Рассказ
Опубликовано в журнале Знамя, номер 2, 2025
Об авторе | Сухбат Афлатуни (Евгений Абдуллаев) — поэт, прозаик. Родился в 1971 году в Ташкенте. Лауреат «Русской премии», финалист «Русского Букера», «Ясной Поляны», «Большой книги». Живет в Ташкенте.
Предыдущая публикация в «Знамени» — рассказ «Обезбол» (№ 4 за 2023 год).
Он вышел в сад.
Понемногу темнело, он подошел к скамье и провел рукой. Никакой пыли, конечно. За чистотой скамеек следила невидимая прислуга. За чистотой всего. А он здесь жил.
Скамейка еще сохраняла тепло. Скоро совсем стемнеет, он вернется в дом и найдет накрытый стол. Потрогает бутылку вина, убедившись, что она нужной температуры. И приступит к трапезе.
Нет, никто обслуживать его не будет. Накладывать и наливать он будет сам. Привык. В выборе между удобством и одиночеством он всегда склонялся к последнему.
Полного одиночества, к сожалению, здесь не было. Или к счастью? Для него — к сожалению. (Лоб прорезала складка). Для тех, кто ему звонил, скорее, к счастью.
Звонили ему из Корпорации раз в день.
Время для звонка он определял сам. Набирал номер и сбрасывал. Ждал, когда перезвонят. Перезванивали через несколько секунд.
С озера потянуло свежестью, даже холодком. Он просунул руки в мягкий пиджак, висевший на плечах, и медленно застегнул пуговицы. Нащупал в кармане телефон.
Его главная связь с остальным миром.
Связь, без которой этого остального мира уже бы не было. Точнее, был бы другим: более хаотичным и рыхлым. Еще точнее: не весь мир, какая-то его часть, очень важная.
Он любил точность. Не случайно начинал когда-то в Корпорации простым младшим редактором. Корпорация тогда писалась с маленькой буквы и была одной из многих. И он был одним из многих. Благодаря ему она стала единственной. С заглавной буквы. Главная Корпорация. А он стал единственным.
О чем это он? О точности… Мазнул пальцем по экрану, зажглось привычное имя.
Ледяной карандаш Корпорации горел закатными огнями.
Внутри самого здания это предложение, скорее всего, нашли бы излишне красивым, и вычеркнули. Или сократили, убрав все эти «огни», «закаты» и прочие стилистические атавизмы. А кое-что, более существенное, добавили бы.
В отредактированном виде это выглядело бы так: «Вечером в кабинете Генерального Редактора раздался звонок».
Но отредактировать его подобным образом в Корпорации не могли. Кроме самого Генерального Редактора и его второго секретаря Феди об этих звонках не знал никто. Не говоря уже о людях, с Корпорацией не связанных; о тех, кого тут называли «целевой массой», «контингентом», «антропоморфной субстанцией» и другими умными и унизительными словами.
Эти, внешние, не знали вообще ничего, хотя были уверены, что знают все. И Корпорация прилагала все силы, чтобы им так казалось.
На чем мы остановились? На звонке в кабинете Генерального.
Звонок затрещал даже не в самом кабинете, а в примыкавшей к нему комнатке. Это был именно треск, а не метафора; метафору в Корпорации, как уже было сказано, не любили и удаляли на стадии первичного сканирования. Все должно быть точным и однозначным. Телефон трещал: рингтоном был звук разрываемой бумаги.
Второй секретарь Федя стоял у зеркала, мыча и причесываясь.
Услышав знакомый звук, скорчил рожу. Треск прекратился, Федя стал мысленно считать. Один, два, три, четыре… Нажал на перезвон.
— Добрый вечер, — сказал, изменив голос. — Слушаю.
Он имитировал голос шефа. Таковы были правила игры.
Это слово можно было бы тоже написать с заглавной буквы: правила Игры.
Корпорация и Игра. Две основы мироздания; всего, что дышало, размножалось и отмирало. Корпорация была основой порядка, точного и отредактированного. Игра была придумана человеком, сидевшим на мраморной скамье, в слегка старомодном пиджаке. Скамья еще хранила тепло, с озера тянуло сыростью. Человек говорил долго.
