Опубликовано в журнале Знамя, номер 8, 2024
Москва бьет с носка
Анна Шипилова. Скоро Москва. Рассказы. — М.: Альпина нон-фикшн, 2024.
Одна из ярких дебютанток внутри российского литературного сегмента Анна Шипилова — уже сейчас, на стадии первой книги, — серьезная заявка на новую Петрушевскую, нового Сорокина и новую Оксану Васякину. Казалось бы, у Шипиловой много того, что мы читали раньше: глубинный народ и самое сердце хтони; бесприютное существование в боли и озлобленности друг на друга; дремучее коллективное сознание, засоренное сточными водами пропаганд и конспирологий; разливанное море домашнего и государственного насилия; герои, как бы колышущиеся на сквозняке истории на задворках городов в кварталах беспробудных панелек, пустырей, свалок и трасс. Но среди этих узнаваемых угрюмых декораций и почти клише водится живая жизнь, которую писательница умеет уловить и масштабировать.
Шипиловский жестокий реализм щедро высвечивает физиологию быта маленького человека эпохи безвременья и его сознание, не способное охватывать и адекватно интерпретировать происходящее. Писательница безостановочно погружает читателя в катастрофу: антропологическую, политическую, экологическую — любую: иногда в ее текстах важно интонирование, не оставляющее и тени надежды на что-то, кроме тотального тлена. А за катастрофой неизбежно следует вопрос о будущем, которое Шипилова моделирует исключительно как антиутопическое. В таком мире не остается места слабости, любви, эмпатии, точнее, слабым, любящим и эмпатичным, а если кому-то не повезло и он оказался именно таким, что ж, — добро пожаловать в мясорубку. Если повезет, то смелет она не всех.
Шипилова этнографически точна и детальна. В ее мире гаражей непременно воруют кабеля («Линия отрыва»), мать-одиночка работает путевой обходчицей, пряча ребенка под курткой («Рита»), старшая сестра не может простить младшей ее появления на свет и, подсев на наркотики, выносит из дома все до последнего гвоздя («Вместо»), мать Лейлы соглашается забыть о том, что ее дочь покалечили в школе, потому что она гастарбайтерка, а школе, разумеется, не нужны скандалы («Послушная девочка»). И над всем этим безмолвно стоят памятники советской империи: «Железный Феликс смотрит на всех сверху своими белыми слепыми глазами и не знает, что здесь позорно одеваться хуже других, иметь не “Нокию”, не раскладушку “Моторолу”, а старый “Сименс”. Позорно хотеть учиться, готовиться ко всем экзаменам, брать много книг в библиотеке, собираться поступать в вуз» («Пересортица»).
Российский тлен Шипиловой достоверно социологичен. Авторка с беспристрастностью (разумеется, деланой) бродит по бесконечной и безграничной больнице и замеряет общее состояние. Ей многое удается. Скажем, если в «Елтышевых» Романа Сенчина, о которых напоминают форма и степень шипиловского гротеска, мир семьи выживальщиков предельно мужской, да и в целом «новые реалисты» пытались внушить читателю, что пацаны на просторах родины рулят и решают, то сборник «Скоро Москва» неброско констатирует: чао, чао, пацаны! Глубинный народ на две трети состоит из женщин (демография — свирепая дисциплина), мужчины в этом мире — важные, но случайные гости. Они внезапно появляются, как пресловутые мужья Жени в рассказе «Русалка», ведут себя грубо и агрессивно, но все равно рано или поздно оказываются на дне сточной канавы («Линия отрыва»), умирают от инсульта («Домой»), растворяются в пространстве, готовом растворить кого угодно («Скоро Москва»). Потому что жизнь — это выживание в токсичной среде, другой в этих широтах не водится.
Этот мир инерционно патриархален, но это мир героинь: милицейской Марины («Пересортица»), волосатой Насти («Заросли»), верящей в магию приворотов Лены («Растущая луна»). И иногда очень даже изобретательных и способных к действию, как Надя из рассказа «На живую нитку», которая сначала поднимает чужой бизнес по перелицовке угнанных мотоциклов, а после предательства пацанов и отсидки находит способ зажигательной мести.
