К 40-летию выхода книги «Имена мостов»
Опубликовано в журнале Знамя, номер 6, 2024
Об авторе | Олег Лекманов — доктор филологических наук, профессор Принстонского университета (Принстон, США). Предыдущая публикация в «Знамени» — «Все движется любовью» (№ 1, 2024).
Все мне видится Павловск холмистый,
Круглый луг, неживая вода,
Самый томный и самый тенистый,
Ведь его не забыть никогда.
Анна Ахматова
Хорошо безусому по Руси
Милицейской ночью лететь в такси.
Тормознет — и лбом саданешь в стекло,
А очнешься — вдруг двадцать лет прошло.
Бахыт Кенжеев
Свою вступительную заметку к публикации стихов Валентина Катаева Евгений Рейн завершил так: «Катаев был и остается поэтом. Поэтом с драматической судьбой, ибо поэт без книги оказывается навсегда в ожидании первого шага. Книги меряют поэтический путь, а без него большого поэта не бывает»1.
Это написано со знанием дела. Когда в 1984 году была издана первая книга стихов самого Рейна «Имена мостов», автор готовился разменять шестой десяток. «С публикациями мне не везло, это было закономерно, — вспоминает Рейн, — моя первая книга вышла, когда мне было сорок девять годков, она пролежала в советском издательстве семнадцать лет. По-моему, это мировой рекорд воздержания. Поздно, очень поздно…»2. Говоря о мировом рекорде, Рейн, безусловно, преувеличил — первая поэтическая книга Арсения Тарковского появилась, когда автору было пятьдесят пять лет; первая книга Марии Петровых — когда ей исполнилось шестьдесят. Тем не менее, дебютная книга Рейна, действительно, вышла «поздно, очень поздно», и это вполне частное обстоятельство в итоге превратилось в литературный факт, о котором обязательно упоминается в любой биографической справке о поэте.
Этот литературный факт подразумевался во многих дарственных надписях Рейна на книге «Имена мостов». Так, журналиста Феликса Медведева, в инскрипте, датированном 20 мая 1984 года, автор не без самоиронии назвал «покровителем “первой” книги поэта»3; а в дарственной надписи семье Беломлинских, сделанной 16 июля 1984 года, Рейн определил книгу «Имена мостов» как «попытку оправдания нелепой жизни»4. Счастливо найденное определение варьировалось в инскрипте Рейна на «Именах мостов», адресованном Андрею Битову: «Андрей, дорогой, любимый — что я могу написать? Эта книжечка — попытка оправдать нелепую жизнь»5.
Попытка оправдания нелепой жизни — один из сквозных сюжетов книги «Имена мостов». Инвариант реализации этого сюжета представлен в, наверное, самом заметном стихотворении книги «В Павловском парке», в этом издании, снабженном посвящением «А.А. Ахматовой»6, в одном из переизданий замененном на «Памяти А.А. Ахматовой»7, а в поздних изданиях восстановленном8:
В Павловском парке снова лежит зима,
и опускается занавес синема.
Кончен сеанс, и пора по домам, домам,
кто-то оплывший снежок разломил пополам.
Снова из Царского поезд застрял в снегах,
падает ласково нежный вечерний прах,
и в карамельном огне снова скользит каток,
снова торгует водой ледяной лоток.
Сколько не видел я этого?
Двадцать, пятнадцать лет?
Думал — ушло, прошло, но отыскался след.
Вот на платформе под грохот товарняка
жду электричку последнюю — будет наверняка.
Вон у ограды с первой стою женой,
все остальные рядом стоят со мной.
Ты, мой губастый, славянскую хмуришь бровь,
смотришь с опаской на будущую любовь —
как хороша она в вязаном шлеме своем, —
будет вам время, останетесь вы вдвоем.
Ты, моя пигалица, щебечущая кое-как,
вечный в словах пустяк, а в голове сквозняк.
