Виктор Пелевин. Путешествие в Элевсин
Опубликовано в журнале Знамя, номер 6, 2024
Виктор Пелевин. Путешествие в Элевсин. — М.: ЭКСМО, 2023.
Виктор Олегович, оказывается, мастер вводить в заблуждение. Для писателя, выпускающего на протяжении десятилетия по книге в год, это жирный плюс. На его уловки попадаются даже эксперты. Софья Хаги, профессор русской литературы Мичиганского университета, в труде под клишированно-ангажированным названием «Пелевин и несвобода»1 (намекающем, что русскому автору, пусть и живущему за границей, больше не о чем писать, кроме как о жизни в большущих и тяжеленных кандалах) связывает его тягу к изображению полуживотных-полулюдей, людей, состоящих в симбиотических отношениях с другими формами жизни, мыслящих машин и пр. с интересом к трансгуманистической теории. На первый взгляд его творчество это подтверждает: «Путешествие в Элевсин» — тоже о будущем, — трансгуманистическом (третий текст на эту тему после «Transhumanism Inc.» и «KGBT+»).
С одной стороны, обращение к футурологии закономерно: в редких произведениях писателя нет откликов на современность, а нынче вопрос, к какому будущему вырулит человечество, учитывая, что живем мы в переходное время, характеризующееся прежде всего сменой мировоззренческой/идеологической парадигмы («зеленый», феминистический и прочие дискурсы, заложенные в генезис — или деконструкцию? — «новой нормальности»), — из самых актуальных (и тут Пелевин, первопроходец и визионер, не столько выстраивает очередную антиутопию — их в последнее время в избытке, — сколько описывает один из возможных сценариев будущего через метафору достижения бессмертия, или, в теологической плоскости, тысячелетнего царства). В этом смысле писатель не изменяет себе, хотя, может показаться, заметно отходя от буддийского нарратива в сторону как бы интеллектуального детектива (начало этому положено в «Искусстве легких касаний» и продолжено в «Непобедимом солнце»).
С другой стороны, есть сомнения: а вдруг весь этот футурологический антураж — ловко придуманная игра, инсценировка, иллюзионистский приемчик, призванный отвлечь внимание читателя от действительного послания Виктора Олеговича, то есть обманка?
В пользу этого свидетельствует… но начнем с очевидного — с названия, отсылающего к Элевсинским мистериям: тайным обрядам инициации в культе Деметры и Персефоны. Одной из их целей, считалось, было достижение бессмертия. Так — внутренне, семантически — Пелевин рифмует будущее (с точки зрения повествования, настоящее) с прошлым, в котором развивается главная линия романа.
Наконец, о сюжете. Действие разворачивается в далеком будущем. Бессмертие стало реальностью, но лишь для тех, кто может себе это позволить: за большие деньги мозг желающего обрести жизнь вечную (или почти: даже при неограниченных финансовых ресурсах от диверсий и ядерного апокалипсиса никто не застрахован) помещается в банку с особым раствором и подключается к программе жизнеобеспечения. Сам мозг подсоединяется к компьютеру, посредством которого для него моделируются различные реальности (симуляции), в которых тот продолжает жить. Одна из самых популярных — симуляция Древнего Рима. В роли императора ею заправляет… Порфирий — литературно-полицейский алгоритм из романа «iPhuck 10».
Все бы хорошо, но, подозревают в корпорации Transhumanism Inc., император приступил к некоему судьбоносному творению — возможно, угрожающему самой корпорации и всему ее баночному хозяйству. Порфирий — алгоритм, могущий лишь генерировать текст, исходя из имеющегося в его распоряжении материала, — в его случае написать означает списать с реальности (непонятно, с какой — симулированной или объективной). Тема с Армагеддоном — не исключение: чтобы написать Конец света, ему надо спровоцировать Конец света в жизни.
А как иначе? Он был создан на базе русской классической литературы, прежде всего — романа Достоевского «Преступление и наказание». Рыба-литературовед (узнается Галина Юзефович) поясняет: «Литература есть отражение национального духа, а дух целостен и неделим. Он полностью выражает себя в каждом великом творении национальной культуры. В “Преступлении и наказании” есть все, что нам нужно».
Но почему сразу Армагеддон? «Если вы читали “Преступление и наказание”, — начала рыба, — вы помните, что перед героем стоят две задачи — отмыть кровь и осчастливить человечество. Но дело не в этой двойственности per se. Такая же проблематика характерна для многих других европейских культур. Сложность в том, что в нашем случае это обратная двойственность. <…> Русская душа сначала хочет сделать второе и только потом — первое. <…> Главная черта нашей психеи — закомплексованный максимализм», — препарирует она бестелесную сущность некогда шестой части суши.
Чтобы не допустить этого, в симуляцию посылают агента Маркуса Зоргенфрея. Он должен втереться в доверие к императору и предотвратить катастрофу, которая должна пойти из Элевсина, куда Порфирий с Маркусом и отправляются как обычные паломники.
На этом пути Маркуса ждет много чудесного: символическая смерть (во сне под действием наркотического печенья он пытается переплыть Ахерон), путешествие на корабле (пересечение водного пространства в мифах — переход в мир мертвых), обретение ангельского оружия, битва с ангелом, охраняющим врата рая. А до этого — победа в состязании, устроенном по воле богов, что указывает на момент избранничества. Что это, как не обряд инициации?
Он самый: его проходит неофит на пути постижения Высшей мудрости и чуть ли не каждый (по крайней мере, в романах) герой Пелевина.
А что есть эта симуляция, как не долгий — длинною будто бы в жизнь — сон, в котором и пребывает человек, согласно буддийской доктрине? Да, «Третий Рим» — та же Майя: наваждение, морок. То, чего нет. Порождение нашего ума. То, с чего Пелевин начинал («Желтая стрела», «Чапаев и Пустота») и что планомерно, с небольшими вариациями и лирико-конспирологическими отступлениями (скажем, вампирская дилогия, нашедшая свое продолжение и в «трансгуманистической трилогии») развивал в следующих текстах.
Название — не более чем «кукла». Ни путешествия, ни Элевсина не было. Точнее, было, и Элевсин был, но не в виде расстояния, которое надо одолеть, и географического пункта: «Элевсин везде и нигде. <…> Он появляется там и тогда, когда в тебя входит тайна, Маркус», — приоткрывает завесу тайны Порфирий.
Везде и нигде. Как и бессмертие: может ли умереть тот, кого нет (а «Я» в буддизме не существует)? В этом суть.
А как же все эти трансгуманистические декорации (про Третий Рим — и заикаться нечего)?
Красивые обертки для одной и той же горькой пилюли: на самом деле нет ничего, кроме пустоты. Чтобы читатель каждый раз, покупая новую книгу Пелевина, думал, что на этот раз прочтет что-то новенькое и, возможно, даже не разуверился в этом, перевернув последнюю страницу. Чтобы матерые литературоведы возводили свои концепции, не имеющие ничего общего с тем, что говорит писатель. Такая у него работа: наводить туман, без которого истина, увы, теряет всю привлекательность.
1 Софья Хаги. Пелевин и несвобода. Поэтика, политика, метафизика / Перевод с английского Татьяны Пирусской. — М.: НЛО, 2023.