Комментарий с печалью к роману Виктора Пелевина «Числа». (Двадцать лет спустя)
Опубликовано в журнале Знамя, номер 3, 2025
Об авторе | Слава Сергеев родился в 1965 году. Окончил Нефтяной институт им. Губкина, четыре курса Литературного института им. А.М. Горького. Десять лет работал геологом. Печатался как прозаик в журналах «Знамя», «Континент», «Дружба народов», «Новое литературное обозрение», «ОМ», «Нева» и др. Автор пяти книг прозы: «Места пребывания истинной интеллигенции» (2006), «Капо Юрий, море и фея Калипсо» (2008), «Москва нас больше не любит» (2011), «Уроки каллиграфии в зимнем Крыму» (2016), «Путешествие Фомы» (2019) и книги эссе, статей и интервью на темы русской и зарубежной классической и современной литературы «Не все поправимо» (2025). Участник лонг-листов премии «Национальный бестселлер» (2007 и 2012) и шорт-листа Фестиваля имени Сергея Довлатова «Заповедник» (2015). Переведен на итальянский и испанский языки. Предыдущая публикация в «Знамени» — рассказ «Впечатлительные люди» (№ 12, 2016).
Лейсан
1.
В начале-середине нулевых годов я работал рецензентом в одном московском журнале, позиционировавшем себя как журнал житейского и культурного авангарда, и по долгу службы и велению сердца должен был обозревать все сколько-нибудь заметные книги и литературные явления той поры. Одной из таких очень заметных книг в русской литературе начала нулевых, на мой взгляд, стал небольшой роман Пелевина «Числа». Это был остросатирический роман, один из самых острых для своего времени, в нарциссическом самоупоении тех дней либо не замеченный, либо, несмотря на две серьезные литературные премии, превращенный большинством критики и читателей в глянцевый и светский… (То есть mea culpa — тоже.) Здесь старательно создаваемый самим Пелевиным и его издателями имидж светского и офисного «гуру», избегающего общения с обычными людьми, но не говорящего из этих заоблачных высей ни слова без иронии и стеба, сработал против него как серьезного писателя и человека.
Напомним читателю, что в те далекие и из сегодняшнего дня кажущиеся благополучными времена роман входил в сборник под названием «ДПП (НН)», Пелевин любит сокращения, расшифровка названия — «Диалектика переходного периода из ниоткуда в никуда». Также помню, что тогда, в 2003 году, когда вышла «ДПП (НН)», мне не понравился исторический пессимизм писателя — он казался неоправданным эпатажем, максимум, оправданным не совсем, все было в целом еще хорошо, и, главное, были надежды, что все изменится — liberté, fraternité, «смеешь выйти на площадь?» — но, увы, как звучит это название сегодня!..
Напомним молодым читателям нашей статьи, что 2003 год был только началом нынешнего царствования, Россия и особенно Москва бурно развивались, автострады были полны новеньких иностранных автомобилей, небоскребы Сити строились полным ходом, русских людей встречали повсюду в мире как дорогих гостей, капитализм в России воспрял от долгого сна, и персонажи Александра Островского, казалось, восстали из сундуков с реквизитом Малого театра Союза ССР. Впрочем, да, уже произошла очень неприятная история с Михаилом Борисовичем Х., заставившая занервничать многих, но другие многие, в том числе и вполне достойные люди, утверждали, что это отдельный и, более того, вполне оправданный эксцесс, Михаил Борисович совершенно напрасно стал плевать против ветра — а в целом все идет хорошо и даже очень. Мы помним покойного Глеба Олеговича П., ожесточенно доказывавшего это на каком-то ток-шоу «обновленного» НТВ самого начала нулевых… Кроме того, России свойственен некоторый деспотизм, говорили некоторые другие, более того, он ей даже показан… Et cetera, et cetera — читатель постарше помнит все это.
В биографии автора «Чисел», если следовать открытым источникам и воспоминаниям современников, в то время произошло важное для любого писателя событие — он сменил издателя, уйдя из чуть ли не лучшего издательства 1990-х годов, демократического «Вагриуса», в окрепший в начале 2000-х годов гигант, до того специализировавшийся в основном на оптовой продаже книг и издании массовой литературы, с маловразумительным названием «Эксмо» — как пишут в интернете, это составное слово, одной из частей которого является Москва, точнее, ее первые две буквы. Но ведь и первых букв достаточно, господа мои, чтобы дрогнуло сердце в горестной разлуке и блуждающей судьбе… Но довольно воздыханий.
Небольшой спойлер, вкратце расскажем сюжет — дабы читатель, познакомившийся с книгой около двадцати лет назад — и эти двадцать лет пролетели, как сон, — мог вспомнить из сегодняшнего не очень прекрасного далека, о чем там идет речь. Главный герой — банкир Стёпа Михайлов, обычный московский смышленый парень, сумевший воспользоваться социальным лифтом 1990-х годов и после оптовой продажи компьютеров, не делая никаких особенных гадостей, с помощью знакомого профорга из Плехановки организовавший собственный банк, — читатель постарше помнит, сколько их было в девяностые и нулевые годы, а читатель помоложе посмотрит забугорный фильм «Изменники» (название изменено), и сердце его наполнится возмущением. Дальше наш герой знакомится с заезжей англичанкой, у них начинается любовь, и все какое-то время идет хорошо, если не считать одного минуса, тянущегося из 90-х годов: герой страдает чем-то, что в сегодняшнее печальное, но просвещенное время называют ОКР — обсессивно-компульсивным расстройством, если по-простому — это что-то вроде синдрома навязчивых состояний. Во всех жизненных ситуациях и датах он ищет цифру 34. Если она есть — герою радостно и хорошо, а если ее нет — плохо. Более того, перемена цифр 3 и 4 местами, превращение их в цифросочетание 43 вызывает у него тревогу и страх…
Какой ужас и какая чепуха! — скажете вы, а я отвечу: а как вы думали? прекрасное капиталистическое царство усилием дается, и попасть в него, не поимев каких-то психологических проблем на трудном пути, почти невозможно. А уж во что эти проблемы выльются — в алкогольную или наркотическую зависимость, в приступы неконтролируемой агрессии, булимию или ОКР — это как Господь даст. Впрочем, герой Пелевина и сам автор (?) — то ли атеисты, то ли агностики, и с Господом и его земными институтами у них отношения очень и очень сложные… Но не будем забегать вперед.
Итак, 34 и 43 — на этой довольно простой антитезе и строится роман, на оппозицию этих чисел наворачивается история рубежа тысячелетий в России. Впрочем, начало тысячелетия в начале нулевых, если мне не изменяет память, шумно отпраздновали, а потом быстро забыли — и в романе об этом тоже вспоминают очень мало, только в пьяном бреду двух попутчиков, случайно оказавшихся в одном купе знаменитого поезда «Красная стрела»… В «Числах» Пелевин подробно рассказывает о том, как главный герой романа уверовал в эту магию чисел, попутно с веселой злостью рисуя картинки московской жизни нулевых, жизни так называемой элиты — с ее выморочной китайщиной, походами к гадалкам-экстрасенсам, свалившимися с неба большими деньгами, китайскими кафе под названиями «Г.К.Ч.П» и ползучим, тихо проникающим во все углы новой жизни присутствием людей с холодной головой, горячим сердцем и чистыми руками.
Собственно говоря, этой важной особенности начала «нулевых» среди других тем и посвящен роман, так сказать, смене «управляющей организации» в России — Пелевин назвал его «парадигматическим сдвигом». С одной стороны, что ему (нам) Гекуба, — можете спросить вы и будете отчасти правы, но, с другой стороны, — чувство справедливости, извините за высокий стиль, нравственное чувство, есть в каждом человеке и тем более в художнике — это отличает нас от животных. И, по-видимому, Пелевин, в 1990-е много раз ругавший новую жизнь в России, ужаснулся признакам возвращения старой… Надо сказать, это делает ему честь как писателю, потому что сделали это очень немногие…
Но достаточно общих слов, опишем анамнез.
История ОКР главного героя проста и абсолютно типична — собственно говоря, так устроена любая магия и вера в нее. Числа были найдены им в отрочестве для защиты от неподчиняющейся и опасной реальности и частичного ее объяснения. Сначала это была великая и банальная цифра 7, символ удачи, но она не помогла, и симптом несколько усложнился — семерку разложили на составные части. Пелевин — писатель очень неглупый и еще в 2003 году правильно заметил очевидное сегодня: в происхождении семерки — магического числа московского банкира Стёпы Михайлова, а также, например, магического числа руководства бывшего ГИБДД (код Москвы «77» на российских автомобильных номерах тому свидетельство) — как группового мифа российского человека вообще принимает участие миф советский; например, история о советском легендарном танке Т-34 — аббревиатура танка в сумме дает великую цифру 7 — число дней Творения.
