К 75-летию Андрея Монастырского
Опубликовано в журнале Знамя, номер 6, 2024
Об авторе | Геннадий Кацов — поэт, прозаик, эссеист. Постоянный автор «Знамени». Предыдущая публикация в журнале — «Коллективное бессознательное русской поэзии XXI века. В юбилейном году поэта Владимира Гандельсмана» (№ 12, 2023).
«Международный Психоаналитический Журнал»: У меня есть вопрос про некоторые ключевые элементы Ваших объектов и акций <…>. Например, как раз про веревку <…> — она же появляется и во многих объектах: связанные туфли, обмотанные таблички…
Андрей Монастырский: Я начинал как поэт, но в поэзии для меня всегда был важен не смысл, а мелос, звук, — точнее, голос. Но как изобразить длительность голоса? Как линию. А веревка — это
и есть объемная линия. Веревка, линия, голос — этот ряд меня всегда интересовал.
«МПЖ»: Веревка как голос?
А.М.: Да. А можно и так: веревка — это голос Цветаевой1.
Яна Сидоркина: Если бы у вас была возможность переиздать старую книгу, которую сейчас нигде невозможно найти, что бы
вы выбрали?
Андрей Монастырский: Зайцев А.И. Грибные комары рода Sciophila
Meig. (Diptera, Mycetophilidae) Голарктики. М.: Наука, 19822.
В преамбуле к одному из интервью с Андреем Монастырским о нем сказано без пафоса и от души: «…икона и топор московского концептуализма, живой классик современного искусства, поэт, автор романа “Каширское шоссе”, написанного после лечения в психиатрической клинике, ютубер, а также исполнитель песен собственного сочинения…»3.
Трудно, казалось бы, не согласиться с такой иерархической ценностной шкалой, на которой «поэт» занимает второе-третье место: Монастырский-акционист и его концептуальная группа «Коллективные действия» («КД») стали в 1970–1980-х значимым историческим событием неофициальной культуры СССР, не менее ярким, чем работы Ильи Кабакова и Эрика Булатова, тексты Всеволода Некрасова, Д.А. Пригова, Льва Рубинштейна и Владимира Сорокина.
как шар все боле разрастаясь
и застя бесконечну даль
мой ум — видений белых стая
во красно-черную стендаль4
При этом с поэзией Монастырский в 1970-е годы расстался — и акционист в дальнейшем заслонил поэта. Лев Рубинштейн вспоминал: «Примерно к этому времени он очень демонстративно и сознательно перестал быть поэтом и стал художником. Это был его выбор, его важное решение»5.
Могу предположить, что список в современной русской поэзии, назовем его интернационально «имени Артюра Рембо», может быть как угодно широк. Однако, говоря о поэте Монастырском, не могу уйти от сравнения с другим выдающимся поэтом — Станиславом Красовицким, в конце 1960-х разорвавшим с поэзией, причем в буквальном смысле: порвал и сжег все написанное. Поэт и переводчик, Красовицкий становится священником неканонической РПЦЗ(В), а летом 2019 года — Каллиником (Сарандопулосом), архиепископом Церкви Истинно-Православных христиан Эллады.
Неисповедимы, независимо от конфессии, пути Господни! Андрей Монастырский вспоминает середину 1970-х: «Лично меня спасли даосские и буддистские мыслеформы. Если бы их не было, дело кончилось бы полным сумасшествием. Никакая рефлексия не была бы возможна»6.
где нашей юности пруды?
где океан за ними?
где озаренья? где блуды?
Где анус Пазолини?
Вот этот жук — он был Ли Бо
А этот — был Ван Вэем
средь насекомых и грибов
приятный ветер веет
Если Красовицкий поставил на поэзии крест, то «патриарх московского концептуализма»7 Монастырский подошел к перемене, к переходу от поэтического искусства к инсталляционно-акционному, как к гексаграмме, в которой преобразования в триграммах дополняют надежную начальную основу: «Лично я придумывал акции как стихи. Я ведь начинал как поэт и считаю и акции поэтическими произведениями по типу древнекитайских стихов. А наши тома “Поездок за город” — это литература, большой роман-травелог»8.
