Опубликовано в журнале Знамя, номер 3, 2025
30 января в редакции журнала состоялась церемония вручения премий «Знамени».
Лауреатами по итогам 2024 года стали:
Олег Дозморов — «Дура-надежда» (№ 1), «Дополнительный секретный клапан» (№ 11).
Саша Николаенко — «Божий страх» (№ 1), «2024» (№ 7), «Неразменный ослик» (№ 12).
Павел Селуков — «Нелюди» (№ 5–6).
Денис Сорокотягин — «Лилит в Стране чудес» (№ 7), «Невзятая нота» (№ 11), рецензии (№ 6, 11).
Мария Тендрякова — Владимир Тендряков «Муки творчества» (№ 8).
Публикуем речи, которые прозвучали на нашей церемонии.
Олег Дозморов
Премия должна повышать уверенность в себе, окрылять и радовать. Но в то же время железная уверенность в себе, отсутствие тени жалости и (само)иронии, как, впрочем, и горечи — не есть признаки поэзии. Блок строго отделял собственно момент искусства, то есть сочинение стихов, от «выноса» их в свет, к людям, то есть литературной деятельности — публикаций и всего, что с ними связано. И таким образом снимал противоречие между «высоким искусством» и «низким социальным» и освобождал творчество от мыслей о печатании и славе. Для поэтов модернизма, оказавшихся в условиях тоталитарного государства, эта дихотомия оборачивалась выбором: замолчать или погибнуть. Для Мандельштама мысль о читателе в момент написания текста — это творческий провал, но он же призывал «читателя! советчика! врача!», был готов разделить с ним воздух на «лестнице колючей разговора». Тарковский ушел в себя и выжил, но какой ценой запретил своим стихам даже помышлять о читателе! Все-таки стихотворению, как и человеку, нужен Другой, пусть провиденциальный, но собеседник.
Идеальное стихотворение — моментальный свободный снимок всего человека, и тела, и души, во времени и пространстве, и поэтому стигматизированное гражданское измерение в каком-то смысле предзадано стихотворцу, даже если его стихи вроде бы «не об этом». Все-таки творческая свобода и гражданская — сестры по свободе. Стихотворение разбивает стекло не потому, что оно камень, а потому, что оно бестелесно. Сегодня опубликованное в России лирическое стихотворение снова несет опасность для автора, разбившего им стекло страха и молчания.
Публикация в «Знамени» для меня — это возможность материального присутствия на Родине, что сегодня особенно дорого. Я благодарен редакции, привечающей меня и благосклонной к моим писаниям уже больше двадцати лет. И конечно, огромное спасибо Ольге Юрьевне Ермолаевой, обладающей волшебным умением из пестрого бесформенного хаоса создать нечто, что вызывает благодарное удивление у самого автора, открывшего журнал на подборке своих стихов.
Саша Николаенко
Зимний день, выходной, папа дома, но все не идет играть со мной, валяется на кровати, ноги на валик задрал и читает. Читает и читает, как ни загляну. Долго стою в дверях безмолвным укором, папа — не реагирует, вхожу, залезаю к нему на кровать и мешаю, копошусь, смотрю, чего читает: «ЗНАМЯ»! Ну-ну, самое скучное чтение на свете, это когда без картинок! Как можно вообще так долго читать столько серых длинных столбиков вместо «Маугли» или «Принца и нищего»?! Я жду. Жду и копошусь. Мешаю. Папа наконец заметил меня и спрашивает: «Тебе почитать?» Ну разумеется, почитать! А я чего вообще здесь сижу и жду?! И папа читает, но не Киплинга. Папа читает Искандера, читает в «Знамени». Почему-то мне не нужно больше картинок, картинки рождаются сами, в моей голове, и это уже необратимо. Слова создают картины, а не наоборот.
Мое детство — это стопки «Правды», перевязанные бичевой и на санках отвезенные в приемный пункт макулатуры. Стопки, обменянные на книги. Книга, прижатая к пальто. Награда. Счастье.
Мое детство — книжные полки, занятые журналами: «Знамя», «Юность», «Новый мир», «Огонек», «Наука и жизнь», «Юный натуралист». Мое журнальное детство пахнет счастьем сбывшегося ожидания. Папа пришел с новым номером. Сегодня будет читать, что будет дальше.