Пелевин шутит в своей излюбленной манере, невозможно понять, насколько он серьезен, хотя, честно говоря, от его иронии делается нехорошо — народные трагедия и подвиг этими шутками подвергаются чему-то вроде эрозии. Хотя Бог его знает, «отсутствие у пассажира мелкой разменной монеты не освобождает его от оплаты за проезд», как любил говаривать один мой знакомый, в 1990-е годы математик и поклонник Ошо Раджниша, а в нулевые священник РПЦ в далекой епархии, — Бог его знает, не присутствовала ли магия в атеистической советской жизни — писал же Николай Рерих в 1920-х годах то ли письма, то ли донесения в ВЧК, и построил же Алексей Щусев мавзолей, напоминающий ритуальную пирамиду ацтеков, в самом центре Москвы. Но вернемся к роману: «…пропитать этим числом всю жизнь, слиться с ним, доказать свою верность усердием», — как угодно, господа и дамы, повторимся, перед нами пример самой настоящей зависимости — точнее, его описание. Не будем утомлять читателя подробным описанием становления и укрепления невроза — Пелевин сделал это хорошо, хотя и не слишком утруждая себя поиском деталей. Пелевинская проза вообще очень схематична, и это в его случае не плохо, задача его книг — доказать или проиллюстрировать ту или иную главную мысль автора, его цель и попутно разрешить некоторые внутренние конфликты — все остальное второстепенно. И, пожалуйста, не надо морщиться — как говорится, сие молодцу не в укор — вся литература, в общем, так и устроена. Ну, или почти вся…
Как всегда, темные силы живут в деталях, и наличие серьезных изменений в жизни («парадигматического сдвига») формулируется героями в кафе на Пушкинской, в известной стеклянной витрине в здании рупора Перестройки — бывших «Московских новостей», с видом на здание «Известий» и киноконцертный зал Россия, на первом этаже которого тогда располагалось казино «Шангри Ла». Ах, Боже мой, я иногда сиживал там сам, ковер «Хорасан», гобелен «Пастушка», а пару раз, проезжая мимо в карете, видел в стеклянной витрине Пелевина с одной известной в Москве телевизионной девушкой — место для любви и размышлений о жизни и правда хорошее. Правда, сегодня я ни за что не узнал бы в девушке героиню романа англичанку Мюс, но знаете, мало ли что может навоображать себе художник на месте вполне реальной московской девушки — во-первых, а во-вторых, возможно, прототипом Мюс была другая, увы, нам неизвестная известная. «Увы» потому, что, знай мы прототип, эта героиня романа была бы нам более понятна, а так она кажется несколько схематичной, чем-то вроде женщин Эраста Фандорина — то ли идеал, то ли тень одиночества главного героя — и автора… А некоторые критики вообще говорят, что Мюс — не девушка, а покемон. Как будто одно исключает другое…
Но вернемся к нашим баранам, так любящим носить волчьи шкуры. Очень интересно, как описывается автором российский «парадигматический сдвиг» — а описывается он просто, при помощи известного анекдота. Роль анекдота в творчестве Пелевина вообще очень высока, и в данном случае анекдот уже играет роль эзопова языка — в 2003 году в нем появилась необходимость. Не откажем себе в удовольствии пересказа.
Черная «Волга» врезается в зад 600-го «Мерседеса» (еще один важный образ Пелевина и элемент его поэтики). Вылезший браток начинает молотком крушить ее стекла. В «Волге» оказывается тот, кто сидел в ней все предыдущие пятьдесят лет — гэбэшный полковник. Увидев чиновника, браток моментально меняется и заискивающе произносит: «Товарищ полковник, а я стучусь-стучусь… Куда деньги заносить?»
Вам сегодня не смешно, а я вот отлично помню, как в 2003–2005 годах слушатели этого анекдота весело хохотали — хохотали, не плакали, заметьте!.. Ах, Боже мой, Боже, как грустна наша Россия!.. Нелеченное ОКР главного героя развивается и усугубляется, он начинает видеть угрожающую символику в очертаниях обычной вилки — а как ему не усугубляться, если сам Пелевин в психологию и психоанализ не верит и никогда не верил и называет их «экономикой души», очевидно, имея в виду высокие гонорары московских психотерапевтов… И важное: незадолго до этого усугубления в роман вводится еще один герой — капитан ФСБ Леонид Лебёдкин, осуществивший «парадигматический сдвиг» на страницах романа и для этого расстрелявший предыдущую уголовную «крышу» банка Стёпы Михайлова из помпового ружья в кафе «Якитория» на Белорусском вокзале. Никогда мне не нравилось это место, никогда. Один раз я туда заглянул и поспешил уйти… Литературное происхождение фамилии Лебёдкин очевидно, — это родственник знаменитого героя Достоевского, шантажиста и доносчика капитана Лебядкина. Но тут есть одно важное отличие: Лебёдкин — это Лебядкин в силе, это Лебядкин, занявший важную государственную должность… Только не будем восклицать, что это было невозможно в царской России, — все в России возможно, особенно это… Кстати, на наш взгляд, тут есть и еще одна неочевидная параллель. Пелевин любит пародировать великую русскую литературу («стебаться» над ней) — это наследие Литинститута и ведущего пелевинского семинара, критика Михаила Лобанова, русскую классику очень любившего и вечно талдычившего нам ее читать и перечитывать. Параллель эта — еще один пехотный капитан русской классики, капитан Копейкин, инвалид войны 1812 года, после безуспешного обивания петербургских порогов в поисках военной пенсии подавшийся в разбойники. Впрочем, в русской литературе много пехотных капитанов, выбирайте любого, ха-ха-ха…
Кстати, Лебёдкин не так прост, как кажется, взгляните внимательнее на его фамилию: в ее этимологии агрегат, поднимающий, вытаскивающий нечто, — сейчас в это трудно поверить, но в начале 2000-х годов были люди, которые всерьез надеялись, что капитаны Лебёдкины помогут вытащить Россию из уголовной трясины 1990-х. Что думал на эту тему Пелевин, я не знаю, статьи он писать тогда перестал, встречались мы редко, но, как говорится, what is said is said. Любопытно, что Лебёдкин как настоящий последователь Мефистофеля после убийства прежней, чеченской крыши — наследия русско-чеченской войны — заставляет Стёпу подписать с собой договор на гербовой бумаге с двуглавым орлом, правда, не кровью, а обычными чернилами. Текст договора прост и лаконичен, он состоит из нескольких слов: «я, ФИО, все понял». Сейчас мы можем только усмехаться пелевинской иронии, но если вспомнить, как быстро перестроился почти весь российский бизнес от велика до мала под новые правила игры в начале нулевых годов, то можно лишь грустно покачать головой точному лаконизму этой формулы.
Но вернемся к сюжету. Время шло, и вместе с временем старели все мы: и автор, и читатели, и герои романа. Стёпе должно было исполниться 43, и согласно главной сюжетной линии романа, развитию своего диагноза и предсказанию харьковской ясновидящей Бинги (нечто среднее между болгарской Вангой и термином игры в бинго), он должен был встретить своего «лунного брата» — антипода (выражение Бинги) и войти в критический для себя год, кстати, совпадающий с так называемым кризисом сорокалетия… Здесь от общеисторических штудий Пелевин обращается к фактам собственной биографии. Литературная молва и общедоступные источники в Интернете говорят, что смена издателя, увы, не обошлась без ссоры. Издатели в России любят недоплачивать авторам, считается, что сам факт издания книги приносит автору неизъяснимое удовольствие, а уж деньги он (автор) добудет как-нибудь по-другому. Говорят, что знаменитый ослик «Вагриуса» (эмблема издательства) предложил Пелевину всего 7 американских центов с книги, что любому нормальному человеку справедливо покажется издевательски малым — это даже не обычные авторские 10 процентов! Пелевин справедливо возмутился, и вот, как только что сказано, его главный герой в силу возрастающей тревоги в год своего сорокалетия находит того самого «антипода», о котором его предупреждала Бинга. Вследствие обычной случайности, которая, как известно, есть незамеченная закономерность, фамилия антипода почти буквально совпадает с фамилией одного из директоров «Вагриуса», а кличка «Ослик семь центов» — сами видите, с чем.
Переход от обыкновенных в то время разговоров о якобы закономерном устройстве человеческого общества по законам обезьяннего стада (вы помните эти разговоры про альфа-, бета- и гамма-самцов в начале нулевых?) и внешне безобидного и обычного в те годы названия банка «Дельта кредит» (кажется, такое и правда было) к классическому описанию превращения невроза и средних размеров мании в самый настоящий опасный для окружающих психоз, когда на стол Стёпы ложится небольшое досье на фирму его «лунного брата», вина которого состоит всего лишь в случайном использовании числа 43, — сделан Пелевиным мастерски. Правда, во время чтения в середине 2024 года меня не покидала странная усталость и слова «ну и что» — что с того, что это было тогда и так описано? Чему это помогло и кто, кстати, это заметил, даже у Пелевина?.. Известный в то время критик Лев Д. в интервью, посвященном «ДПП (НН)», светски расспрашивал Пелевина, любит ли он кататься на велосипеде…
Но не надо ждать от литературы слишком многого — описать, зафиксировать, проанализировать время, что еще она может сделать? Слова, бессильные в настоящем, часто становятся важными для будущего, — скажу я, мой читатель, а что еще я могу сегодня сказать?