Хоть приводи это высказывание как иллюстрацию к представлению о ризоме в «номадологическом проекте» Делеза и Гваттари, утверждавших, что ризома — это то, что должно противостоять неизменным линейным структурам (как бытия, так и мышления), которые, по их мнению, типичны для классической европейской культуры.
Не дрожи так, речка
мы тебя обойдем
в полосатых мундирах
со сталью в руках
задевая затопленный город
родными плечами.
В этом плане Монастырский нетипичен: можно выйти из поэзии, но она от тебя не уйдет, став акционизмом и томами описаний «поэтической деятельности» группы «КД». В отличие от русских поэтов XIX века (как называл их Эзра Паунд, «the nineteenth-century “Rooshians”») да и подавляющей части ХХ века, когда поэт в России был больше, чем поэт, но все еще не созрел до нирваны перформансиста и/или пустоты акциониста. В этом становлении/развитии вполне допустимо считать промежуточной стадией уход из поэтического текста в песенное высказывание и театрализацию, как это было у Галича и Высоцкого.
С другой стороны, о Монастырском-поэте не давали забывать все последние десятилетия: в 2003 году он становится лауреатом престижной премии Андрея Белого — не за выдающиеся достижения в концептуальном искусстве, а в номинации «За заслуги в литературе».
* * *
Не на что рассчитывать.
Это хорошо.
Знаешь, впрочем, плохо —
потерял мундштук,
вечером, в речушку
уронил с мостков
черный, эбонитовый
на меня похож.
После же феноменального признания в актуальной мировой культуре (в 2011 году Монастырский представляет РФ в Российском павильоне на Венецианской биеннале современного искусства), в 2017 году состоялся «уникальный поэтический вечер китайского поэта Ян Ляня (1955) и российского поэта Андрея Монастырского (1949)» в Государственном музее А.С. Пушкина9. Встреча прошла в рамках Х Международного фестиваля «Биеннале поэтов в Москве», посвященного в том году поэтической культуре Китая.
* * *
Белый снег
сквозь кустарник
достаточно места
дойти до горы
но небо темнеет
и времени нет
придется вернуться
на несколько лет.
К сожалению, я нигде не нашел видеозаписи этого вечера. Было бы любопытно увидеть и услышать перекличку одного из самых титулованных современных китайских поэтов так называемой «туманной школы» с одной из самых эмблематичных фигур «русского романтического концептуализма» (по определению философа Бориса Гройса). В том, что эта встреча была неслучайной и перекличка предполагаема, можно не сомневаться. В модернистской традиции отталкиваясь от текстов Цюй Юаня (XVII век) в своей поэтике, Ян Лянь говорит о существовании в нас пустоты: «Каждый чувствует внутри черную дыру»10.
* * *
Н.С.П.
Впереди вороний крик.
Здравствуй, друг.
Это парк или болото?
Ты оттуда? Я туда.
Впереди тупик, блевота.
Вавилонские ворота
и библейская вода.
О пустоте, категории в его стихотворениях и акциях смыслообразующей, немало написано и Монастырским: «…Я всегда имею в виду не бытовую пустоту, а шунью мадхьямики в буддийском учении о пустоте: иллюзорность всего, что наполняет вечное и бесконечное пространство, его пустоту, как и иллюзорность всех наших (и не наших) мыслей, которые наполняют бесконечный и вечный ум (сознание). На этих всегда появляющихся и исчезающих, как поток сновидений, «наполнителях» строится иллюзорность наших “я”»11.
После этой цитаты мне вспомнилась монография 1982 года Алисы Стоун Нахимовски «Смех в пустоте: введение в творчество Даниила Хармса и Александра Введенского» (к слову отмечу, что известный роман Пелевина «Чапаев и Пустота» никак не коррелирует с проблематикой настоящего эссе вообще). Предполагаю, перекличка с обэриутами — тема отдельного исследования: время, его текучесть и мерцание, пространственно-духовные пустоты-пустыни-полости-дыры являются очевидной доминантой у Введенского.
