Сергей Рыбкин. Ночь остановлена
Опубликовано в журнале Знамя, номер 3, 2025
Сергей Рыбкин. Ночь остановлена. — М.: ЛитГОСТ, 2024.
Новая книга стихов воронежца Сергея Рыбкина — стремление к короткой речи. Если в предыдущей книге поэта, «Вдали от людей», вышедшей в 2020 году в Воронеже, преобладает длинная строка, сложный составной размер, то «Ночь остановлена» состоит преимущественно из коротких, местами в одну-две строки текстов с афористическим началом: «Смерть — это кладбище видеокамер»; «смерть ест / с белого блюдца размером с лицо»; «непроходимый лабиринт Земли / а кажется, что проходимый».
Что это? Сознательное стремление к молчанию? Сначала Рыбкин устраняется от многоголосья, теперь — от многословия. В одном из интервью на упрек в мизантропии (к слову, одно из стихотворений в книге написано по картине Питера Брейгеля Старшего «Мизантроп») поэт парирует: зато — честно.
А что же теперь — что дальше?
Комната готова к звуку
а я к нему не готов
подобрал котенка и назвал Тишиной
чтобы выдержать это
Действительно, испытание поэтическим даром — называнием вещей чужими именами — одно из самых тяжелых и дорогих. Дорогих — в смысле цены таланта. Батюшков, например, поплатился за это головой. В переносном смысле. А вот Бенедикт Лившиц, эпиграф из которого Рыбкин использует в одном из стихотворений, — в прямом. Краеугольные для поэзии понятия любви и смерти здесь, в конкретном случае, перемешались — проникли друг в друга, как мужское в женское:
никакая любовь не заменит кораблекрушенья
<…>
только я остаюсь умирать в этом слов напряжении
<…>
я люблю темноту, где парит для меня
твоя мокрая грудь вся в мурашках от ветра
Обращение — разумеется, к женщине, в которой поэт видит свое спасение, — от темноты, забвения, небытия. Однако поиски и ожидание оказываются безрезультатными: «нет тела, способного ощутить тебя».
Желание тела — это, конечно, не поиск плоти. Или поиск, но не (с)только плоти, сколько — духа. А дальше — больше:
…только разум сопряжен с тобой
как много в тебе Бога
и любви, которая все соединяет
Сопряжение разума с «тобой» (или — «собой») — вера в постоянное и неизменное торжество высшей силы. И эта вера помогает в борьбе метафизического с земным, иррационального с разумным:
я гуляю и сплю
с нелюбимыми женщинами
потому что это событие
против всякого смысла
Временами сил не хватает. И тогда остаются только слова. А когда кончаются и они, охватывает немота:
проглотил тряпку
держу ее зубами
горчит
болтается где-то в груди
сказать ничего не могу
Так от бытового происходит движение к бытийному (и надбытийному — надмирному). Движение — не линейное, не горизонтальное, а колеблющееся, маятниковое и, в конечном счете, — вертикальное (качели). Любовь, которая (равно Бог и которая равна Богу) всегда в тебе, требует выхода. Но, увы, — не находит. И поэтому остается просить о любви не Бога, но женщину. А это — движение горизонтальное, линейное. Но не вперед, а — назад. В прошлое, в детство:
о любви
о начавшейся в детстве
взрослым встретил тебя взрослую
дай случиться любви
сделай мальчиком меня
сделайся девочкой
У Рыбкина много детства и детского. Это еще одно стремление, попытка сохранить в себе ребенка, поиск счастья, которое — абсолютное — бывает, вероятно, только в детском возрасте (или — состоянии): «Мальчик лежит на какой-нибудь летней земле / тонет в мечтах и из птиц только ласточек любит». Детство для поэта заканчивается со смертью бабушки, которая, вместе с соснами на Полыновском кладбище (Воронеж, микрорайон Дубовка — родные места автора), снится ему.
Что такое смерть в поэтике Сергея Рыбкина, вполне, кажется, ясно: отсутствие движения, действия, инициативы; частный случай так называемой «амехании» — «зачарованной скованности», «не-возможности». Такова смерть в философии Владимира Бибихина, и эта трактовка, по всей видимости, близка и Рыбкину («умирают легко по Бибихину»).
А любовь?
«Любовь — это», — пишет Рыбкин. Стихи из двух слов и одного знака препинания. А на следующей странице — другие стихи, которые продолжают предыдущие как определение любви:
Левый внутренний карман
в котором лежит телефон
с долгожданным
непрочитанным
сообщением
Что это за сообщение, можно только догадываться, додумывать, но из контекста ясно, что в сообщении — те самые, заветные и ожидаемые, слова. И, в подтверждение предположения, стихи на следующей странице начинаются со слов: «люблю / насколько еще меня хватит».
Таким образом, активизируется графическое восприятие текста: две страницы на развороте превращаются в единое семантическое пространство — поле знаков, порождающих общий смысл. При этом здесь есть как внутритекстовое, так и затекстовое пространство, что подтверждают стихи на предыдущей и последующей страницах, которые так же относятся к любовному нарративу. Таким образом, визуальная составляющая текста работает на его семантическое восприятие: само понятие и понимание любви у автора превращается в нечто постоянное, вчерашнее и сегодняшнее, прошлое и будущее — вечное.
Хотя поэзия Рыбкина — не столько смысловая (и уж точно не звучащая), сколько именно визуальная. Правда, не в смысле графического восприятия текста (сказанное выше — скорее, частность, не укладывающаяся в правило), а в смысле зримого представления этого текста читателем — во-ображения. Да, это зримая поэзия, насыщенная образами, не всегда доступными для понимания как читателю, так и самому автору. Потому что первоначальный его метод — не осознание, а фиксирование потока сознания, собственного состояния, окружающих событий.
Обратим внимание на дневниковый характер поэтики Рыбкина (и книга воспринимается именно как дневник), что делает его стихи фрагментарными, создавая эффект не только недосказанности, но — больше — недописанности. Незавершенности.
Инструментом для «перевода» собственного поэтического языка на язык «человеческий» служит своя речь — «очаровательное косноязычие». Поэт пытается соединить разрозненные фрагменты запечатленной в тексте реальности в единую картину мира и, в конечном счете, — отразить себя-в-этом-мире. Как зеркало.
Поэзия Сергея Рыбкина местами не просто зрима — она кинематографична:
ночь остановлена
от будильника вздрагивает одеяло
парными телами мы выворачиваем календарь
<…>
свет загорелся в комнате, я не открыл глаза
порыжевели веки…
«Ночь остановлена» — констатация состояния. Это остановлено время. Время, когда на земле — тьма, которая теперь будет длиться вечно. Однако остановившаяся ночь, предвещающая неотвратимое теперь, неизбежное утро, для Рыбкина — время спасения. Время, когда вокруг ничего нет, а значит, это «ничто» нужно наполнить словом и смыслом. И — пережить «безумство ночных теорем». «Вопреки темноте» (название первой части книги).
Формулировки — названия частей книги — формируют в ней внутреннее движение:
Вопреки темноте — Вытяни меня из смерти — Ночь остановлена.
«Темнота» и «ночь» становятся тождественными «смерти» и замыкаются в единый синонимичный ряд. «Ночь» (равно «темнота», равно «смерть», равно «ничто») становится сквозным образом. И автор борется с ней, чтобы, в конечном счете, остановить ее, стать над ней, восторжествовать.
Павел Пономарёв