Что ты там видишь за павловской пеленой —
будни и праздники, понедельничный выходной?
Ты, настороженный, рыжий, узлом завязавший шарф, —
что бы там ни было — ты справедлив и прав!
Смотрит в затылок твой пристально Аполлон,
ты уже вытянул свой золотой талон.
Ты, мой брюнетик, растерзанный ангелок,
что же? Приветик. Но истинный путь далек.
Через столицы к окраинному шоссе.
Надо проститься. А ну, подходите все!
Глянем на Павла, что палкой грозит, курнос.
Что-то пропало, но что-нибудь и нашлось!
Слезы, угрозы, разграбленные сердца,
прозы помарки и зимних цветов пыльца.
Чашечка кофе и аэрофлотский билет —
мы не увидимся, о, не надейтесь, нет!
Ты, моя бедная, в новом пальто чудном —
что же мне делать? Упасть на снега ничком?
В этом сугробе завыть, закричать, запеть?
Не остановитесь. Все уже будет впредь.
Падают хлопья на твой смоляной завиток —
я-то все вижу, хоть я негодяй, игрок.
Кости смешаю, сожму ледяной стакан,
брошу, узнаю, что я проиграл, болван,
взор твой полночный и родинку на плече —
я не нарочно, а так, второпях, вообще.
В Павловском парке толпится девятка муз,
слезы глотает твой первый, неверный муж.
В Павловском парке вечно лежит зима,
падает занавес, кончено синема.
Вот я вбегаю в последний пустой вагон<,>
лишь милицейский поблескивает погон.
Сядь со мной рядом, бери, закури, дружок, —
над Ленинградом кто-то пожар зажег, —
тусклого пламени — время сжигает все,
только на знамени бог сохраняет все9.
Самым заметным в «Именах мостов» я назвал это стихотворение потому, что его выделяли среди других стихотворений книги как рецензенты, так и позднейшие читатели поэзии Рейна. Эти «стихи с групповым портретом нашей поэтической шайки-лейки» упоминает в своем не слишком добром отклике на «Имена мостов» Дмитрий Бобышев10. Финальные восемь строк приводит в рецензии на книгу Рейна Бахыт Кенжеев, спрятавшийся под псевдонимом «Алексей Татаринов»11. Прямо называет «В Павловском парке» «выходящим из ряда вон» стихотворением Рейна и его «шедевром» Олег Юрьев12. Лишь Евгений Евтушенко, вероятно, из осторожности не желавший лишний раз привлекать внимание к поэтическому тексту, портретирующему двух поэтов-эмигрантов (Бобышева и Бродского), в рецензии на «Имена мостов» о стихотворении «В Павловском парке» прямо не говорит ни слова. Однако и он это стихотворение как бы походя вспоминает и цитирует: «Еще одно редкое качество — самого себя этот поэт не очень-то жалует: то негодяем обзовет, то игроком»13.
Словесный портрет Иосифа Бродского, возникающий в стихотворении «В Павловском парке», несомненно, послужил одной из главных причин повышенного внимания, которое читатели книги «Имена мостов» уделяли этому стихотворению. Пусть знаменитая ахматовская фраза «Какую биографию делают нашему рыжему!» в 1984 году еще не получила широкого хождения (общеизвестной она стала пять лет спустя, после публикации журнального варианта воспоминаний Анатолия Наймана об Ахматовой)14, изображение Бродского в следующих четырех строках:
Ты, настороженный, рыжий, узлом завязавший шарф, —
что бы там ни было — ты справедлив и прав!
Смотрит в затылок твой пристально Аполлон,
ты уже вытянул свой золотой талон…
опознавалось вполне однозначно.
Такой, отчасти рискованный ход Рейн, напечатавший свое стихотворение в СССР, сделал не первым. В финальной строфе стихотворения Александра Кушнера «В кафе», опубликованном в его вышедшей в Ленинграде в 1975 году книге «Прямая речь», также появляется Бродский, причем его отличительной приметой тоже служит цвет волос:
То ли рыжего друга в дверях увидать?