Итак, близнец-антипод Георгий (Жора) Сракандаев, музыка играет туш, Пелевин часто мстит в своих сочинениях своим литературным врагам, и мстит жестоко, одна фамилия чего стоит, но проходит время, и интересным становится другое — появление Жоры предваряется описанием московской китайщины, моды 1990-х и 2000-х, которой поддался и сам Пелевин, когда хождение в буддийские чайные клубы, гадание по Книге Перемен, катание шаров с драконами по ладони и разговоры с частыми упоминаниями слова «просветление» были обязательной частью модного и культурного московского ландшафта, а иногда и чем-то вроде «фени». Вообще, все вышеперечисленное — серьезное дело, и бывает, что им занимаются серьезно, в том числе в России, но в эпоху перемен, когда традиционные институты не работают или по какой-то причине не оправдали надежд и надоели, взгляд европейского человека обращается на Восток, книга «Железная флейта» и лекции профессора Судзуки идут в массы, и все превращается именно в то, что описал Пелевин, — в профанацию.
Интересно, что то, что в 1960-е было признаком оппозиции на Западе, в России 2000-х стало чертами почти официоза, — хозяин буддийского кафе и по совместительству дзенский учитель Простислав у Пелевина является «осведомителем» сами понимаете кого, на даче директора банка наркозависимые дизайнеры за бешеные деньги возводят «сад камней», смесь невероятного китча и воспоминаний о буддийских садах Японии и Южной Кореи, и из этого садика на подмосковной даче на стол Стёпы ложится бархатная коробочка с очень важными предметами для развития сюжета — тремя разноцветными пластиковыми лингамами.
(Даже не яшмовыми… За такие то деньги!..)
Вдумчивый читатель может спросить: Господи, ну зачем Пелевину еще и лингамы? Внятного ответа у меня нет, но отвечу так — во-первых, возможно, это что-то личное, а во-вторых, вокруг одного из этих лингамов (красного) будет крутиться очень важная часть сюжета — то есть так нужно для литературы. Попутно саду камней решается вопрос: зачем России березы и «гелендвагены»? Вроде бы они ей имманентно присущи и упоминаются в романе вскоре после лингамов. Ответ прост: березы растут на этой территории, а в «гелендвагены» она (Россия) прячется. Кстати, Пелевин утверждает, что знаменитая гоголевская Птица-тройка превратилась в «гелендваген» березовой расцветки — так тогда и правда казалось (некоторым), и вот куда нас привела — но не машина, господа и дамы, не тропинка, а эта метафора.
Все это: зеленый чай, Книга Перемен, березы, автомобили представительского класса и шутки на темы буддизма снова сопровождается упоминаниями советских исторических символов времен Великой Отечественной войны, например, года Курской битвы — на улице имени этой даты (1943) располагается контора антипода Стёпы, а 43 (по вычислениям Стёпы) является его священным числом.
Компот получается редкостный, но читатель, вспомни, — так мы и жили…
2.
Ведомый автором и развивающейся манией преследования, Стёпа посещает офис Сракандаева, и описание этого посещения очень любопытно. Во-первых, Стёпа приклеивает длинную рыжую бороду, во-вторых, берет с собой старую газету «Коммерсантъ» с портретом Березовского и закрывается ею от секретарши, которая его за этой газетой (или портретом?) — не видит. Типаж Сракандаева описан отменно: это любящий искусство, особенно сценическое, и общество людей искусства богач и гей, кажется даже, что я помню прототипы этого героя, был же, например, в Москве фестиваль «Вишневый лес» (название изменено из деликатности), на стене его офиса висит картина Лукаса Сапрыкина, то есть прототип опять легко угадывается — это своего рода нехитрый прием современного классика, чтобы приблизить текст к читателю и сделать персонажей и детали узнаваемыми, кроме того, как известно, нет ничего приятнее для читателя и покупателя книг, как чувствовать себя посвященным. Сюжет картины, опасаясь упреков в русофобии и экстремизме, подробно описывать не буду, лишь укажу, что в ней присутствовал розовый танк Т-34 и тигры и что она шокировала даже автора этой статьи — казалось бы, человека бывалого и ко многому привыкшего. В офисе Стёпа видит Сракандаева, после чего по-мальчишески убегает. Этот визит, разумеется, становится известным Лебёдкину и губит и «Дельта кредит», и Стёпин банк, — братва, не стреляйте друг в друга, — но опять же, не будем торопить события.
Пытаясь защититься от наступления роковой даты — 43-го дня рождения, Стёпа придумывает телепередачу, в названии которой зашифровано число 34, а в исполнении и стиле легко угадываются знаменитые «Куклы», передача будет называться «Зюзя и Чубайка», и в ней, по идее Стёпы, будет происходить разрядка накапливающегося раздражения обывателя и завоевываться победа в астральном поединке чисел — Зюзя (сами видите: цифра 3) будет формулировать кондовые и часто справедливые претензии к ситуации в стране, а Чубайка (сами видите, цифра 4) — предлагать на них иезуитские ответы в духе набиравшего пластмассовую силу Первого канала и — проигрывать.
Этот момент кажется сомнительным с точки зрения внутренней логики персонажа — с чего бы природному плуту, простому московскому парню Стёпе пускаться в столь тяжкий грех, как телевидение? Но тут, чтобы разрядить ситуацию, Пелевин приглашает «циничного специалиста», московского криэйтора с красноречивым именем Малюта. И, опять неточность — Малютой нужно было бы назвать Лебёдкина, какой же Малюта из криэйтора? Из криэйтора может получиться Фаддей Булгарин или, в крайнем случае, Александр Фадеев (какой неожиданный почти палиндром, не правда ли?), — но автору, конечно, виднее. Малюта приносит Стёпе свое портфолио, и Пелевин, не жалея времени и сил, подробно описывает его содержание. Мне запомнились слоганы «заебоннер» и «имущие вместе» да эскиз нового флага Саудовской Аравии: вместо «сабелек» (выражение Малюты) — скрещенные ножички для резки бумаги. Воспоминание об атаке на башни ЦМТ в Нью-Йорке было еще очень свежо и действительно послужило поводом для циничного и идиотского злорадства у некоторых российских и нероссийских художников, но эскизов в папке было гораздо больше. И вот здесь, повторимся, возникает вопрос — зачем так много? Это просто развлечение для автора или неумение остановиться? Предварительная беседа стоит Стёпе 10 000 долларов США наличными — это аванс за развитие его идеи… Дорого? Дорого стоит сия чистота, — как говорил Достоевский.
Повинуясь неясному импульсу, Стёпа не произносит название передачи, а пишет его на конверте с деньгами, и всего через три часа ему звонит капитан Лебёдкин — он все знает, Малюта тоже «стучит». (А как вы думали: с такими-то гонорарами?..) Этот факт почему-то не останавливает Стёпу, и через несколько дней Малюта приносит ему наброски первой передачи с диалогами. Далее очень забавно и подробно описано, что при обсуждении проклятых вопросов русской жизни следует не искать ответы на них, а учиться выражению лица, которое следует делать при их обсуждении, много чего еще и даже сакраментальный вопрос начала нулевых годов — вас что, пение птичек не радует? Смешно, но именно этот вопрос мне тоже задавали году в 2004, прямо дословно, в центре Москвы, причем руководствуясь лучшими чувствами. Задал его известный писатель, очень хорошо устроившийся в то время, — интересно, кто задал его автору «Чисел», неужели он же? Но, кажется, они были незнакомы и, возможно, вопрошание о птичках — что-то вроде мема или даже девиза, его можно написать над воображаемыми воротами России нулевых, окружив пальмовыми и дубовыми листьями и силуэтами нефтяных качалок… Также в папке находятся следы прежнего Пелевина: мы забыли упомянуть, что к Стёпе Малюта попал из предыдущего романа «Generation П», а короткое рассуждение на тему, кто отдает команды «големам, у которых нет проблемов», отсылает нас еще раньше, во времена «Чапаева и Пустоты» — см. там размышление о слогане «у матросов нет вопросов».