Иногда он замолкал, слушая, что отвечали в трубке. Слегка морщился. Слышать чужой голос, пусть даже идеально похожий на собственный, было тяжело. Но таковы были правила Игры. Игры, которую он и придумал. Нужно было задать хотя бы пару вопросов. Чтобы они не расслаблялись. Чтобы помнили. Чтобы.
Он задавал вопросы. Замолкал, слушая краткие, тщательно отредактированные ответы. Иногда даже не слушал, поднимал голову и смотрел наверх. Как сейчас, вглядываясь в первые осторожные звезды. «Осторожные» — вычеркнуть.
И снова начинал говорить. Долго и убедительно, как ему казалось. А значит, так должно было казаться и тому, с кем он говорил. И всему остальному миру. И скамейке, на которой он сидит. И присыпанной песком дорожке. И кустам сирени, с маленькими плодами, похожими на объеденные виноградные грозди (себе он все же иногда позволял такие вольные сравнения). И даже звездам, на которые он глядел, задрав выбритый подбородок… Хотя насчет звезд он не был уверен; слишком далеко. Где-то за пределами его речи, его мысли, воли. Его земного редакторского опыта. Бессмысленные россыпи знаков препинания, графический мусор.
А может, наоборот? Может, именно там, на недосягаемой для него высоте, царил совершенный, ледяной порядок?
— Всего доброго, — сказал он и нажал отбой.
— Что это он сегодня так быстро? — ухмыльнулся Генеральный. Он сидел в кресле, разглядывая голые ступни (носки валялись на ковре).
Федя сдул со лба взмокшую прядь и вылетел из комнаты.
Генеральный стал натягивать носки. Сквозь приоткрытую дверь послышался короткий шум спускаемой воды. Появился Федя, с недовытертыми ладонями.
— Подозрительно быстро, — Генеральный закончил мысль. Он был вызван еще в начале разговора, но подошел к концу.
«Подозрительно» было его любимым словом. «Как-то они подозрительно быстро это сделали». «Что-то ты подозрительно улыбаешься». И даже: «Как-то сегодня подозрительно солнечно».
Но сейчас слово «подозрительно» прозвучало как-то непривычно тяжело. Федя снова взмок, это было видно по темным пятнам на футболке. Уселся и обхватил голову.
— Он говорил целую вечность… Высосал все силы.
Его челка нависла над столиком и слегка покачивалась.
— Тридцать семь минут, — Генеральный повертел в руках теплый телефон. — Обычно говорит минут на пятнадцать больше.
— У меня мочевой пузырь чуть не взорвался…
— Тренировать надо. Или памперс надень.
На Генеральном был точно такой же пиджак, как на человеке, сидевшем сейчас на скамье и глядевшем на звезды. Такие же рубашка и брюки.
— Шеф, мне нужен помощник, — сказал Федя.
— По… кто?
— …мощник. Мне тяжело одному.
Генеральный сухо улыбнулся.
— И в чем будут его обязанности? Держать перед тобой горшок во время звонка? Делать тебе массаж?
Федя стал разглядывать стол.
Он устал от этой комнатки без окон, дико устал. Вместо «дико» поставил другое слово, но быстро отредактировал. Редактировать себя он тоже устал. Должность второго секретаря его уже не радовала, тем более что о ней никто не знал. Вообще никто не знал, что он здесь. Даже уборщицы сюда не заходят; полы, зеркало, столик, стул, кресло все протирает он сам. Оклад? Оклад. Но в своей прежней эстрадной жизни он зарабатывал и больше. Не всегда, но бывало. Его пародии ценили. У него была плотная горячая личная жизнь; ее пришлось отредактировать в первую очередь…
— Может, ты вообще хочешь уйти? — Генеральный смотрел на него.
— Нет, — быстро сказал Федя.
Вытер взмокшую шею. Он понимал, что означало «уйти».
— Смотри… — Генеральный прищурился и, как показалось Феде, даже подмигнул. — Могу отпустить. Прямо сейчас.
И, глядя на недоуменно улыбнувшегося Федю, выстрелил.