То ли этого типа отсюда убрать?
То ли юность вернуть для начала?15
Но все-таки в стихотворении Кушнера был представлен мимолетный набросок, а в стихотворении Рейна полноценный портрет Бродского.
Сам автор стихотворения «В Павловском парке» впоследствии рассказывал о цензурной истории «Имен мостов» так: «…книга вышла уже на исходе Советской власти, а в это время цензура значительно ослабела. С моей книгой было много приключений. Она 16 лет валялась в издательстве и, наконец, попала в руки Евгения Храмова. Он был очень достойный, грамотный, либеральный человек и никаких особенных претензий к составу не предъявлял. Более того, он включил туда стихи, с которыми я сам не знал, что делать: включать, не включать. А потом, когда она дошла до цензуры, то там, ну наверное, не больше, чем десяток строчек пришлось поправить и принципиальной правки не было нигде. Какие-то эпитеты, не более того»16.
Что касается стихотворения «В Павловском парке», то, включая его в книгу «Имена мостов», поэт внес в текст три вынужденных поправки. В финальной строке «Бог» с большой буквы был заменен на «бога» с маленькой (эту поправку в последующих изданиях Рейн отменил). Строка «Лишь милицейский поблескивает погон» в первоначальном варианте читалась как «Ходит по поезду сонный, как ночь, мильтон» (исходный вариант строки Рейн педантично вписывал во вручаемые друзьям экземпляры книги «Имена мостов»17, однако при дальнейших перепечатках стихотворения он оставил вариант с погоном). А строка «Чашечка кофе и аэрофлотский билет» в неподцензурном варианте читалась как «Чашечка кофе и международный билет», то есть содержала намек на эмиграцию Бродского и, возможно, Бобышева (эпитет «международный» Рейн в дальнейших публикациях в стихотворение вернул)18.
Можно предположить, что, пряча Бродского, Бобышева и других персонажей стихотворения под кличками-псевдонимами, Рейн ориентировался на недавно к тому времени вышедший и наделавший много шума памфлетный мемуарный роман Валентина Катаева «Алмазный мой венец». «Позднюю катаевскую прозу, так хорошо всем нам известную» Рейн упоминает в уже цитировавшейся мною заметке об авторе «Венца»19.
Катаев спрятал своих персонажей под псевдонимами в первую очередь потому, что как опытный беллетрист понимал: читатели непременно и с увлечением примутся расшифровывать его псевдонимы, и это многократно увеличит популярность книги20. Рейну псевдонимы были нужны прежде всего для того, чтобы спрятать от советских цензоров упоминания о Бродском и Бобышеве. Но отнюдь не только для этого. В отличие от Катаева, снабдившего в «Алмазном венце» кличками преимущественно писателей, Рейн скрыл настоящие имена и фамилии отнюдь не только поэтов. В его стихотворении изображаются «первая жена» Рейна и будущая жена Анатолия Наймана Галина Наринская; возлюбленная Бродского и «будущая любовь» Бобышева Марина Басманова; названная «пигалицей» первая жена Анатолия Наймана Эра Коробова («понедельничный выходной» в одной из строк о ней упоминается потому, что Коробова с 1957 года служит в ленинградском Эрмитаже, в котором выходной день, как и во многих музеях, приходится на понедельник). Специально отметим, что Дмитрий Бобышев был не совсем точен, когда написал, что в стихотворении «В Павловском парке» выведен «групповой портрет нашей поэтической шайки-лейки». В роли поэтов в стихотворении Рейна выступают только Бродский и непрямо — адресат посвящения стихотворения, Ахматова. Остальные представители «шайки-лейки» — Бобышев («губастый»), Найман («брюнетик, растерзанный ангелок») и сам Рейн описываются как участники сложного и драматического многоугольника любовных взаимоотношений, а поэтическое в их портретах отступает на второй план, если не вовсе элиминируется.