Итак, интерес Стёпы к Сракандаеву не укрылся от недремлющего ока Лебёдкина, и, похоже, ветеран контрразведки нащупал больное место Стёпы: дело, конечно, пока не в числах, Лебёдкин справедливо увидел конкуренцию, ревность — и у передачи про Зюзю и Чубайку появляется еще один спонсор — банк Сракандаева «Дельта кредит» (в конце 1990-х у многих крупных предпринимателей были карманные банки), увеличивается бюджет и меняется название — она превращается в «Чубайку и Зюзю». Кроме астральной борьбы чисел, в решении капитана есть, на мой взгляд, рациональное зерно, возможно, не замеченное Пелевиным (писатель ведь, в общем, ретранслятор, что ему «диктуют», то он и пишет), — в начале нулевых стали очень модными разговоры о преобразующей и охраняющей роли спецслужб в русском обществе, — в тот момент сверху была спущена ориентировка на капитализм, белые ходят первыми, и Чубайка должен был в те годы быть впереди хотя бы на один ход…
И тут происходит то, чего Лебёдкин сначала не планировал: Стёпа дает так называемую свечку — он решает убить Сракандаева. А что вы думали, психоз — опасная вещь для окружающих, ну и, конечно, нормальные гонорары авторам тоже нужно платить, а как же?.. Очень интересно орудие убийства: это стреляющая ручка времен холодной войны, любимое оружие Джеймса Бонда и КГБ, вложенное в тот самый, доставшийся за бешеные деньги от амфетаминщиков-дизайнеров пластиковый лингам. Таким образом, Пелевин еще раз, сознательно или нет, неважно, — подчеркивает, что в сердцевине гедонистической оболочки нулевых годов скрывалось железное советское насилие прежних лет.
Продолжим свое исследование. Раздел «Одежда». Готовясь к преступлению, Стёпа выбирает в качестве маскарадного костюма одежду православного священника: рясу и крест с «водопроводным блеском», но добавляет к ним офицерские сапоги, а в портфель кладет неизвестно откуда взявшиеся том «Добротолюбия» и роман «Братья Карамазовы». Таким образом Виктор Олегович демонстрирует и одновременно пародирует свою связь и связь своего героя с русской классической и православной традициями. Как уже сказано, отношения героев Пелевина с религией, особенно с православием, очень сложные, и основа этой сложности описывается в начале романа почти кощунственной шуткой по поводу не полностью зажегшихся букв «ХВ» над входом в царские врата какой-то церкви, которую посещает Стёпа. Одна из световых гирлянд не загорелась, и «ХВ» превратилось в «ХЗ». В этом месте сегодняшний верующий читатель приподнимет брови, но не торопитесь кричать об оскорблении чувств — в каждой шутке есть доля правды, и эта правда содержит всего лишь сомнение. Герой (и автор?) пелевинских книг не знает, а не не верит в Воскресение, и это незнание и отсутствие четкого ответа вызывают у него (у них обоих?) раздражение, агрессию и, конечно, страх. Ну, а дальше все просто и как обычно — добавилась церковная торговля табаком в 90-х годах, лимузины иерархов, и т.д., и т.д., и — агностицизм героя готов.
Собираясь убить старуху-процентщицу нулевых годов, Стёпа решает жениться на Мюс и поет знаменитую советскую военную песню «Жди меня, и я вернусь», снова подчеркивая нашу общую связь с советскими мифами, после чего автор лягает авангардный театр, на спектакль которого собирается Сракандаев, западный театр вообще и почему-то Джорджа Сороса лично и вводит через телерекламу — Пелевин очень часто при необходимости включает телевизор в своих книгах — образ Спайдермена, называя его «Пидерменом»… Мы слышим сегодняшние аплодисменты части российской части зала, но нам интересно, ведь есть переводы этого романа на европейские языки — как там перевели это слово?.. Зачем автору эта грозная фигура in general, честно говоря, непонятно, возможно, это опять что-то личное, возможно, в рамках сюжета она — «вестник» в смысле Даниила Андреева — того, что произойдет со Стёпой и страной дальше, тем более что во сне Спайдерпидермэн касается Стёпы и тот в реальности, просыпаясь, испытывает то, что медики называют pollutio, в просторечии оргазм.
Путешествие из Москвы в Петербург, его полные концентрированного смысла и истории России пейзажи не отражаются в окне романа, зато в двухместном купе Стёпы появляется важная эпизодическая фигура — Случайный Попутчик…
Вообще, вы позволите небольшое отступление? Рефлексия на политические, общественные и культурные телепередачи, описание торговых марок, размышления о комбинациях цифр, политические новости, шутки над светскими персонажами, острое желание денег, подражание компьютерным играм — вот то, из чего на 80 процентов состоит роман и, как ни странно, — это работает!.. Работает, господа и дамы!.. Но где же реальность?! — воскликнете вы и со слезами восклицала российская критика начала «нулевых», а я вам отвечу: вот она. Это теперь реальность… По крайней мере, ее значительная часть.
Значит ли это, что из того же материала (винегрета) состоит сознание читателя Пелевина, то есть наше сознание? — наверное мы не знаем, не хочется это признавать…
…Но не надо бессмысленных вздохов, вернемся к Попутчику. У него короткая (полувоенная) стрижка и азиатские черты лица, и — о ужас — он уже сидит в купе, пока Стёпа находится в вагоне-ресторане, а портфель с заряженным свинцом лингамом и «Добротолюбием» Стёпа непрофессионально оставляет на крючке у изголовья полки. Даже мне, человеку столь непросвещенному в вопросах конспирации, очевидно, что сосед Стёпы, скорее всего, — подосланный Лебёдкиным «спецагент». Но автор решает оставить Стёпу в неведении, несмотря на то, что Попутчик обнаруживает знакомство с содержимым портфеля: он просит водки («— У вас же есть в портфеле бутылка. — Откуда вы знаете, рылись? — Нет, что вы, вон же она торчит»).
Кстати, фигура Попутчика, на мой взгляд, попала в роман прямиком из конца 1930-х годов, когда в поезде Москва — Ленинград «Красная Стрела» было специальное купе, пассажиры которого не добирались до пункта назначения живыми. Вспомним и обострившееся в 1990-е тотальное советское недоверие людей друг к другу. В «Числах» возникает опасная ситуация, когда выпивший в одиночку Стёпину бутылку попутчик ночью будит Стёпу и задает ему вопрос «как духовному лицу» об исчерпанности христианства «как проекта». Ситуация с виду настолько опасная, что Стёпа даже потихоньку достает из портфеля заветный лингам и кладет его рядом с собой, прикрыв полотенцем (он же не знает, что лингам уже разряжен) — но все обходится всего лишь ночной истерикой, бредом Случайного Попутчика и, по-видимому, осмотром содержимого портфеля.
2003-й — это не 1937-й. Испугав Стёпу и выпив его водку (а что, они не люди, что ли), попутчик исчезает, ему выходить. «Вагонные споры — последнее дело, когда больше нечего пить», — вспомнил я ни к селу ни к городу.
Зачем Пелевин так подробно описывает ночной бред о христианстве, возможно, вкладывая в речь персонажа с полувоенной стрижкой некоторые свои (а чьи же?) мысли, остается неясным. Тема религии достаточно исчерпана в предыдущих главах, когда в московском метро к переодевшемуся священником Стёпе (он репетировал поездку в Петербург) подходили бабушки за благословением — но я это уже говорил: возможно, Пелевин создает таким образом литературно-художественную ткань. Ведь ходит же Раскольников по Петербургу, заходит в трактиры, встречается, например, со студентом Зосимовым, который его явно в чем-то подозревает и долго беседует с ним, — ну, а Стёпа со Случайным Попутчиком.
В Петербурге Стёпа сразу едет на спектакль авангардного театра — его «астральный близнец» там. Билетов нет, и Стёпа покупает билет у перекупщика, называя его по-старинному «спекулянтом», спекулянт при виде рясы делает Стёпе скидку и просит помолиться за него. Ряженый благословляет неверующего грешника, и для того и для другого происходящее формально, это опять пустой ритуал и не более, — но, напомним мы огромному пространству, ныне отделяющему нас от Петербурга, напомним людным пляжам Пхукета — не к праведникам пришел Он, а ко грешникам.
В описании спектакля Пелевин дает волю своей нелюбви и раздражения по отношению к авангарду вообще и театральному авангарду в частности и снова не жалеет для этого образов, романного места и времени.
Единственное «но»: станет ли московский банкир и человек Стёпиного склада так внимательно следить и столько думать об авангардном театре и современной живописи? — но этот вопрос остается открытым. Тем более, в одежде священника — лично я не видел ни одного священника, даже либерального, даже переодетого — на спектаклях, например, Гоголь-центра, но то я — я же на премьеры не хожу.
Кратко проанализируем описания спектакля и картин в фойе — они имеют отношение к замыслу романа. Разумеется, это опять стеб и опять Лукас Сапрыкин, в котором любой интересующийся искусством клерк Сбербанка угадает известного художника Никаса С., мы забыли сказать об этом в прошлый раз, настолько это было очевидно, — стеб над современными роману и автору формами бытования искусства и коллективными мифами, из которых они берут начало, но заметьте, стеб, замешанный на раздражении.