И еще.
И еще. На всякий случай.
Звезда полетела вниз. И другая, вон там… Звезды в эти дни падали часто.
Сидеть на скамье становилось все холоднее. Но он не мог оторваться от неба.
Окно в доме ожило; задвигались светящиеся точки, в столовую вносят свечи. Сейчас он туда пойдет. Здесь хорошо изучили все его привычки. Слишком хорошо.
Накрыв на стол, они уйдут. Тихо пройдут через пропускной пункт, приложив к турникету карточки. Там тоже пусто, все делает техника. И он останется один.
Он идет вдоль шевелящихся цветочных клумб.
Он почти не пользовался электрическим светом. Электрический свет не освещает предметы, только раздевает их. Убивает и раздевает. Видеть голые трупы предметов неприятно. Трупы шкафов, диванов; мертвых, поблескивающих тарелок на столе, мертвой еды в тарелках. Электричество допускал только в саду.
Полуосвещенное окно. Редкие фонари в саду. Легкий ветер с озера. И он, идущий бодрой старческой походкой. «Старческой» вычеркнуть.
Генеральный быстро спустился в гараж. Все приходилось делать самому. Убивать самому. Ехать сейчас черт знает куда самому.
Хорошо, не нужно брать шофера. Машина сама доставит, по спецтрассе, потом по тоннелю. Маршрут запрограммирован заранее. И телохранителя не возьмет; лишние глаза не нужны. Иначе пришлось бы поступить с ним, как с бедным Федей. С телохранителями это тяжелее.
Поэтому он не стал поручать устранение Феди профессионалу. Впрочем, киллер в Корпорации всего один; числится младшим корректором. И сейчас на выезде. Важном.
Генеральный влез в машину, на переднее сиденье. Подумав, пересел на заднее.
Прежний Генеральный сам не доверял никому и всех заражал недоверием. Под конец стал похож на мумию; и запах от него шел мертвый, музейный. И прежний решил отдохнуть. От власти, от стеклянной клетки, которую сам себе создал. Отдохнуть, девять букв по горизонтали, тихой и озелененной. Но так, чтобы продолжать всем рулить. В этом была проблема.
Машина мягко тронулась, Генеральный прикрыл глаза. Невидимый тенор приветствовал его и попросил пристегнуть ремень.
Руль поворачивался сам. Лоб защекотала подогретая струя воздуха; включился кондиционер. Ехать было чуть меньше часа.
«Я тебя, ты меня — ля-ля-ля, ля-ля-ля! Ты меня, я тебя — ля-ля-ля, ля-ля-ля …»
Митя, младший корректор, убавил звук. Он уже полчаса маялся в пробке.
Он звонил и писал Генеральному, тот молчал.
Пробка была неожиданной, идиотской… Далее шло несколько слов, которые Митя сам же мысленно вычеркнул. Хотя их вычеркивание и не относилось к его корректорским обязанностям. Дело редакторов. Его дело — исправлять ошибки. В виде людей.
Его должны были отправить по спецтрассе. Но что-то замкнуло в системе, и ему выдали обычный пропуск. Хорошо. Он поедет обычной. Может, Генеральный не хотел, чтобы Митя светился на спецтрассе. К тому же он выехал с большим запасом времени.
Теперь этот запас таял на глазах.
Машины уже полчаса ползли, свернуть было некуда, Генеральный молчал. Удалось выяснить: пробка возникла из-за внеплановых редакторских работ на соседней трассе. При прежнем Генеральном такое было невозможно… Стоп. При каком «прежнем»? Генеральный был тем же самым. Никакого «прежнего».
Красные огоньки впереди поползли чуть быстрее. «Я тебя, ты меня!..» Митя прибавил скорость.
А «прежний» все-таки был.
Был, существовал; в настоящий момент ужинал. Точнее, намазывал хлеб. Еще точнее: поскреб ножом желтоватый куб сливочного масла.
Остальное, стоявшее на столе, перечислять не рекомендуется; будет удалено. Все, что он ест, пьет; воздух, которым дышит. Воздух, кстати, здесь чистый. Хотя всего в десяти километрах городская свалка. Странный выбор, но он так решил.