И вот тут самое время вернуться к тезису, заявленному в начале моей заметки. Оглядываясь на свою нелепую жизнь, автор стихотворения проверяет на прочность основополагающий миф ранней поры этой жизни — миф о четырех «ахматовских сиротах», или «волшебном хоре», как, по свидетельству Бродского, называла его, Бобышева, Наймана и Рейна Ахматова21. И инициированный Ахматовой миф в стихотворении почти отменяется трагическими для автора обстоятельствами личных взаимоотношений между участниками «хора» и в действительности рассыпавшегося не в последнюю очередь под влиянием этих обстоятельств. Тем важнее в стихотворении роль Бродского именно как поэта, которая проявляется не только в том, что о Бродском — о единственном в стихотворении — говорится как о поэте, но и, например, в том, что Марину Басманову Рейн изображает, цитируя стихотворение Бродского. Сравните в стихотворении «В Павловском парке»: «как хороша она в вязаном шлеме своем» и в стихотворении Бродского «Псковский реестр» (1965): «и вязаный твой шлем / из шерсти белой»22.
Перекрещивание интимной и поэтической линий стихотворения Рейна, как кажется, происходит в одной из его финальных строк: «Сядь со мной рядом, бери, закури, дружок». Ее адресатом в равной степени может быть первая жена поэта, к которой обращены располагающиеся чуть выше десять строк23 и испытывавший особое пристрастие к слову «дружок» друг-поэт.
Отметим попутно, что покровитель поэзии Аполлон, который пристально смотрит в затылок Бродскому в стихотворении Рейна, — это одна из статуй Павловского парка, как и прямо упоминаемые в стихотворении девять муз и скульптурное изображение императора Павла I с тростью в руке.
Остается сказать несколько слов, наверное, о главном в стихотворении «В Павловском парке» — о течении в нем времени.
Стихотворение начинается с описания современности, повторяющей прошлое, на что указывает настойчиво (трижды) повторяющееся в зачине наречие «снова». Затем это прошлое закономерно наступает, поданное как воспоминание-видние лирического субъекта. При этом лирический субъект из настоящего комментирует и предсказывает адресатам этой части стихотворения прошлое и один раз даже почти предпринимает попытку изменить его, но быстро осознает тщетность своей попытки. Затем настоящее и прошлое время сменяются вечностью, воплощением которой и предстает Павловский парк и о которой сигнализирует вариация в финальной части стихотворения его зачина:
В Павловском парке вечно лежит зима,
падает занавес, кончено синема.
Затем снова возникает современность, и лирический субъект, соответственно, перемещается на последней электричке из Павловска в Ленинград.
А в двух последних строках всепобеждающее и всеуничтожающее время, тем не менее, побеждается вечностью в полном соответствии с девизом на Фонтанном доме, в котором жила Ахматова: «Бог сохраняет все».
Именно с этой игрой со временем и с вечностью связаны колебания Рейна при посвящении стихотворения «В Павловском парке». Ахматова умерла во времени, и поэтому стихотворение нужно посвятить ее памяти. Но Ахматова «сохранилась» в вечности, и поэтому стихотворение можно посвятить ей, как будто она жива.
Сходным образом девиз на Фонтанном доме позднее обыграет в стихотворении «На столетие Анны Ахматовой» (1989) Бродский. При желании в этом стихотворении можно усмотреть следы диалога со стихотворением «В Павловском парке»:
Страницу и огонь, зерно и жернова,
секиры острие и усеченный волос —
Бог сохраняет все; особенно — слова
прощенья и любви, как собственный свой голос.
В них бьется рваный пульс, в них слышен костный хруст,
и заступ в них стучит. Ровны и глуховаты,
затем что жизнь — одна, они из смертных уст
звучат отчетливей, чем из надмирной ваты.
