Стихи
Опубликовано в журнале Знамя, номер 3, 2025
Об авторе | Виталий Иванович Симанков (19 декабря 1973 года, город Изюм) — поэт, переводчик. Автор ряда статей по русской литературе XVIII–XIX веков. Окончил аспирантуру при отделении славистики в Брауновском университете (Провиденс, США). В настоящее время — независимый исследователь. Прежде в «Знамени» — «Словарь пчеловода», № 12, 2012; «Партикулярные письма», № 7, 2021; «Ямбическая сила», № 1, 2023; «Кончилось, началось», № 6, 2023. Живет в Санкт-Петербурге.
У парадного подъезда
Меж двух фасадов бытия
Влачит живот свой всё живое.
Вот — идеальное, вот — «я»,
А вот, пожалуйста, земное.
Что хочет дух, не хочет плоть, —
Так говорил апостол Павел.
И как дилемму побороть?
Попытки эти я оставил.
Однако ж, принял я завет:
Ты велика, святая двойка!
Я двоечник со школьных лет —
По физкультуре, правда, тройка.
Как видите, случился сбой:
Я в табели имею тройку!
Что сделают теперь со мной?
Устроят мне головомойку?
А может, я троичен вдруг?
А может, тройка посильнее?
А может, посильнее круг?
А может быть, квадрат мощнее?
Какой же символ выше всех?
Что движет миром и светилом?
Никак не колется орех,
Не разнесёшь его тротилом…
На улице опять весна.
Я слышал, будто этим летом,
Возможно, кончится война.
А вы что слышали об этом?
Великая Скуфь
Лошадка гуляет, хрома, неподбита,
Собачка поодаль коровок пасёт,
Бабёнка стирает, склонясь у корыта,
Корыто разбито, ребёнок орёт.
Мужик то и дело зевает открыто,
Иной раз смеётся у ржавых ворот,
«А мы-то, — бормочет, — а мы-то!.. а мы-то!»
Что значит «а мы-то!» — и сам не поймёт.
Примолк почему-то надменный татарин,
С которым все, впрочем, давно уж на ты,
Примолк византиец, и даже хазарин.
Примолкли все звери, разинув роты.
В огромное небо взмывает Гагарин…
Вот Скифии древней живые черты.
Инципит
«В пустыню вышел Иоанн,
Последний из пророков…»
Кто мог бы так начать роман?
Джон Голсуорси? Томас Манн?
А может быть, Ромен Роллан?
А может быть, Набоков?
Нет-нет, друзья, никто из них
Не написал бы это.
Здесь нужен первобытный стих,
Фактически удар под дых,
Здесь нужен хук библейских книг,
Плюс апперкот поэта.
А беллетрист есть беллетрист,
Он собственно кокетка,
Порой не в меру голосист,
Порой безудержно речист,
Порой нечист, как трубочист,
Порою чист, но редко.
Прощай, классический роман!
Давай гудбай, Набоков!
Ауфвидерзейен, Томас Манн!
Оревуар, Ромен Роллан!
«В пустыню вышел Иоанн,
Последний из пророков…»
Из дневника священника
Все говорят, кругом шары нависли —
Нас постепенно приучают к мысли
Что инопланетяне существуют.
Ещё чуть-чуть, нам скоро их покажут,
А после и за власть признать обяжут,
И многие за них проголосуют.
Ещё бы, технологии какие!
Ну, чем они не боги неземные!
И исцелять способны от болезней!
И даже воскрешать людей способны!
Воистину богам они подобны!
Найдёшь ли повелителей чудесней?
Они очаровательны, эффектны,
Со всеми политически корректны,
Они чужды малейшего насилья —
И всякого насилия чураясь,
И глядя нам в глаза и улыбаясь,
Они расправят огненные крылья.
Последний певчий
Памяти С. В. П.
Стою на днях в обители —
А там вся наша братия.
И вижу средь служителей
Столетнего Панкратия.
«Как ваше-то здоровьице?
Как дышится, Панкратьюшка?»
«Как в старенькой пословице:
Всё слава Богу, батюшка».
«Вы как-то поубавились,
Числом совсем похерились.
На тот ли свет отправились?
На этом ли разверились?»
«Все певчие повышиблись,
Один я тут за певчего.
Ну, вот такая живопись!
Что делать? делать нечего…»
«Да, времечко расколото.
Пришли часы неважные.
Кто будет славить Бога-то?
Иудушки продажные?»
«Пока всё не накрылося,
Пока всё не обвалится,
Мы будем петь на крылосе
До самого покалипса».
Родительская суббота
Правду хотелось бы знать. Да где ж её взять, эту правду?
Помер в тридцатые дед — а что там да как, я не знаю.
Бабушку в сорок втором угнали в Германию немцы.
Мать родилась без отца — в глаза не видала родимца,
Отчество даже своё невесть от кого получила —
Так и живёт, как во тьме, не зная, к кому прилепиться.
С мужем своим развелась — папаша мой был алкоголик.
Помер от водки, сгорел, а так-то мужик был рукастый,
Сладить любую деталь с закрытыми мог он глазами.
Жалко, не помню его — одну только сцену запомнил:
Как-то сидели мы с ним, и в шахматы вместе играли.
Помню ещё пару книг, стоявших в убогом серванте:
Толстый роман «Без семьи», Гектора Мало сочиненье.
(Долго не мог я понять, как имя читается это.)