Итак, никаких изысков перед ним не стояло, все скромно. Он любил краткие, точные высказывания. Длинные и чересчур цветистые редактировал и сокращал. Еда тоже была для него высказыванием.
А как же его долгие монологи по телефону, спросит читатель? (Никакой читатель, конечно, не спросит; читателей давно нет.) Да, его монологи были долгими; власть должна говорить долго, иначе она не власть. Но состояли они из небольших фраз, простых и точных. Так ему казалось; значит, так оно и было. Или нет?
Его едой была власть. Едой, воздухом, всем. Он ел, пил, переваривал и выделял из себя только власть. Остальное было менее важно.
Он родился в доме, выходившем окнами на свалку. На ней прошло его детство. Это привило ему отсутствие брезгливости и знание людей. Ничто не говорит о людях так, как то, что они выбрасывают.
Это было время, когда люди начали выбрасывать книги.
Пока еще осторожно, немного стыдливо, в темноте. По этим выброшенным книгам он учился читать, думать и понимать людей с той стороны, с какой о них не скажут никакие другие отходы.
Читать, конечно, можно было не только на помойках. Еще были библиотеки (интернета и электронных читалок пока не было). Но он читал книги так, как в библиотеках было нельзя. Зачеркивал непонравившиеся слова. Вырезал часть страницы или просто вырывал. Переписывал. На полях, или вклеивал новые страницы. И переписывал, так, как ему казалось лучше. Как было лучше.
Он быстро понял, что книги существуют не для чтения. Книги существуют для того, чтобы существовать. Посылать неуловимые импульсы. Кто будет управлять книгами, будет управлять миром. Жизнь пока опровергала это. До какого-то времени.
Кое-как отучившись, он устроился в корпорацию. Позже он отредактирует ее историю. В реальности (это уже не было реальностью), она тогда даже не называлась корпорацией. Ни со строчной, ни, тем более, с заглавной. Обычное издательство, шедшее на дно и пускавшее серебристые пузыри отчаяния. «Отчаяния» убрать. «Серебристое» — тоже.
Тут пригодился его богатый помоечный опыт.
Остальная жизнь его интересовала слабо. Прежние друзья угасали на помойке, новые не завелись. Женщины его не замечали; внешность у него была какой-то стертой. И запах. Он потел запахом старых книг.
Вскоре корпорация из издания книг перепрофилировалась на их уничтожение.
Он придумывал разнообразные способы, облегчавшие избавление от книг. Начиная с невинного «Сдай двадцать бумажных, получи одну электронную» — до массовых акций, вроде складывания из старых книг огромных памятников классикам. Благодаря его проектам избавляться от книг стало не просто дозволенным. Избавляться от книг стало модным. Корпорация начала процветать. Но бизнес был не главной целью.
Бизнес, чтобы быть успешным, никогда не должен быть главной целью.
Вскоре книги исчезли. Все книги за пределами Корпорации. Вначале бумажные, потом, еще быстрее, электронные. Их окончательно перестали читать, покупать и выпускать. Постепенно даже писать.
Под фундаментом стеклянного небоскреба Корпорации почти на столько же метров вглубь уходила книжная свалка. Подземные сотрудники корпорации непрерывно редактировали их: вычеркивали лишние слова, предложения, абзацы; вырезали лишние страницы. «Книжный ад», как пошутил один из сотрудников (в тот же день уволенный). В надземной части Корпорации приблизительно то же делали с окружающим миром.
А что делали люди за пределами Корпорации?
Жили, были сыты (в нужных пределах), информированы (в нужных пределах), сексуально удовлетворены (в нужных пределах) и счастливы… В нужных, бережно корректируемых и редактируемых, стилистических пределах.
Эти люди («целевая масса», «контингент», «антропоморфная субстанция») были освобождены от царапающих мыслей, излишних знаний и тревожного шороха страниц.
А что теперь? (Задаст вопрос несуществующий, мертвый читатель).
Теперь он сидит за столом и кусает хлеб. Точнее, хлеб с маслом. Еще точнее, кусает, пережевывает левой стороной, где зубы целее, и заглатывает. И пишет книгу.