Вообще, Пелевин, этот крупнейший русский постмодернист — в сущности, довольно консервативный или как минимум очень традиционный человек. Откуда это берется — разговор отдельный и выходящий за рамки данного эссе, но, на мой взгляд, это так, и именно с этим связана знаменитая и часто злая пелевинская ирония по отношению к окружающей его реальности… На одной из картин художника изображена Мадонна (певица), стоящая на крыше военного вездехода «Хаммер», ставшего в новой России признаком богатства, — сколько их было, этих странных русских превращений аксессуаров и предметов войны в символы роскоши и богатства! — рядом секс-консультанты, адвокаты и хрен знает кто еще — не подходи, зарежут!.. Другая картина, опять приписываемая Лукасу Сапрыкину, страшна и важна для нулевых годов и обретает новый смысл сегодня: это битва за сердца, которую ведут два телевизора. Эти сердца находятся рядом in its natural form, а над ними вьются синие мухи…
В сущности, в Пелевине живет очень интересный художник, его коллажи на форзаце первых изданий, где серовскую «Девочку с персиками» обнимает врубелевский «Демон», и раньше — первая обложка «Generation П» доказывают это. Любопытно, кого имел в виду Пелевин под серовской девочкой — себя, героя или нас всех, бывших такими мировоззренческими нежными и юными в конце 1980-х и начале 1990-х годов, а в начале «нулевых» расставшихся с иллюзиями, слыша рядом тяжелое дыхание вернувшегося советского демона?
Сюжет пьесы, которую играют в воображаемом театре романа, не очень удачно пародирует сюжет почему-то ставшего очень популярным в нулевых фильма-пародии «Остин Пауэрс». Суть ее в проигрыше Джеймса Бонда чему-то тоталитарному под аплодисменты зала, называется все «Доктор Гулаго». И, увы, это отличительная черта прозы Пелевина — непредусмотрительные шутки в адрес советских диссидентов (вспомните слоган «заебоннер» копирайтера Малюты). Непредусмотрительные потому, что, как писал когда-то любимый всеми нами Эрнест Хемингуэй, — не спрашивай, по ком звонит колокол, он звонит по тебе…
Оставим зрительный зал и пойдем вместе с героем дальше — пародировали же Ильф и Петров спектакли Мейерхольда в романе «12 стульев», и пародировали не очень удачно — и никому, ни им, ни Мейерхольду, от этого плохо не стало, а стало им плохо совсем от другого…
«Астральный враг» Стёпы отправляется в богемный клуб, и Стёпе — о ужас, вот он, проклятый Питер, — приходится мерзнуть на улице в очереди. Опять же, не думаю, что священник в рясе — частый персонаж очередей в клубы, даже в начале нулевых, но тем не менее в очереди ничего не происходит, а происходит на охране, когда рамка металлоискателя звенит при проходе Стёпы. Охранник находит в портфеле Стёпы заряженный лингам и, проведя по нему пальцем, спрашивает: что это у вас, батюшка? Поскольку «весь стыд, доступный человеческому существу, Стёпа уже пережил в поезде» при прикосновении голливудского героя — иногда Пелевин поднимается до подлинных высот, — Стёпа отвечает казарменной шуткой и, как часто бывает в России, это действует, его пропускают. Из клуба Стёпа звонит Простиславу (тот сразу берет трубку, будто ждет Стёпиного звонка, или правда ждет и сеть уже расставлена?) и просит проверить ситуацию на Книге Перемен, обещая ему двойной гонорар за срочность. Проверка не приносит ничего хорошего — после длиной паузы Простислав по телефону говорит об опасности. Стёпа немного колеблется (и гексаграммы против!), но психоз есть психоз, уверенный, что им со Сракандаевым «вместе на одной планете не жить», он идет дальше.
3.
Кульминация романа превосходна. Произнеся молитву Троице и сотворив перед входом «четверицу» (так Пелевин в романе называет крестное знамение… Эх, свободно все же мы жили — до истории с «Pussy Riot» оставалось почти десять лет), Стёпа входит в отдельный кабинет Сракандаева и, грозно прошествовав к нему в рясе и бороде, приставляет красный лингам ко лбу Жоры и нажимает на кнопку. То есть (мы стесняемся) — эротично сдавливает лингам посередине. Но выстрела не происходит. Сдавливает еще раз — опять ничего.
Интересно, что автор никак не проясняет этот интересный момент — не стреляет и все. Однако мы тут же вспомнили Случайного Попутчика, спасшего Стёпу от тюрьмы, а роман — от превращения в обыкновенный детектив, пусть и весело написанный, потому что в этот момент в кабинет врывается охрана.
Однако Попутчик сделал свое дело, лингам не выстрелил, и испуганный «астральный близнец» медленно приходит в себя и заставляет Стёпу принять какое-то неназванное вещество белого цвета. А дальше мы имеем достаточно целомудренно описанный гомосексуальный половой акт, во время которого Жора надевает ослиные уши, делающие его похожим на немолодого зайца, — грустно пишет Пелевин, — и кричит по-ослиному.
О, сладость мщения!..
Но с другой стороны — не произойди в жизни история с семью центами, русская литература лишилась бы одной из самых ярких сцен, описывающих нулевые годы. Диалектика, Петька! — скажу я и еще раз всмотрюсь в происходящее. Образы, создаваемые Пелевиным для описания этой сцены, причудливы и, как и было сказано, довольно целомудренны, все это цифры. Читатель не без любопытства наблюдает за ними, пока не натыкается на двух мужчин, идущих с факелами по темному коридору, и понимает, что имеет дело не столько с прихотливой игрой писательской фантазии, сколько с воспоминанием о компьютерной игре, не раз использовавшейся Пелевиным в своей прозе раньше… Но дальше неназванное вещество, которым угостил Стёпу Ослик, начинает сильно действовать, и Стёпа вдруг ощущает себя — волком, а потом и Степным волком, Steppen Wolf-ом — рассказывая еще об одной очень важной книге для всего творчества Пелевина и не только Пелевина.
От этого места романа протягиваются две нити, две, гм, «лунные дорожки» — к прошлому и будущему, пожалуй, целого поколения русских литераторов. В прошлом находится вышедший в 1978 году в русском переводе в журнале «Иностранная литература» роман Германа Гессе «Степной Волк», а в будущем — персонаж следующей книги Пелевина про лисичку А Хули — «Священной книги оборотня». Под действием вещества Стёпа превращается в зверя (волка) и начинает выть, а потом и рычать. В этот драматический момент встречи двух не очень молодых русских мужчин мы вдруг вспомнили финальную сцену из романа «12 стульев»: «Ипполит Матвеевич поднял голову и завыл…». Помните? Обстоятельства вроде бы разные, а эмоция похожая — отчаяние. Возможно, чем-то похожи и герои, но в эту сторону мы пока не пойдем, хотя она и соблазнительна — потому что пелевинский Стёпа и его «астральный близнец» Сракандаев, конечно, — прямые продолжатели дела Великого Комбинатора. Но Золотое руно у Стёпы и Жоры отнимут совсем не грубые румынские пограничники — сейчас так не работают, вереницы цифр, банковские адреса, мерцающие экраны мониторов и фальшиво-дружеские улыбки отечественных секретных агентов — вот что сопровождало и сопровождает современных Остапов Бендеров… Ну а как вы хотели, — скажет кто-то, — может быть, вам еще и ключ дать — от комнаты, где деньги лежат?
После романтического петербургского свидания и заявления линейному лейтенанту милиции в вагоне-ресторане все того же поезда «Петербург — Москва», что он, Стёпа, — тварь дрожащая, в канун дня рождения Стёпе снится важный сон. Во сне, наполненном образами популярных книг и источников по буддизму, появляется китайский учитель по имени Чжоу И. Происхождение этого имени не может понять даже Простислав, оно похоже на имя известного китайского политического деятеля Чжоу Инлая, о чем говорит сам автор, а также (чуть меньше, и об этом автор не говорит) на имя известного китайского кинорежиссера Чжана Имоу, безусловно, оказавшего влияние на творчество Пелевина и многих других поклонников Алмазной Сутры и Малой Колесницы в России.
Далее мы немного теряемся в рассуждениях о мужских и женских гексаграммах и попутно узнаем из подслушанной беседы Стёпы с Простиславом, что главная опасность для честного русского отшельника — некое составное зарубежное понятие по имени «гипно-гештальт». Его надо осознать, причем не просто осознать, а осознать его «пустотность». Вот, думает читатель, дело приближается к концу книги и к развязке, герою очевидно становится все хуже, страна на гелендвагенах березовой расцветки весело катится Бог знает куда, а автор по-прежнему шутит на темы психологии так, будто на дворе 1983-й, а не 2003 год. Чего здесь больше — унаследованного от советских времен убеждения, что настоящему мужчине, воину не свойственна слабость и какая-то там «психология» ему не нужна, или страха допустить до своей души постороннего — точно я не знаю, но, возможно, и то и другое.
Далее герой идет к «саду камней» на своей даче с последним оставшимся в живых лингамом наперевес. Следуют несколько страниц размышлений героя о числах 34 и 43, в которых проявляются орел и решка пелевинской прозы и его мастерство писателя — собственно говоря, речь в них идет ни о чем, о пустоте, хотя, быть может, для широких масс российских читателей, осведомленных в нумерологии, это страницы не менее важные, чем первое объяснение Онегина и Татьяны, а обстановка и атмосфера книги ощутимо сгущаются. Собственно говоря, таково и развитие психоза — внешне не происходит ничего, но человек вдруг начинает размахивать ножом и вилкой. Или лингамом.