Мое детство — это самиздат, плохо пропечатанные страницы, копирка: Солженицын, Платонов, Битов, мое детство — целые тома, собранные мамой на скрепки: Фазиль Искандер, Платонов, Булгаков, Замятин, Шаламов, все это публикации «Знамени».
Папа, помнишь, меня однажды похвалили, и ты сказал: «Ну это же тебя хвалят друзья», я тогда спросила: «Ну и что?», а ты подумал и ответил: «Хорошие у тебя друзья». Моя сегодняшняя награда от них, от моих друзей, от людей, принявших меня в семью, под это ЗНАМЯ, под которым не стыдно стоять. От людей, которые посчитали меня достойной медали ЗНАМЕНИ. Знамени литературы.
Моя награда тебе за то, что ты мне читал, за то, что всегда находил для этого время. За все.
Семья моя теперь такая:
Сергей Чупринин — главный редактор «Знамени»;
Наталья Иванова — первый заместитель главного редактора;
Елена Холмогорова — ответственный секретарь, заведующая отделом прозы;
Ольга Балла — заведующая отделом критики и библиографии;
Ольга Ермолаева — заведующая отделом поэзии;
Станислав Секретов — заведующий отделом «Общество и культура».
И вся редакция.
Не все возможно передать словами. Иногда вместо слов хочется обнять всех, кого любишь, защитить бесконечно дорогое. Обнять их, понимая, насколько ты (все еще ты), но уже не только ты и не просто ты, а те, кто рядом, кто верит, так же, как ты, что темнота, сменяемое время жизни и самое главное в ней — не потерять друг друга, светить друг другу.
Это слово «удостоена» в дипломе меня потрясло, не «награждена», но именно «удостоена». Эта награда именно честь, и честь ее удостоиться. И все-таки не ею горжусь, но теми, кто счел и меня достойной ее. Горжусь бесконечно.
Да сгинет мрак. Да будут живы любимые мои, честные, светлые люди, да хватит им сил держать над нами ЗНАМЯ.
Настал новый день, и передо мной опять чистый лист, и, как вчера сказал Сергей Иванович Чупринин, перед чистым листом мы все равны.
Диплом на папином столе. Знаю, что он видит и знает. Знаю, что гордится дочкой. Знаю и реву.
Павел Селуков
Когда я писал роман «Нелюди», ближе к концу мне померещился в нем бестселлер. Наконец-то я дополучу недополученное и буду славен если не как Соломон, то уж точно как Иванов. Я давно заметил, мы часто иронизируем над болезненным, если не сказать — стыдным. Надежды мои не оправдались — за полгода две рецензии и пригоршня отзывов, больше бросают голубям. Настал момент, когда я засомневался в своем вкусе, своей литературе и, в целом, своей адекватности. Если этот роман не принес мне ничего, насколько же лучше должен быть следующий роман, чтобы принести хоть что-то? И я даже не про деньги и славу, от которых бы не отказался, я про элементарное внимание. Все писатели — дети, а дети гибнут без внимания. И что же мне делать? Может быть, не писать вовсе? Бросил же я как-то наркотики, смогу бросить и письмо. Наверно. Ежедневные поиски рецензий привили мне отвращение к интернету. Я даже купил кнопочный телефон, правда, не решившись его применить. Надвигался Новый год. Хотелось чуда. Желательно литературного. И это чудо случилось. Мне написал Сергей Иванович Чупринин — я стал лауреатом журнала «Знамя». Я будто попал в шкуру сумасшедшего, который видит, скажем, Марию Каллас в Александровском саду возле памятника Ермогену, и тут к нему подходит постовой и говорит: а правда, Каллас классная? И вот оно — ты не безумен! Твой роман кое-чего стоит! Отставить нытье!
Я понял, для чего существуют премии. Чтобы отдельно взятый писатель в отдельно взятую зиму не сошел с ума. Ну, кроме денег. Напоследок хотелось бы воззвать к писателям, актерам, художникам и так далее. Хвалите друг друга, читайте друг друга, смотрите друг друга, поддерживайте друг друга, ласкайте друг друга. О том, что кто-то говно, в интернете и без вас скажут.