Да, все эти дни с начала его затворничества он пишет книгу. О чем? Книгу книг, делающую остальные книги ненужными. О себе. О вселенной. О земле, покрытой антропоморфной слизью. О безднах, где взрываются и падают звезды.
В соседней комнате его ждет аппетитная стопка белых листов. Дюжина гелевых ручек и заточенных карандашей. Древняя, но резвая печатная машинка. Чернильница, пара гусиных перьев. Дощечка, покрытая воском. Услужливо раскрытый ноутбук.
Ждало его это напрасно.
За весь год он не написал ни строчки, ни слова, ни буквы. Ни напечатал, ни вывел, ни процарапал на воске. Книга жила в голове, разрастаясь и ветвясь. И мгновенно умирала, едва он пытался переселить ее на бумагу, экран, пергамент.
Он смирился с этим. Воспринял с улыбкой, бледной и сухой. Он продолжал писать книгу. Где? В себе, внутри своего лысоватого черепа. Каждый вечер мысленно писал по несколько страниц, почти не редактируя. Все равно что-то забывалось, а забвение, как известно, лучшая редактура. Книга шла к завершению. Сегодня вечером, возможно, будут написаны несколько последних страниц. Или нет.
Как получилось, что Генеральный не видел ни звонков Мити, ни его сообщений?
Они до него просто не доходили. Почему? Почему он сам не затревожился, не позвонил, не спросил, не выругался (как Генеральный он мог себе это позволить)? Он получал какие-то сообщения. От кого? От Мити, как ему казалось.
Машина неслась по спецтрассе, Генеральный дремал на заднем сиденье.
Замычал, приоткрыл глаза.
Рядом сидел Федя.
В той же окровавленной футболке.
— Шеф, — сказал Федя. — У меня проблемы.
Генеральный поморщился:
— Какие у тебя могут быть проблемы? Я же тебя уже убил.
— Вот именно. Мне, по ходу, светит ад… Ад для пародистов.
— Поздравляю, — Генеральный зевнул. — И что я могу сделать?
Спецтрасса была залита светом. Скоро будет поворот в тоннель.
— Ничего, — сказал Федя, помолчав. — Но они зачем-то послали меня к тебе.
— Наверное, чтобы испугать.
— Может быть. И что мне им сказать?
— Скажи, что испугался, — Генеральный стал глядеть в окно. Присутствие Феди его немного раздражало.
— Вспомнил, — сказал Федя. — Я хотел задать тебе вопрос…
— При жизни ты, кажется, обращался ко мне на «вы».
— Земная редактура на нас не распространяется, — улыбнулся Федя черным ртом.
— Хорошо. Задавай свой вопрос и… Тебе интересно, зачем я тебя убил?
— Не, это я сам знаю. А вот зачем ты меня взял на работу? Подделывать твой голос на звонки оттуда мог бы и робот.
Генеральный снова поморщился:
— Операция «Уход» для всех была неожиданностью. Для всех, кто знал. И то, что он пригласил меня. Некоторые даже считали, что я не стопроцентно на него похож.
— Эти некоторые исчезли первыми…
— Это был их собственный выбор.
— Понятно. Сократить круг тех, кто знал, до минимума. Но зачем было брать меня? Вводить в курс всего этого… еще один человек, который знал бы, что ты — двойник…
— Я не двойник! — Генеральный слегка повысил голос. — Думаешь, раз ты мертвый, тебе все позволено?
Федя пожал плечами.
— Двойник, — Генеральный заговорил тише, — это тот, кто только воображает, что имеет власть. А реально он сейчас имеет власть только над своим садиком. И то, может, уже и… А тебя, — Генеральный нервно зевнул, — я просто тогда пожалел.
Федя вопросительно поднял брови.
— Да, пожалел. Ты уже был в списках… сам знаешь, каких. Мне нравились твои пародии. Подумал, что легко сможешь копировать мой голос. Точнее, не мой, а…
— Ты просто хотел, чтобы у тебя тоже был двойник. Хотя бы голосовой. Маленькая голосовая копия.