Венчает этот фрагмент почти черно-белая картинка: три пластмассовые пальмы посреди серой равнины под серым же небом (эта картина лет пять-шесть лет назад привиделась вдруг и мне в одном пустынном московском парке) — 4 огромные пустоты вокруг 3 маленьких нелепых имитаций и — на Стёпину дачу прилетают 3 сороки. Сороки… и что? — спросите вы, но это, по мнению Стёпы, — последний удар, последний астральный гвоздь в крышу с таким трудом возведенного элитного загородного дома…
Почему? Судите сами: сорок-то — три.
Стёпа в отчаянии стреляет в зимнее российское небо из последнего, синего лингама, в Главного, как ему кажется, Виновника общих бед и в ответ видит наверху вспышку и слышит раскат грома — над Подмосковьем происходит редкое погодное явление, зимняя гроза. Стёпа, разумеется, считает, что его послание принято, что он стал свидетелем не Божьего гнева, как решил бы любой последователь Яхве, Христа или Магомета, а, наоборот, одобрения — потому что, оказывается, есть гексаграммы «молния» и даже «три пальмы». Далее идет уже хорошо знакомое читателю перечисление банальных симптомов типа вилок (3) и ножей (3), спасение от которых герой находит там, где их нашло российское начальство и часть российского общества, — в воображаемом танке Т-34 — туда, как им кажется, не проникнет никакое зло. Впрочем, реальный танк Т-34, по моде тогдашних и последних лет, стоит у Стёпы на даче.
Из танка Стёпу извлекает телефонный звонок — ему нужно срочно приехать в банк. Далее следует цитата из древнекитайской поэзии, автор которой нам мучительно знаком, но вспомнить или найти его пока не удалось (Ли Бо, Ду Фу?): «десять тысяч ли за спиной», соединенная с известной русской поговоркой «не надо наступать на грабли», — конечно, не надо, но кто сейчас слушает писателей?
4.
Мак Ги — адрес получателя чудовищно большой платежки на 35 миллионов долларов, по ошибке отправленной Стёпиным банком через Кипр на Багамы. Фамилия подчеркивает нелепость произошедшего, и происхождение ее в романе очень интересно. Что-то она нам напоминает… — да вот же: это немного измененная фамилия человека, пригласившего Гумберта Гумберта в Рамсдейл, где чуть позже он встретит Лолиту. Нарочито американская, нарочито бессмысленно-оптимистичная, как лавочка, торгующая гамбургерами на заштатном американском углу или имя очередного американского президента. Зайдешь в такую — и почувствуешь себя никем, затерянным в великом ничто… Кроме того, услужливо подсказывает Гугл, Мак Ги — это фамилия известного автора учебника по сценарному мастерству.
В общем, выбирайте, что хотите, хотя, на мой взгляд, противоречия между вариантами нет — автор американского учебника по сценарному мастерству вполне мог пригласить Гумберта Гумберта в Рамсдейл и одновременно быть адресатом ловкого левого перевода из России.
Суть дела объяснена немного невнятно. Уезжая на свидание со Сракандаевым, Стёпа оставил пустую, но подписанную платежку Мюс — англичанка должна была внести его долю за телепередачу про Зюзю и Чубайку после звонка Лебёдкина. Не дожидаясь звонка, Мюс отправила платежку, аккуратно вписав туда цифру 35 000 000. Отвлекаясь от сути дела и мелких сопутствующих смыслов (почему платеж за российскую телепередачу отправлялся на Кипр, почему 35, а не 34 или 43 миллиона), задумаемся вот о чем: очевидно, героиня Мюс, эта гражданка свободного мира, знала, кто такой герой-капитан Лебёдкин. Также, как близкая женщина Стёпы, она не могла не знать о характере отношений Стёпы с Лебёдкиным. Знала и принимала — а что она еще могла сделать? — скажете вы, и я соглашусь, но замечу, что меня всегда удивляла легкость, с которой западные экспаты воспринимали московитские обычаи, я наблюдал это не раз.
Почему? Одна известная и очень хорошая поэтесса недавно объясняла нам, что уставшие от невероятного одиночества западной жизни приезжие воспринимают Матушку Русь и окружающие ее страны как своего рода семейное место, полное близости и любви всех со всеми. Не знаю… На мой взгляд, все гораздо проще: слишком многое можно себе позволить в Московии, даже то, что никогда не позволяется на Западе, поступившись совсем небольшим и к тебе прямо не относящимся — правами аборигенов. Отсутствие этих прав всегда можно посчитать особенностями местной культуры… Далее следуют ряды цифр, которые Пелевин воспроизводит со странной тщательностью. Не будучи специалистом в нумерологии, я вдруг подумал, что в этом снова что-то есть — как ни странно, эти колонки иллюстрируют ситуацию, в которую попал герой и вместе с ним вся страна: сложная система общественных связей и отношений Запада в России свелась вот к этим цифрам и словам: SWIFT, PO, Box… — прекрасная почва для отчаяния и революций, «ряды восставших цифр с короткими мечами и щитами нулей» — напишет об этом Пелевин.
Получатель платежа — «Эники-банк». Ничего особенного, греческое слово «эники» — «единственный», «единственное число», но в русской транскрипции — омоним из детской считалки «эники-беники, ели вареники». Все знают ее начало, но не все знают конец, приведем его, так как он соответствует главной теме романа: эники-беники, ели вареники, эники-беники клоц… — вышел на улицу пьяный матрос!
Отправив платежку на сумасшедшую сумму, Мюс уходит сама, некоторые женщины тонко чувствуют неудачу и, если у них есть гипотетическая обида на вас, — берегитесь!.. Однако Мюс исчезает не беззвучно, она оставляет письмо. Письмо Татьяны Онегину (раз уж мы вспомнили «облако» великого романа) в «Числах» наполнено обычными для начала XXI века упреками в оскорблении культурно-национальной идентичности, и, собственно говоря, оно — вывернутое наизнанку содержание будущих передач российского государственного телевидения. «Ты называл Лондонских панков — личинками страховых агентов, а “Остин Мартин” — пид.рской машиной, толстая, хитрая задница!» — с возмущенной горечью пишет Мюс. Сильных эмоций в письме нет, и у Стёпы их тоже нет, следует очередная ссылка на цифры, куда же без них, и связано это с картонностью образа Мюс. Как уже сказано, это не девушка, а тень в кинотеатре романа, но внимательный читатель может придать образу этой тени с проволочными косичками, приехавшей изучать фольклор, а ставшей референтом с правом подписи и любовницей директора московского коммерческого банка, расширительное толкование. Повторюсь, на мой взгляд, Мюс — это обобщенный образ Запада или как минимум западных экспатов в России, не научившихся ничему и не изменивших всерьез ничего, кроме ресторанного бизнеса и стиля жизни среднего класса… Хотя для России и это — не мало. Помню, как горестно сказал знакомому из Таллинна году в 1993-м, что кофейни в Москве не откроются еще лет пятнадцать, и — ошибся… В сущности, на что нас всех купили, господа мои? На желание нормальной, человеческой жизни — а разве так постыдно желать ее, даже посреди муромских лесов и оренбургских степей?..
Далее Стёпа жалуется Лебёдкину на свою беду, но тот помочь отказывается и даже иронизирует: ты меня на Кипр за деньгами послать собираешься?
Но капитан дает совет, а Стёпа знает, что Лебёдкин не дает пустых советов (sic! ну как его не полюбить!): обратиться к Ослику, у того картотека по русским Багамам, которой (о дивный нежный мир) пользуется даже его организация. «Только ты на меня не ссылайся, что это я тебе сказал», — говорит капитан, и Стёпа произносит еще одну сакраментальную фразу, которая в контексте романа приобретает почти симфоническое звучание:
«Это не ты сказал, капитан, это жизнь сказала».
И правда — сказала, спорить не приходится.
Звонить Стёпе не хочется, но мысль о «кипятильнике в заду» (опять, но это цитата, как много этих образов и шуток стало именно в начале нулевых) заставляет Стёпу пересилить себя — и он звонит.