Между тем прошлое, о котором некоторые персонажи грезят как о великой победе в великой войне или как о советской атлантиде, токсично не менее настоящего. Шипиловой удается ухватить сюжет консервативной утопии: мертвое хватает живое. И памятник, сброшенный шестьдесят лет назад в реку, стоит, как новенький, у проходной «ящика», а про Машеньку, убитую дедушкой-сталинистом, уже никто и не вспоминает («Второе пришествие»).
Шипилова заходит и дальше: помещая глубинный народ в условия мобилизации и военных действий и как бы продолжая разговор, начатый Евгенией Некрасовой в сборнике «Золотинка». Драма Арины, жены мобилизованного Сергея («Прошу молитв»), созвучна драме семьи военного летчика («Все вернется»): обоих напряженно ждут дома, за обоих тревожатся, но с одним нюансом. Сергей, «как настоящий пацан», пошел зарабатывать деньги и не вернется, а вот летчик внезапно отказывается выполнять боевое задание, заставляя всю семью мучиться от немыслимого позора.
« — Прошу молитв, — отправляет сообщение в чат прихода Арина, — за раба Божьего Сергея, и чтобы уничтожить эту гидру американскую, хаймарсы, леопарды и байрактары, принести мир на землю Русскую. Помоги, Господи». «— Прошу молитв, — пишет Арина, — об убийстве врагов Святой Руси, байденов и всех прихвостней Запада, и возвращении мужа со Священной войны». Шипиловой, внимательно читавшей Сорокина, удается показать, как сквозь тонкую кожу обыденной жизни пульсирует первобытная архаика, и ее Арина выглядит не то гостьей из прошлого, не то обитательницей дома с телевизором, заблудившейся во времени, не то адепткой концепции времени русского православия, мыслящего вечностью, а не прошлым, настоящим и будущим.
Безвременье в этой прозе тоже вполне сорокинское. Авторка крупно замешивает в один котел советское, лихие девяностые, сытые нулевые — десятые, обрушившиеся двадцатые и черт его знает какие — то есть будущее, которое не может ни при каких раскладах быть светлым. В одном и том же ее рассказе хронометр может, как ополоумевший компас, скакать стрелкой по шкале времени. И тем самым создавать эффект универсальности происходящего. То есть чумной барак российской истории всегда одинаков, что бы в нем ни происходило, какие бы лозунги ни выдвигала эпоха.
Рассказы о будущем у Шипиловой на первый взгляд стоят наособицу: именно в них намечаемая катастрофа приобретает законченные черты антиутопического апофеоза нищеты, депрессии, неравенства, насилия, бесконечной войны («Сеяли и вытопчем», «Руда»). Будущее здесь — это либо казарма, либо ГУЛАГ для всех, особенно для тех, кто привязан к добыче ресурсов, ведь все, что остается этой территории, — добывать и поставлять ресурсы. «Помогал контрабандистам, потом сам перевозил сапфиры, рубины и алмазы из других шахт, несколько раз попадался — иногда отмазывали, иногда откупался сам, — однажды все-таки сел в тюрьму, но свои вытащили в самый нужный момент, перед тем как партия закрутила гайки». А начинается все с диктатуры и репрессий («Урбанист», «Рассказы о Володе»). И дедушка героя одного из рассказов, известный писатель, надиктовывает новый нетленный опус: «— В спортивном костюме, походкой стрелка с рукой всегда на кобуре, чеканя шаг каблуками кожаных ботинок с модными квадратными носами, ранним утром хмурого петербургского лета из арки своего дома вышел молодой офицер разведки».
Но даже антиутопии у Шипиловой на самом деле все о том же: о бесконечной безнадеге российской жизни и дремучести роевого сознания. Скуке, безнадеги, жестокости… но все же как свежи детали и краски в шипиловской прозе.