друга «Алик Ривин — бродящий поэт»; эссе Александра Гениса «Курган соцреализма» о падении грандиозной литературной
системы…
Фрагмент из статьи А. В. Блюма «Снять контрреволюционную шапку…»:
«Участие трудящихся в задуманной кампании, положившее начало так называемому «народному пушкиноведению», приводило, надо сказать, к появлению множества курьезов, а также «неконтролируемых ассоциаций», которые, по мнению цензоров, могут возникнуть в читательском сознании. Шедевр цензурной бдительности и проницательности зафиксирован в «Сводке важнейших вычерков, нарушений и конфискаций (1-10 февраля 1937 г.)» Леноблгорлита, ежедекадно присылавшейся в Смольный на имя А. А. Жданова:
«Стахановец Канонерки» (Канонерский завод. Многотиражка). 7.II.1937г.
На развороте дана шапка из стихотворения Пушкина «К Чаадаеву»:
«Товарищ, верь: взойдет она,
Звезда пленительного счастья».
Получается, что звезда счастья еще не взошла. Налицо факт неумелого использования выдержки из стихотворения Пушкина, помещение которого в виде шапки является к о н т р р е в о л ю ц и о н н ы м.
Шапка снята».
У цензора, впрочем, были «серьезные» основания «cнять шапку» и помимо той идиотической претензии, которую он высказал в отзыве, поскольку за этими строками всплыли, очевидно, в его школьной памяти и другие:
Россия вспрянет ото сна,
И на обломках самовластья
Нaпишут наши имена!-
что, конечно, звучало в контексте политических процессов 1937 г. явно несвоевременно и опасно. Впрочем, и позднее, в годы застоя, как рассказывали мне журналисты, цензура не раз снимала «антисоветские шапки», почерпнутые у Пушкина. Так, в одной из ленинградских газет она запретила печатать «пушкинскую полосу» под шапкой «Души прекрасные порывы…», поскольку первое слово при желании можно прочитать не только как существительное, но и как глагол, причем в императивном наклонении.<…>»
«Идея собрать портретную галерею современных писателей впервые возникла сразу после путча 91-го года- мне захотелось понять, кто из отечественных авторов сумел пережить падение старой власти.
Как раз перед самым концом СССР замечательный нью-йоркский фотограф Марианна Волкова придумала издать альбом под названием «100 советских писателей». Я в этой затее тоже принимал участие. Но после путча как-то само собой стало ясно, что задуманное остроактуальным издание прямо на глазах превращается в справочник, имеющий ограниченный исторический интерес. Что-то вроде старой телефонной книги.
В те эйфорические времена в одночасье пала грандиозная литературная система, которая либо украшала, либо уродовала, но, главное, питала нашу общественную жизнь на протяжении нескольких поколений. Крах коммунизма и отмена цензуры упразднили ту самую словесность, с которой эта же цензура так яростно боролась. В пропасть ухнула целая литература.
Это общий и, видимо, неизбежный процесс. В бывшей ГДР, которая считалась самой читающей страной восточного блока, все ставшие ненужными читателям книги просто свалили в кучу и засыпали землей. Где-то к востоку от бывшей Берлинской стены так до сих пор и стоит этот курган имени социалистического реализма. <…>»
В разделе «Наши публикации» — интереснейшие письма Михаила Кузьмина (тогда еще никому не известного, 1890 г.) к своему другу Юше — в будущем знаменитому советскому дипломату Георгию Васильевичу Чичерину.
В номере также опубликованы заметки Сергея Князева о мемуарной литературе Ю. Нагибина, А. Солженицына, М. Безродного; статья Сергея Фирсова «Сектант-провокатор» — из истории церковно-государственных отношений, заметки Ларисы Залесовой-Докторовой о берлинской выставке, посвященной искусству Европы 1930-х годов.