— А ты поумнел, — Генеральный вздохнул, — смерть пошла тебе явно на пользу. Но ты судишь обо мне по нему. Для него люди — мусор. А у меня родители были верующими. Верующими, Федя… Что улыбаешься? Просто сейчас… но это временно…
Машина свернула в туннель, Генеральный открыл глаза.
Сиденье рядом было пустым.
Фраза из плохого романа, подумал Генеральный. Вообще весь этот эпизод с явлением Феди. Но редактировать времени не было. Машина летела по тоннелю. Нужно было проверить, как Митя выполнил редакционное задание. Лично осмотреть, убедиться. И премировать его, как можно скорее… Быстро сунул руку в карман и сжал пистолет.
Машина остановилась.
Все тот же голос поблагодарил за поездку. Генеральный поискал глазами Митину машину… Наверное, спустил в гараж; при объекте 247, как называлось это место, был гараж. Правильно сделал, нечего ей тут светиться у самого входа. И его машине тоже. Генеральный вызвал грузовой лифт, въехал в него, вышел из машины. «Приятного Вам вечера», попрощался за спиной голос.
На объекте Генеральный был первый раз; никто из Корпорации здесь не бывал. Кроме небольшого обслуживающего персонала, из «смертников».
Подойдя к турникету, приложил пропуск.
«Добрый вечер, проходите».
Генеральный шагнул вперед. Тут же перед ним опустились створки.
«В вашем правом кармане находится металлический предмет. Вытащите его и поднесите к экрану».
Генеральный вытер испарину. Он как-то упустил из виду… А как прошел Митя? Наверное, прополз внизу.
«В вашем правом кармане находится металлический предмет. Вытащите его и поднесите к экрану».
Генеральный опустился на четвереньки и попытался протиснуться под створками… Пришлось проползти на животе. Поднялся, трудно дыша.
— Главное, чтобы больше никакой подляны не было…
Раздался щелчок, сверху опустилась стенка.
«Использовано нерекомендуемое к употреблению слово. Просьба отредактировать».
На экранчике сбоку светилась его фраза, с «подляной». Морщась, Генеральный заменил ее на что-то рекомендованное («неприятный сюрприз») и нажал ввод.
«Благодарим за бережное отношение к языку и уважение к его неисчерпаемым богатствам».
Что-то пискнуло, но стенка не поднялась.
«Приложите ваш мобильный телефон к экрану для временной блокировки».
Это было уже слишком. Генеральный осмотрел стенку.
Нет, под такой не проползешь.
«Приложите ваш мобильный…»
Он достал его и прижал к экрану. Механический голос пожелал приятного вечера; Генеральный мысленно послал его; вслух не стал. Стенка стала подниматься.
Мити нигде не было.
Его нигде не было, и ему невозможно было позвонить.
Нигде не было и того, ради кого Митя был сюда послан.
Генеральный уже минут двадцать слонялся по территории объекта. Осмотрел парк, осмотрел дом. Постоял возле стола с оплывшими свечами; ужин был почти не тронут. Просмотрел стопку листов в кабинете, тюкнул пару раз по печатной машинке. Поглядел в зеркало, пригладил волосы. Посетил спальню, ванную, для чего-то заглянул в унитаз. Снова обследовал парк, спустился к озеру. «Уплыли они, что ли…»
Он пытался вспомнить, что писал ему Митя. Мобильник был мертв. Он прошел вдоль озера. «Прежний» зверски экономил на освещении, скоро Генеральный оказался в темноте и повернул назад. Он был зол на себя, и на «прежнего», и на Митю… И даже на Федю, который наверняка что-то знал (мертвые знают больше) и мстительно промолчал.
Уставший и замерзший, он вернулся к дому. Нужно было понять, что делать дальше. Посидеть и спокойно обдумать.
«Я тебя, ты меня — ля-ля-ля, ля-ля-ля! Ты меня, я тебя — ля-ля-ля, ля-ля-ля …»
Машина с младшим корректором затормозила у пропускного пункта.
Митя выключил радио, снова набрал Генерального. Та же картина. Митя шепотом выругался. Стоило бы спустить машину в гараж, но он и так опаздывал.