И что-то ещё про войну, про доблестных воинов наших.
С книжками в нашей семье дела обстояли негусто.
Помню, на полке стоял осколочный том Голсуорси —
Как-то открыл я его, а там бесконечные письма,
Письма бог знает о чём — чуть голову я не сломал там.
«Книжка, должно быть, для тех, кто три института окончил» —
Так рассуждал я тогда, читатель преблагоговейный.
Нынче уж трепета нет — бумаги навек налистался.
Правду хотелось узнать. Да где ж её взять, эту правду?
Вода
Я в горсть зачерпнул родниковую воду.
Великая тайна — природа воды!
Поэты порой воспевают природу.
Ну, где же ты, Пушкин? Эй, подь-ка сюды!
Вода хороша! хороша-то водица!
А где Менделеев? Давай и его!
Пусть правда твоя наконец подтвердится!
Тут формула жизни! тут, брат, аш два о!
Аж целых два «о»! не жалей кислорода!
Добавь водородец — и пей не хочу!
Да здравствует Бог! — Эй, Державин, где ода?
Ну, где ж ты, Гаврила? я сам не сбренчу!
Постойте, друзья!.. я желаю креститься!
Совместно с водою омою грехи!
Я всё осознал! я хочу возродиться!
Крести меня, Ваня! забудем стихи!
Инфекционное отделение
Я думаю, что Бог материален.
Другое дело, что он столь велик,
Монументален и феноменален,
Сакраментален и паранормален,
Что ни один не выразит язык.
Бог состоит из тысячи созвездий,
Мильона солнц и триллиона лун,
Из мириад космических поместий…
Не ждите точных от меня известий:
Я в цифрах — ого-го какой шалун.
Бог состоит из львов и носорогов,
Из ястребов, орлов и воробьёв,
Из крокодилов, жаб и осьминогов,
Из пуделей, дворняжек и бульдогов,
И, наконец, жуков и муравьёв…
Огромен Бог. Поистине огромен.
А дом-то, дом каков, друзья мои!
От маленьких покоев до хоромин!
Покоев много. Я же беспокоен.
Откуда беспокойство, чёрт возьми?
Дар языков
Передо мною старенькая книжка.
Внутри — хрестоматийные стихи.
Что ж, полистаем книжку на ночь глядя.
«Куда бы нас ни бросила судьбина…»
«Я вас любил, любовь ещё, быть может…»
«Четырёхстопный ямб мне надоел…»
Листаю праздно книжные страницы,
Туда-сюда листаю и дивлюсь:
Не странно ли, что мы глядим на буквы,
Фактически на сочетанья букв,
Отбитых меж собою интервалом,
Обдёрнутых порою запятой,
Порою двоеточием с тире,
Ну, или точкой на худой конец —
Не странно ли, я продолжаю мысль,
Не странно ли, что, глядя на некрополь
Из мёртвых знаков, символов и букв,
Мы извлекаем нечто для себя,
И это нечто нам волнует сердце,
Тревожит душу, пробуждает дух,
Из гибернации выводит разум.
Казалось бы, как можно ощутить
Застывший в омертвелых буквах трепет?
Как можно в этих рунах отыскать
Заветный образ, чудную картину
Иль счастливо уложенную мысль?
Как можно, даже получив морзянку,
Спасти свою или чужую душу?..
О, сколь добры к творенью были боги,
Премудро обустроившие связь,
Устойчивый придумавшие код,
Программный написавшие язык!
Долготерпение
Земля, престольная планета,
Вертится день и ночь юлой,
Летит по солнечной кривой,
Лучами светлыми согрета.
Земле никак нельзя без света…
Свет невечерний, неземной
На землю я принёс с собой;
Меня ж они на крест за это.
Что должно думать мне теперь?
Держать на злых детей досаду?
Захлопнуть перед ними дверь?
Но где возьмут они лампаду?
О, как возрадуется зверь…
Нет! мы прорвёмся к Сталинграду.
Аллилуйя
На кошку глядя, можно ощутить,
Что вот он, Бог-то, что Господь повсюду,
Что всякое дыханье фантастично,
Что неслучайно вместе мы живём.
Иначе думать — надо быть глупцом.
Судите сами, есть ли что живое,
Что здесь живёт бесцельно и напрасно?
Нет, клеточек пустых не терпит Бог.
Создатель наш поистине велик.
Он столь велик, что даже создал кошку!
Ну, что сказать тут — только аллилуйя!..
Пойду поглажу дурочку мою.
Slavia
Уснули правнуки Энея,
Почила сном глубоким Троя,
Ушли в объятия Морфея
Потомки праведного Ноя.
Уснули дерзкие колбяги,
Храпят кочевники раскосы,
Фригийцы спят — они ж варяги —
Они же, наконец, и россы.
Славяне ж бодрствуют доныне!
Гляди-ка, жив ещё курилка!
И всё у них как на картине:
И балалайка, и бутылка,
И красные как маки девки,
И мужички с рязанским носом,
И развесёлые запевки
По невесёлым сенокосам…
«Когда же чёрт их всех прихватит?»
Скребёт макушку инородец.
«Когда ж чума на них накатит?
Как отравить нам сей колодец?»
Стоит славянская земелька,
На шею повязав косынку.
Лежит за печкою Емелька,
Лежит с буквариком в обнимку.
Гуляет заяц по опушке,
Бежит река неспешным ходом,
Стекается народ к церквушке,
Пойду и я с своим народом.