Происходит невероятное, но нам же сказали, Лебёдкин не дает пустых советов, — Ослик обещает подумать. В разговоре с ним Стёпа оговаривается, сообщая, как ему кажется, свою страшную тайну — 34, а не 35 украденных миллионов, но на это не очень обращают внимания, какая, Господи, разница!.. За окном, как и на Стёпиной даче и в московском районе Чертаново, лежит снег, и вид этого снега (вот она, Россия) настраивает героя на философский лад. На 34-й минуте Стёпа перезванивает «астральному близнецу» (хочешь не хочешь, а автор должен придерживаться основного русла романа), и происходит чудо, настоящее, хотя и литературное — Сракандаев знает фирму, которая украла у Стёпы деньги, до полуночи платеж можно отозвать, но за 10 %, то есть за 3,5 миллиона долларов. Откуда Ослик знает мошенников? Это его фирма. «Вот так!» — крикнул кто-то в Стёпиной голове, а в голове читателя возникает вопрос: так это подстроено? Или не подстроено? Или автор этой статьи невероятно наивен, раз вообще задает подобные вопросы? Но поезд романа мчится дальше, не делая остановок на этой станции, доктор Фрейд задумчиво курит трубку в кафе, хотя между героями происходит характерный для того времени диалог:
«Стёпа: Это же грабеж!
Сракандаев: Грабеж, это когда у тебя 35 миллионов уводят, а это чудо!
Стёпа: Эх, Жора, я теперь понял, кто ты для меня.
Сракандаев: Кто?
Стёпа: Самый важный человек на свете».
Интересны литературные и психологические аллюзии, которые вызывает этот диалог. Я, например, вспомнил роман Лимонова «Это я, Эдичка» и шекспировское «Она его за муки полюбила», а более просвещенный и современный читатель заговорит о проявлении модной сегодня болезни под названием «стокгольмский синдром». Мог ли не знать Ослик Жора о прохождении через его фирму на Багамах такой крупной суммы? Наверное, не мог, но я не финансист и Пелевин тоже, а о ситуации, когда в 1990-х люди пили со своими грабителями на брудершафт, я слышал. Так что же еще нужно?
«Мне делиться надо с клиентом», — оправдывая «комиссию», говорит Жора модную в «нулевых» годах фразу (помните? надо делиться…), и добавляет то, что пели, как нам кажется, чуть раньше: «Ты знаешь, сколько людей в цепочке?»
«Твоего клиента грохнуть надо!» — восклицает наивный Стёпа, и далее между героями происходит интересный диалог, который был частым в конце 1990-х годов, я сам в таком однажды участвовал.
Диалог этот происходил между людьми и на телевидении, но телевидение и тем более человеческая память — вещь ненадежная, а книга при всей ограниченности аудитории открыта для вечности, и сегодняшний читатель может наблюдать в ней пример очень характерной демагогии и инверсии смыслов эпохи конца 1990-х — начала 2000-х годов: попросту говоря, возмущение банальным воровством и мошенничеством объявляется в обществе «красным» и склонностью к коммунизму.
— Э, нет, — говорит герой Жора на предложение героя Стёпы расправиться с вором, — такого нам не надо, отнять и поделить — это мы уже проходили…
Автор добавляет к этому диалогу очередную уголовную метафору: потеря 35 миллионов долларов сравнивается в книге «со стволом автомата Калашникова» вы уже догадываетесь, где, да еще и «с подствольным гранатометом». Не знаю, бывает ли такое, но на этой странице я сначала почувствовал что-то вроде усталости, а потом подумал: этот навязчиво повторяемый образ сексуального насилия — кроме напрашивающейся банальной мысли о фобии, — это то, что чувствовал Пелевин в воздухе начала нулевых, и то, что впоследствии, двадцать лет спустя, обрело совершенно отчетливые очертания в общественной жизни?.. Когда-то меня тоже обвиняли в «мазохистском удовольствии от наблюдения признаков надвигающегося совка» — я даже засомневался в какой-то момент: а правда ли то, что я вижу? Лет через 5–7 оказалось, правда…
После обязательного очередного разговора о числах («— А что за цифра была у тебя на плече? 366?» — «Число здорового зверя») происходит что-то более важное: Сракандаев спрашивает Стёпу о пакете, который он ему прислал вскоре после свидания в Петербурге. Стёпа пакета не заметил, а там любовная записка, что-то вроде письма Онегина, раз уж мы избрали эту метафору. Кстати, во время свидания рокового Ослик просил Стёпу немного побыть… Татьяной (не подумайте плохого, он просто называл так Стёпу, и все), а имеющий слабость к поиску прототипов автор этой статьи тут же принялся вспоминать, какие Татьяны работали в 1990-х годах в издательстве «Вагриус»? Вспомнил минимум двух, все симпатичные, живы-здоровы, обе замужем — поэтому в этом месте я умолкаю, в смущении остановившись, но все-таки интересно: кто из них увековечен современным классиком? Не без сожаления оставим этот вопрос будущим исследователям и скажем два слова о числе 366.
Что делает Пелевин с сознанием читателя? Он берет что-то очень знакомое, немного изменяет это, немного шутит и выставляет на продажу, то есть на страницу. В данном случае берем известное «число зверя», скрещиваем его с числом дней високосного года — и готова татушка в духе времени на плече героя. Так же действуют криэйтеры-рекламщики, некоторое время Пелевин то ли занимался этим, то ли думал заняться, что нашло отражение в романе «Generation П», и это опять молодцу не в укор — why not?.. Чем писателю на жизнь зарабатывать, поместий-то теперь нет, а Саввы Морозовы заняты немного другими делами.
По пути в офис, пересев за спину водителя, Стёпа распечатывает конверт и читает письмо. Там восторженный отзыв о первом свидании и просьба больше не пользоваться лингамом во время секса. (Комедия ошибок — вот подлинный жанр этой пелевинской прозы.) Вместо лингама опытный Ослик посылает Стёпе волшебный китайский флакончик-спрей, который, по его уверениям, действует не хуже виагры, с портретом старца, отдаленно напоминающим персонажа Стёпиного сна.
Стёпа некоторое время думает, не использовать ли волшебный флакон за спиной шофера, но российский «Гелендваген» нулевых — не советская «Чайка» 1970-х и не «Хорьх» 1940-х годов, затемненной перегородки, отделяющей Селифана от героев-седоков Птицы Тройки или Бормана и Штирлица от шофера, в нем нет, и он решает поступить корректно, современно и демократично, зайдя в туалет ближайшего кафе, которые в то счастливое время, как уже говорилось, к радости многих, как грибы после дождя открывались повсюду в Москве.
В кафе под названием «Прелюдия» (а как еще оно должно называться?) он проводит, по нашим подсчетам, минут десять, не больше, выпив чашку кофе и по пути в 2003 году назвав баристу буфетчицей — и эти десять минут очень пригождаются Пелевину — именно в это время, забегаем вперед, он сводит счеты с Осликом: Жора, начав играть с, оказывается, сохраненным им красным лингамом — об этом нет ни слова на предыдущих страницах, укоризненно качаем головой в сторону города Пхукет, где, как говорят, сейчас проживает Виктор Олегович, именно в эту сторону, так как в выходных данных книги мелким шрифтом указано, что текст публикуется в авторской редакции и неизвестный нам редактор «Эксмо» Д. Малкин здесь ни при чем — так вот, Жора обнаруживает в нем стреляющую ручку и, случайно нажав не туда, куда надо, делает то, что хотел сделать с ним Стёпа в Санкт-Петербурге, — пускает себе пулю в лоб. Почему вдруг снова заработала ручка, кто ее перезарядил, дала ли она в Питере две осечки подряд — остается читателю, увы, неизвестным.
Приехавший Стёпа обнаруживает случайно застрелившегося Сракандаева у него в кабинете, описание которого сильно напоминает известные описания кабинета главреда «Вагриуса». Рядом никого нет, кроме плачущей секретарши. Она говорит, что и не было. Окна и двери закрыты. Лебёдкин с подручными приезжает позже.
Пока Стёпа приходит в себя от шока, скажу, что в этом месте я сегодня испытал сильное разочарование, а в первое чтение романа, почти двадцать лет назад, точнее, таким я помню его сегодня, — мне показалось, что Лебёдкин уже был в кабинете Ослика, когда туда приехал Стёпа, — и тогда все линии романа сходились бы в одну: цифра 35 миллионов долларов, ОКР Стёпы, числа, «астральный близнец», фирма на Багамах и «парадигматический сдвиг» сливались бы в один пляшущий диск, в чаемое русскими людьми уже больше 125 лет «небо в алмазах», которое Стёпа увидит через несколько страниц на своей даче, в одну великолепную развязку, но нет — это во мне говорит аберрация читательского зрения и печальный опыт минувших дней и лет — в оригинале 2003 года Ослик Жора застрелился. Кстати, на ковре с золотыми рыбками, символами удачи и везения, они все время издевательски всплывают из подсознания автора во время стрельбы — вы ведь помните «Якиторию»?..
Неосторожное обращение с оружием, нелепая случайность, бывает, хотя секретаршу я бы опросил с пристрастием и камеры наблюдения посмотрел подробнее. Но в романе никто этого не делает. Может быть, сделают сейчас? Кстати, неплохая идея, продаем ее недорого.
