Новая жизнь в поэзии литературных журналов 2024 — начала 2025 года
Опубликовано в журнале Знамя, номер 3, 2025
2022 год сильно изменил жизненный вектор: со временем приходит переоценка прежних ценностей и взглядов, не хуже, чем это было в период пандемии. И то и другое — большое потрясение для всех живущих.
Все сложнее приходится дышать, но поэзия, по мысли Осипа Мандельштама, — «ворованный воздух».
Сегодня в журнальных публикациях можно найти множество примеров тому, как люди обретают себя снова и снова, открывая дорогу новому или, по крайней мере, намечая этот путь. В стихах это заметно лучше всего.
В качестве наиболее характерных публикаций рассмотрим подборки стихов Сергея Пагына, Глеба Шульпякова, Владимира Морозова.
Сергей Пагын. И опять начинается речь // Дружба народов. — № 1. — 2025.
В новой подборке Сергей Пагын приглашает нас к путешествию — не только по родной округе, но куда глубже — внутрь себя. Этому вглядыванию в себя и вокруг посвящены новые стихи поэта. Читая его подборку, ты легко можешь сопоставить свой опыт с экзистенциальным опытом героя, которого отражает в своих стихах автор, ибо:
И я был нов…
И шум прошедших лет
глушило снегом в этой круговерти,
и так хотелось говорить о смерти,
но я сегодня говорю про свет.
Современный мир — притягательный и жестокий, и только поэт способен воздать должное сегодняшнему дню, ценя время, дарованное нам, каким бы оно ни было.
Борис Кутенков однажды очень точно выразил суть поэзии: «Поэзия — это преодоление страха <…> поэт всегда защищен тем, что он свою трагедию, свой страх может претворить в поэзию, в творческий жест, и этим избавиться <…> он не рационализирует страх, а просто впускает его и потом понимает, что вышло из работы с подсознательным». Так и Сергей Пагын пишет легко, ровно, как дышит, преодолевая страх и мысли о бренности жизни и неминуемости смерти. Только поэт мог сказать:
Вместе с плотью улетает
страх.
Человек — не пепел и не прах,
на ветру пылающее слово.
Поэзия — наука точности. Поэт всегда в немалой степени алхимик. Он знает, в каких пропорциях все подать. Ему подвластно почти все. Что он делает со всеми нами своим прицельным расчетом? Каких целей хочет достичь?
Мир поэта одухотворен, краски и оттенки приглушены, как часто бывает в зрелости. Поэт и сам подобен лучу света, который неизбежно пробивается сквозь мрак. Но этот свет — путь внутрь себя, к нашим мыслям, сомнениям, волнениям души, к поиску ключей «потерянного рая»:
Из шуршащего света
кукурузного поля,
закурив сигарету,
он выходит на волю.
В поэзии Пагына нет лишнего — только звучащее слово, обаяние красивой, неторопливой речи, доверительная интонация.
Пагын — один из самых ярких представителей своего поколения. В своих стихах он очень индивидуален:
Это жизни сквозняк
продувает меня.
Я — как дверь посреди
потускневшего дня,
посреди опустевшего поля.
Прошмыгнула синица,
солома летит…
И предчувствием чуда
так остро сквозит
и так сладко, что даже без
боли.
Поэзия Сергея Пагына — лирика не боли, не надрыва, а спокойного осознания себя и происходящего в новой жизни, стучащей в окно.
Стихи его не то что несовременны — в них таится дыхание вечности, спрессованное в каждой минуте и секунде. Они современны и несовременны одновременно. В этом парадокс, свойственный всякой большой поэзии. Эти стихи до боли жизненны и потому так необходимы нам, пытающимся разобраться в своем прошлом и будущем.
Глеб Шульпяков. В поющей темноте // Новый мир. — № 10. — 2024.