Великая душа, поклон через моря
за то, что их нашла, — тебе и части тленной,
что спит в родной земле, тебе благодаря
обретшей речи дар в глухонемой вселенной24.
Именно игра со временем и с вечностью позволила Рейну в разбираемом стихотворении оправдать свою нелепую жизнь. Да, во времени «волшебный хор» распался, и он сам расстался с любимой женой. Но в вечности все сохранилось, в частности, благодаря стихотворению «В Павловском парке».
Как сформулировал в этом стихотворении сам поэт: «Что-то пропало, но что-нибудь и нашлось».
1 Рейн Е. «Не судьба» // Рейн Е. Заметки марафонца. Неканонические мемуары. Екатеринбург, 2003. С. 362.
2 Речь Евгения Рейна на вручении премии «Поэт» 24 мая 2012 года // https://os.colta.ru/literature/projects/175/details/37313/?expand=yes#expand
3 https://www.rusbibliophile.ru/Book/reyn-e-imena-mostov-stihi-m-19
4 http://anticvarium.ru/lot/show/16966
5 https://12auction.com/auction/27/lot-382-19/
6 Рейн Е. Имена мостов. М., 1984. С. 71.
7 Рейн Е. Против часовой стрелки. Tenafly, 1991. С. 41.
8 Рейн Е. Избранное. М. — Париж — Нью-Йорк, 1993. С. 133.
9 Рейн Е. Имена мостов. С. 71–73. Воспроизводим по этому изданию с исправлением явной опечатки в строке «Вот на платформе под грохот товарняка», исправленной и в издании Рейн Е. Избранное. М. — Париж — Нью-Йорк, 1993. С. 133 (В «Именах мостов»: «Вот на платформе под грохотом товарняка»).
10 Бобышев Д. Черные ноги артистов // Континент. Литературный, общественно-политический и религиозный журнал. [Париж]. № 44. 1985. С. 328.
11 Кенжеев Б. Одышливая гармония // Континент. Литературный, общественно-политический и религиозный журнал. [Париж]. № 51. 1987. С. 405.
12 Юрьев О. Поэт вспоминания (немного о Евгении Рейне и его стихотворении «В Павловском парке» // Новое литературное обозрение. № 148 (6). 2017. https://www. nlobooks.ru/magazines/novoe_literaturnoe_obozrenie/148_nlo_6_2017/article/19374/
13 Евтушенко Е. Горбушка пирога // Литературная Россия». 1984. 3 августа.
14 Найман А. Рассказы о Анне Ахматовой // Новый мир. 1989. № 1. С. 162.
15 Кушнер А. Прямая речь. Стихотворения. Л., 1975. С. 79.
16 Интервью Евгения Рейна Литературному радио. https://litradio.ru/podcast/evgenij_rejn_interview/detail.htm.
17 См.: https://alikhanov.livejournal.com/4717455.html
18 Рейн Е. Против часовой стрелки. С. 42; Рейн Е. Избранное. С. 134.
19 Рейн Е. «Не судьба». С. 362. С просьбы подарить составленный вместе с М. Котовой и Л. Видгофом комментарий к «Венцу» началось мое знакомство с Евгением Борисовичем.
20 Подробнее об этом см.: Лекманов О., Котова М., Видгоф Л. В лабиринтах романа-загадки. Комментарий к памфлетному роману В. Катаева «Алмазный мой венец». М., 2022. С. 6–8.
21 Волков С. Диалоги с Бродским. М., 2000. С. 226.
22 Бродский И. Стихотворения и поэмы. В 2-х тт. Т. 1. СПб., 2011. С. 392.
23 О Галине Наринской как героине стихотворения «В Павловском парке» см. в мемуарах Марины Ефимовой: https://www.svoboda.org/a/29223231.html
24 Бродский И. Стихотворения и поэмы. В 2-х тт. Т. 2. СПб., 2011. С. 129.