Митя спрыгнул на землю и размял ноги. Подошел к турникету.
Ноль движения. Прижал карточку еще раз.
«Добрый вечер. Срок действия вашего пропуска истек».
Митя даже не удивился. Прокол на проколе, «ты меня, я тебя…» Осмотрел турникет. Как профессиональный корректор, он имел представление о том, как взламывать такие системы.
Наклонившись над звукоприемником, выдал долгое и густое ругательство, из всех известных ему нецензурных слов, включая пару иностранных.
Техника потрясенно молчала.
Створки резко раскрылись, замигали красные лампы. «Благодарим за бережное отношение к языку и уважение к его неисчерпаемым…». Скрежет, все смолкло. Лампы погасли, и Митя упруго прошествовал к выходу, он же — вход.
Мите повезло. Он почти сразу увидел его.
Человек-«ошибка» сидел на скамье возле клумбы. Поднял голову.
Митя выстрелил.
Тот качнулся и рухнул, задрав ногу.
Митя подошел и сел рядом.
Как всегда, навалилась усталость и еще что-то, о чем он предпочитал не думать. Главное, все в порядке. Задание выполнено.
По инструкции, нужно было бы ждать указаний шефа. Но шеф молчал.
Митя достал телефон и еще раз набрал.
Неожиданно это удалось. Он услышал гудок.
А затем и позывные. Рингтон в виде стрельбы, Митя даже вздрогнул. И еще раз, сообразив, откуда доносится звук.
Звук шел от убитого.
Из кармана его пиджака. Через ткань просвечивал экран.
— Я разблокировал его, — возник за спиной Мити знакомый голос. — Хотя он ему уже не нужен.
Тот, кто говорил это, был одет в тот же самый пиджак, легкие брюки, рубашку, что и убитый. И, вообще, был…
Митя навел на него пистолет. Подумав, опустил.
Тот, кто стоял напротив него, усмехнулся.
— Вы блестяще выполнили задание. Правда, не его, а мое. И я вам немного помог.
Возникла тишина. Если бы еще писались книги, то было бы сказано, что тишина эта была заполнена отдаленным плеском озера, пением лягушек, а может даже шорохом падающих звезд. Но книги не писались, тишина была пустой и холодной.
— Что меня ждет? — глухо спросил Митя.
— Скромный ужин и две бутылки красного вина.
Митя поглядел исподлобья.
— У меня есть к вам одно дело, — пояснил… кто? «Бывший»? Или уже не «бывший» (им был скорее тот, с задранной ногой), а снова «Генеральный»? «Шеф»?
— Хотите вернуться в Корпорацию? — спросил Митя.
— Нет.
«Генеральный» (Митя пока мысленно оставил кавычки) смотрел на Митю.
— Я уходил не для того, чтобы возвращаться. Я уходил, чтобы потом уйти еще дальше. Но вначале решил посмотреть, как оно будет, без меня… Оставить себе кое-какие рычаги. В этом была ошибка. Нужно уходить сразу. Без всякого «театра».
Они шли в сторону дома.
— Нельзя лечиться от алкоголизма, постепенно уменьшая дозу. Только сразу. Все, ни капли. А это страшнее, чем алкоголизм, чем любой наркотик.
— Что? — спросил Митя.
— Власть. Сейчас у меня что-то вроде ремиссии. Не знаю, как надолго. Думаю, начнется ломка, и снова попытаюсь… управлять вселенной. Нужно спешить.
Остановился и поглядел наверх. Митя тоже задрал голову.
— Смотри, еще одна полетела.
— Да, тут у вас их много, — Митя сощурился. — Говорят, раньше была целая наука, о звездах…
Они вошли в дом.
О чем они говорили дальше? Как опытный редактор, Генеральный (кавычки уже исчезли) позаботился о том, чтобы этот разговор украсил последние листки его книги. И исчез вместе с ней.
Известно только, что они поужинали и продолжили разговор в кабинете. Генеральный показывал Мите ручки, гусиные перья, объяснял; заправив лист в печатную машинку, что-то отпечатал. Митя, захмелев, шумно восхищался.