Любопытен разговор Стёпы и сотрудников ФСБ, прибывших на место преступления, точнее, любопытна реплика начальства, недрогнувшим оком наблюдающего разбрызганные по стене мозги Сракандаева. «Прямо Маяковский», — говорит полковник связи (какой «связи»?), приезжавший на разборку с чеченцами в «Якиторию». (Правда, тогда он был майором). Нам эта реплика кажется несколько искусственной для полковника и принадлежащей скорее автору, незримо присутствовавшему в комнате. Поклонник (не перепутайте с полковником) Бахтина сделал бы из этой сцены статью и получил бы хороший грант от соотечественников Мюс или других плохо понимающих тайну русской души европейцев, я же, принадлежа к школе исторического литературоведения и горестно наблюдая очередной акт драмы Российской истории с другого берега Черного моря, обратил внимание на еще одну идиотскую реплику полковника связи и закадровые реминисценции Стёпы, называющего кровавое пятно с кусками плоти на стене кабинета Ослика — «Архипелагом Гудлак».
Это одна из финальных метафор романа, описывающего нулевые годы в России. И, если в середине романа, во время авангардного театрального представления, и двадцать лет назад я на ней поморщился, то сейчас думаю, что ее следует признать очень точной и очень удачной.
А рассказ полковника «связи» — простой, по-военному идиотский и в то время весьма злободневный. Мы уже говорили, что Пелевин мастер вплетения в ткань прозы разноцветных теленовостей. Так вот, некий нефтяник, по словам полковника, недавно покончивший с собой, вырезал перед смертью у себя на лбу слово «Киркук». — «А что такое Киркук?» — спрашивает Лебёдкин. — «Не знаю, вероятно-то, что его угнетало. Что-то типа кирдык», — предполагает солдафон-полковник. Разумеется, тонко чувствующий читатель 2003 года знал, что Киркук — это город в Ираке и расположенное рядом одно из самых крупных нефтяных месторождений в мире. В 2003 году, когда писался роман, город и месторождение были захвачены военной коалицией во главе с США, что вызвало параноидально-апокалиптические настроения среди части российской политической элиты и связанного с ней Нефтепрома…
Не будем отвлекаться. Основной конфликт между числами в романе разрешен, начинает играть тихая музыка, возможность вернуть багамские миллионы разбрызгана по стене, перед лицом вечности вчерашние антагонисты мирятся, капитан Леон Лебёдкин по-дружески обнимает за плечи капиталиста 1990-х годов Стёпу Михайлова и говорит: езжай домой. Знает ли он, для чего должны были встретится партнеры? Конечно, ведь ФСБ наверняка прослушивало телефоны обоих банкиров… Действительно ли в кабинете главного редактора, то есть генерального директора банка «Дельта кредит», произошел несчастный случай?.. Нет ответа, и трагедия превращается в трагикомедию, а грустная музыка сменяется фокстротом — капитан видит выпуклость на штанах Стёпы (волшебный китайский флакончик начинает действовать) и возмущенно спрашивает: «на что это у тебя встал, совсем совесть потерял?..».
Здесь следует стоп-кадр, и занавес опускается.
5.
Собственно говоря, вот и все. Пейзаж после битвы — экран телевизора, там идет новая серия передачи «Зюзя и Чубайка», число 34 победило, но это пиррова победа, потому что, как иногда бывает после масштабного нервного потрясения с такими пациентами, — Стёпа выздоровел. После шутки о главных российских медиа — «водка, ТВ, газеты» — автор начинает подводить итоги, и итоги эти банальны, общие выводы — не самая сильная сторона Пелевина. История России в XX веке объявляется «лохотроном», «а потом кто-то умный сказал: а давайте его распилим и поделим», — но, повторенные в тысячный раз банальность и непонимание показывают бессилие и автора, и персонажа — и читателя перед тем, что Горький называл свинцовыми мерзостями русской жизни. Никто ничего не понял, не сделал никаких выводов из семидесяти лет грандиозной утопии, убившей миллионы своих граждан и граждан соседних стран, и, казалось бы, рухнувшей при попытке ремонта, но легко возродившейся через десять-двенадцать лет; все, что может анекдотический телеперсонаж — это прорычать: лоххо-трронн…
Кстати, лохотрон — это трон для лохов, как любящий этимологические игры Пелевин этого не заметил?
Венчает историю, конечно же, телевизор. Не вставая, Стёпа переключает канал, а там уже идет передача, посвященная Сракандаеву. Его обсуждают: молодой человек из петербургского клуба, которого Стёпа видел по пути в заветный «кабинет», который, возможно, согласно книге, имел с Осликом случайную связь, некто, напоминающий покойного Гейдара Джемаля (но мы не уверены), и общее место — женщина с красными волосами. Наверное, женщина с красными волосами тоже должна напоминать кого-то, но я недостаточно хорошо знаю светскую жизнь Москвы, чтобы узнать, кого именно. Пошлость передачи подчеркивает бессмысленность жизни и смерти Жоры в частности и жизни и смерти человека в постсоветской России вообще, и автор снова не жалеет сил и яда на описание этого. Следует пинок в сторону шестидесятников, они ведь тоже активно участвовали в «шутовском хороводе» нулевых годов, и человек, благородной сединой напоминающий сразу всех, читает стихи в стиле Андрея Вознесенского / Евгения Евтушенко: «скушали ослика волки позорные…». Женщина с красными волосами вспоминает, что офис Ослика находился на улице Курской Битвы и что Ослик долго работал над романом «Приказание и наступление», обеспечивая работой еще пятнадцать человек — кажущийся сегодня таким невинным упрек в использовании литературных «рабов»… Название недописанного романа Жоры выглядит гораздо интереснее из дня сегодняшнего, особенно учитывая название улицы. Повторим его: «Приказание и наступление». В 2003 году кому-то казалось, что так и есть, так и будет… Женщина с красными волосами называет Жору Алёшей Карамазовым русского бизнеса, говорит о капитале как о самости бизнесмена. И тут в описанном Пелевиным балагане вдруг чудится искренняя нота. С чем он прощался в 2003 году? С людьми 1990-х? Но они же ему не нравились?.. «Только совесть страны, академики Познер и Сахаров все никак не протрут запотевшие кровью очки», — успокаивает нас Пелевин, но слова-то вылетели — не поймаешь. Далее рассматривается омонимия существительного «очки», разумеется, (опять) в уголовном применении, вспоминается и «педерастический детерминизм» и «голливудский оскал американского национал-капитализма» (цитаты), и т.д., и т.д., и т.д.
Возможно, именно этот, описанный Пелевиным мир и убил Ослика и многих других, которые пытались в этом мире заниматься чем-то вроде серфинга, делать вид, что все в нем нормально, и не замечать присутствия капитанов Лебёдкиных и спрятавшегося где-то далеко, но никуда не ушедшего общего неблагополучия русской то ли жизни, то ли сознания.
Кстати, вот и он, Лебёдкин, легок на помине, в последней главе романа, из суеверия ей присвоен номер 32, хотя издевательских описаний телепередач и «интеллектуальных» дискуссий хватило бы еще не на две, а на десять глав. Капитан, переходящий на другую работу в связи с появлением в Москве родственников убитых им бандитов Мусы и Исы, сдает отчетность и напоминает, что со Стёпы очередной взнос на передачу про Зюзю и Чубайку. Вероятно, до поездки Стёпы в Петербург и платежки, отправленной Мюс, этот «взнос» — деньги небольшие, но сейчас-то их нет вообще, и, когда Стёпа это говорит (причем Лебёдкин ведь знает), капитан начинает вымогать взнос, угрожая Стёпе тюрьмой длиной в год и уголовным опусканием при попадании туда… Очередные отсылки к уголовно-понятийной проблематике нас уже не удивляют, а вот длина срока — год — заставила вглядеться в строчки на экране. Мы не ошиблись: год!.. О дивные, розовые и голубые, нежные нулевые — год! Сейчас столько не дают даже за неправильный лайк в соцсети!.. Как молоды мы были и искренне любили — и верили в себя… — и автор статьи долго качает головой.
На финальных страницах Стёпа делает то, о чем думает любой приличный человек в России начиная с 1917 года, а может, и раньше, — он бежит. Как кропотливо автор собирает спасательный пояс — сумку Стёпы, ласково и сочно перечисляя его содержимое: два паспорта, чешский и русский, колода кредитных карт, 10 000 долларов наличными (все знают, что больше вывозить из России нельзя) — чувствуется, что мысленно он сам собирал такую сумку и не раз, хотя его герой, Стёпа, как идиот, сравнивает бегство из России с самоубийством. (Была и такая фенька в нулевые и даже десятые, помните?.. Но это уже совсем другая история.) Собравшись, Стёпа выходит на шоссе в международный аэропорт Шереметьево-2. Как говорили раньше: «Не пой, красавица, при мне ты песен Грузии печальной. Напоминают мне оне другую жизнь и берег дальный»… Но поскольку в этот момент за ним нет даже обычной «наружки», будем надеяться, что все у них с автором тогда сложилось хорошо…
Txn ni khun pen xyangri bang, Styopa? Khun nxyu thihin?1
1 Как ты сейчас поживаешь, Стёпа? Где ты? (Пер. с тайского)