Денис Сорокотягин
Я благодарен журналу «Знамя» и всей редакции за такой щедрый аванс мне как молодому автору, только нащупывающему своей голос в многоголосии современного литературного процесса. Вспомнилось кажущееся сейчас таким далеким время пандемии, когда я собрал горсть текстов: рассказы, стихи и что-то так и не определившееся с жанром, решив отправить их почтой в журнал «Знамя», и — о, чудо! — через месяц получил извещение об ответном письме. Бег вприпрыжку на почту, судорожное разрывание конверта, и — о, горе! (да, да) — мои рассказы, стихи и что-то неопределившееся вернулись ко мне, так и не добравшись до редакторских глаз: мол, не время, точнее, время, но не для публикаций, а муштры, шлифовки и обточки.
Потом в журнале «Знамя» были опубликованы мои стихи (прозы в столбик), за что я благодарен Ольге Юрьевне Ермолаевой, рассказы — нежность и сердечный трепет Елене Сергеевне Холмогоровой, и вдруг первые пробы себя в критике, заметки в попытке осмыслить/прочесть/интерпретировать книги других авторов. Спасибо за помощь и доверие Ольге Балла. И, конечно, отдельный и главный поклон — Сергею Ивановичу Чупринину.
Журнал «Знамя» в моем восприятии трансформировался из журнала как объекта в отдельную многокомпонентную среду, в которой хочется быть, для которой хочется писать, ведь там есть, наверное, главная окрыляющая сила для автора — быть услышанным и понятым. Сегодня это как никогда важно.
Мария Тендрякова
Спасибо! Спасибо редколлегии журнала «Знамя»!
Сказать, что, узнав о моем присутствии в списке лауреатов, я удивилась — ничего не сказать!
По большому счету, номинировали-то не меня, а папу. Сорок лет как папы нет, а его писательская жизнь продолжается.
В журнале «Знамя» прошла целая серия архивных публикаций Владимира Федоровича Тендрякова. Но в оставшихся папках с тесемочками и в коленкоровых общих тетрадках с выписками, заметками и черновиками задуманных работ есть еще много чего интересного. Какое счастье для меня, что, когда речь зашла об архиве, здесь я нашла отклик, встретила тех, для кого это интересно и важно. Великое дело со-мыслие! Пожелтевшие странички ожили и обрели голос.
У меня ощущение, что основная писательская работа шла в стол и ждала своего времени. Не уверена, что наше время подходящее. Опять. Но тут парадокс: чем более неподходящее время, тем нужнее публиковать, проговаривать и не замалчивать больное.
В позапрошлом году накануне столетнего юбилея одно издательство предложило издать двухтомник. Ура! Даже трехтомник готовы! Троекратное ура! Только молодой редактор попросил: пришлите хоть что-то, чтобы представить писателя Тендрякова издателю, и предложите состав томов. Я с радостью честно переслала некоторые ключевые фрагменты из работ папы, назвала повести и рассказы, без которых юбилейное издание было бы немыслимо: «Донна Анна», «Параня», «Пара гнедых» и не только… Больше мне никто не звонил и не писал.
Воспринимаю это как своеобразное признание — значит, время его не прошло, по-прежнему раздражает, задевает за больное, вызывает опасения, что кому-то будет неугоден. Значит, не о прошедшем написано им, а о насущном. Еще бы. Сегодня мы живем по формуле «назад в будущее».
Все время ловлю себя на мысли, а что бы он, со школьной скамьи ушедший на фронт, сказал, живи в наши дни. Даже про себя додумать это не решаюсь. На папиной родной Вологодчине ставится очередной памятник Сталину. Обретенная в конце 1980-х свобода мысли и слова скукоживается как шагреневая кожа. И что особо грустно, скорбят об этом, страдают от этого совсем немногие. Многие же оправдывают или утешаются, кто высшей необходимостью, кто безысходностью, кто изысканно манипулируя относительностью добра и зла.
И еще несколько слов совсем о другом. Много лет назад в коридорах «Знамени» выпускница журфака Наташа Асмолова, которую взяли работать в отдел прозы, встретилась с молодым, но уже известным писателем Владимиром Тендряковым. В коридорах «Знамени» началась большая любовь на всю оставшуюся жизнь. Так началась наша семья.
Так что спасибо журналу «Знамя»!