Дальше Митя помнил плохо. Будто Генеральный усадил его за стол и начал что-то диктовать, и смеялся над Митиными ошибками. Тут открылась дверь и, как ни в чем не бывало, вошел тот самый Генеральный, которого он незадолго до того по ошибке убил; Митя побледнел. Но убитый был настроен дружелюбно, да и хозяин встретил его приветливо; оба Генеральных обнялись.
В это время кто-то стал стучать в окно; не дожидаясь, когда ему ответят, сам распахнул его и вспрыгнул на подоконник. Это был Федя. Почему он явился таким странным образом, он не объяснил; Митя помнил (пока еще что-то помнил), что все Феде обрадовались, начался импровизированный концерт. Федя говорил голосом обоих Генеральных, потом изобразил Митю, потом еще кого-то, кого Митя не знал, но хохотал, похрюкивая от удовольствия.
Только пару раз смех исчезал; Митя вдруг вспоминал, что Генеральный (который из двух, он уже не мог сказать) мертв, и, значит, не может так громко смеяться, утирая слезы и стуча кулаком по дивану. И Феди тоже нет, а, стало быть, он не может их смешить. «Это же все в книге… — поймав его взгляд, Генеральный (один из двух) сказал ему на ухо. — Все в книге. А в книгах все живы».
Эту единственную фразу из всего вечера Митя вспомнил на следующее утро. Но где он проснулся, и что дальше с ним было — относится к другому повествованию.
А на городской свалке через пару дней появился новый обитатель.
Это был старик.
Выглядел он довольно прилично; да и одет был, по здешним меркам, неплохо. Если бы не слегка безумный взгляд, появление его, скорее всего, удивило бы местных обитателей. А так, решили они, обычный случай.
Новый старик быстро обжился на свалке; не пьянствовал, не ругался. Только иногда что-то находило на него; хватал какой-нибудь ботинок, прижимал к уху, как трубку, и долго, часами, что-то в него говорил. Над ним посмеивались, но не обижали.
За день до его прихода, неподалеку от свалки случился пожар. Горела часть леса и чья-то дача; слышался вой сирен. Кто-то из местных даже предположил, что появление нового гражданина их вольной республики и пожар как-то связаны. Но как? Старик ничего о себе не рассказывал и вообще почти всегда молчал.
Что до причины пожара, то об этом говорили больше. И не только те, кто считал себя экспертами, но даже те, кто выше мусорных куч и глаз не поднимал. Говорили, что прямо перед пожаром что-то вспыхнуло и прогремело. И будто произошло падение какого-то небесного тела. А дальше пожар, сирены и остальное.
О пожаре вскоре забыли; свалка, разрастаясь (как и положено всем свалкам), распространилась на часть выгоревшего леса, а затем и той самой дачи. Ни сажать, ни строить власть здесь не спешила; вначале часть пепелища еще была кое-как ограждена, потом ограждение разобрали и увезли.
Сама власть как-то непонятно поменялась. Большинство местных за политикой не следило, считая ее чем-то вроде не годного даже на вторичную переработку мусора, но и оно заметило перемену. Стал меняться ассортимент того, что ежедневно доставляли из города мусоровозы. Появились и книги; чего на помойке давно уже не видели. Старики, еще помнившие грамоту, пытались их читать; молодежь пока только посмеивалась.
Что касается старика, то он от книг отворачивался. Вскоре он вообще перебрался на то самое погорелое место, освоенное свалкой. Местные копатели, кстати, ходили туда, в надежде накопать что-то дельное. Но отрыли только обгорелые железки, вроде турникета; оплавленный остов печатной машинки (не сразу поняли, что это) и закопченный обломок мраморной скамьи.
На нем старик и любил сидеть по вечерам. Проводил по мрамору рукой и садился, задрав голову в небо. Иногда, прижав к уху ботинок, вел долгие разговоры. Наговорившись, снова глядел на небо. Лицо его разглаживалось и делалось почти счастливым. Когда темнело и с болотца, в которое превратилось озеро, тянуло сыростью, накидывал на плечи старое одеяло и медленно уходил.