Стихи Глеба Шульпякова видятся прямым отражением испытываемой им боли. Они написаны почти на грани отчаяния, когда может спасти только чудо, ведь только живое Слово способно исцелить душу. Так, поэт вглядывается, словно в зеркало, в очертания прежнего себя и дня минувшего. Но разбитого — не склеишь. Шульпяков констатирует:
я вижу отражение свое —
и нет на нем следа от прежней жизни
У поэта (и у нас, читателей) нет лишних иллюзий. Старого мира нет, но есть ты — новый, бросающий миру вызов, снова и снова:
промокший по колено в некошеной траве
я с этой птичкой в небо хотел бы наравне
Обретение ли это нового себя? Безусловно. Через приобщение к портрету старого, отжившего. Поэт находится словно на распутье, на грани внешней тьмы и внутреннего негасимого света:
и звезды, словно зная о нашей с ней беде,
плотнее обступают в поющей темноте
Вообще, в стихах Шульпякова заметно влияние поэтов пушкинского «золотого века» русской поэзии, одним из которых был Константин Батюшков. Неслучайно Шульпяков все время возвращается к теме творчества старшего поэта — и в стихах, и в вышедшем недавно художественном исследовании «Батюшков не болен» (2023).
О поэзии Батюшков писал так: «Поэзия — сей пламень небесный, который менее или более входит в состав души человеческой, — сие сочетание воображения, чувствительности, мечтательности, — поэзия нередко составляет и муку, и услаждение людей, единственно для нее созданных».
Ощущение гармонии среди внешнего раздрая, пусть даже на грани боли, слепая покорность слову растут именно оттуда.
Все пройдет, но останется общее ощущение происходящей с нами катастрофы — моральной, духовной, мерило которой — наползающая темнота. Ее пока никак не перешагнуть, как бы мы ни старались. Поэт, как Нестор-летописец, фиксирует это состояние в своих новых стихах:
— а запах, ты чувствуешь? Запах какой,
как будто на дрогах везут похоронных…
Эти слова мы находим в строчках поэта о Чехове, о его последних, всем нам известных словах: «Ich sterbe» («Я умираю»). В стихах-размышлениях Шульпякова находится место и самому поэту, реальному, сегодняшнему, который пьет из бокала вино, не чокаясь, ибо «смерть лишена брудершафта», беседуя как будто сам с собой, а на самом деле — с Антоном Павловичем и, соответственно, — с холодной и пугающей вечностью:
а жизнь это шутка, не зря написал
один гражданин таганрога
Владимир Морозов. Приглашение к путешествию // Волга. — № 11–12. — 2024.
Владимир Морозов в новых стихах остается верным своему прежнему курсу. Его стихи легко узнать среди многих, в них есть своя интонация, свой ритм. Из раза в раз мы наблюдаем его стремление преодолеть немоту, что сродни поискам смысла, которыми и занята настоящая поэзия.
У автора в стихах заметна тематическая доминанта родного дома, которого не отнять ни долгой разлукой, ни длинными расстояниями:
День сегодня какой-то дурацкий:
Нет бензина, и дождь проливной —
Мы застряли в степи волгоградской
И не можем вернуться домой.
Тема родины, родного дома и земли — не новая для русской поэзии. Морозов преобразовал прежний подход к поэзии, добавив в него интонаций и деталей современности.
Читая Морозова, в очередной раз подтверждаешь в себе то изначальное чувство, что хотя ничто не проходит бесследно, и след, который на всю жизнь оставляет в душе родной край, — из самых глубоких. Родина — всегда близкая человеку тема, даже если нас всех разметало по свету в поисках обретения новых себя:
Покрытый вьюгой снеговой
От центра до окраин,
Нам этот город под горой
Порой казался раем.
Преобладающее поэтическое настроение Морозова — светлая грусть. Поэт навсегда потерял свой прежний мир и дом, да и будущее его не утешает. Что остается? Только тосковать по утраченному — и смотреть вперед.
А что мы делали тогда,
Как жили — помню плохо,
Тем более, что навсегда
Закончилась эпоха.
Такая рефлексия и спасает всякий раз от суетного и напускного. Созерцание простых человеческих радостей, печаль о прошлом, мысли о тревожном будущем и гармония, разлитая в каждом слове, делают поэзию Морозова мудрым свидетельством времени.
И лодки сами по себе
Стучатся твердыми боками,
Как знаки перемен в судьбе,
Или того, что было с нами…