Вероятно, поэтические практики Ян Ляня и Андрея Монастырского сходятся в одном и том же, только пустота у них разная по колориту: черная, покрытая китайскими иероглифами, и буддийская пустота кириллицей, как онтологическое (весьма туманное для европейского критически чистого разума) выражение видения вещей в их истинной сущности — скорей всего, белесого цвета. Равно как и опустошающий туман, перекликающийся с названием китайской поэтической школы, к которой принадлежит Ян Лянь.
Остается добавить то, что из года в год не уставали декларировать «КД»: «Если вам кажется, что вы что-нибудь понимаете, есть все основания в этом сомневаться», — и уже затем перейти непосредственно к чтению поэтического письма Андрея Монастырского, которое изначально, еще в серии начала 1970-х, было заявлено как «Элементарная поэзия».
двух стеклянных медвежат
пьяница-фонтан
а там дальше — воздух сжат
и еще вон там…
Интересно проследить, как в различных публикациях и интервью Монастырский проводит связь между широко заявленным объектом своего творчества и собственно биографией вплоть до метрики о рождении. Понятно, что для байопика такая информация бесценна, и у меня нет причин ей не доверять: «…Смешно, тот аэродром с бараком, где мы жили, располагался на территории бывшего монастыря, место называлось Луостари — монастырь в переводе с финского, я это узнал только в 2000-х годах. Моя настоящая фамилия Сумнин, а псевдоним мне придумал приятель в 8-м или 9-м классе. Я тогда и не знал, что Луостари — монастырь. Мать и отец тоже не знали. На фотографиях 1950-х годов рукой матери написано “Луостари”, но она не знала, что это такое»12.
Итак, псевдоним, который красноречиво подчеркивает монашество; место рождения, с которым тоже не промахнулись — и десятилетиями вынашиваемые мысли о продуктивном потенциале пустоты; мистифицированные стихотворения, предназначенные, как считает автор, «не столько для чтения, сколько для бытия»; аскетичные акции «КД».
Все это — на фоне точно названных мировых образцов: эстетические принципы в музыке «Новой венской школы» (композиторы Шенберг, Веберн, Берг) и эталонное произведение Кейджа «4’33”»; минимализм нью-йоркской изобразительной школы 1960-х (не без базисного влияния Пикассо, Дюшана, Моранди) плюс идеи московских концептуалистов, прежде всего Ильи Кабакова. Добавим к этому прочитанную в ранней юности «Критику чистого разума», нередко поминаемую Монастырским особо; и экзистенциальное погружение в дзен-буддизм на протяжении всей сознательной (и подсознательной) жизни.
Неудивительно, что поэт и художник, чье имя, как в древнекитайской традиции, было исправлено (с Сумнина на Монастырского) с той же, видимо, философской целью — все очистить и вернуть незамутненное-первичное-пустое, отмечает: «На филфаке в МГУ я учился уже позже, с 1974-го по 1980-й. Но я всегда чувствовал себя именно поэтом и занимался поэзией. И к концептуализму я пришел именно из поэзии, то есть через формализацию и исследование текстов. Я как бы перешел в графику текста, а потом в визуальные и событийные слои. <…> и русский авангард, и московский концептуализм вышли не из традиции древнеримских зрелищ, а скорее из иконописи. Продолжили линию духовно-сакрального. То есть это “монастырские” дела — ведь вся серьезная культура и философия Европы вышла из монастырей»13.
Важно отметить, что пустота и в стихах Монастырского, и в акционизме «КД» — мировозренческая установка, подготовка к мистическому откровению; идеальный образец единства формы и содержания; все то, что не имеет отношения к чистому отрицанию «ничто».
В последнем случае речь может идти лишь о непредставимом, ведь «ничто» с его отрицанием как сущности, так и бытия не существует и является примером фантома речи: «ничто» удерживается только в языке, ибо, в отличие от «пустоты», «ничто» отсутствует в природе, не-бывает.
Тот самый, почти уникальный случай, когда язык рождает смыслы, не имеющие реальных знаков, симулякры в чистом виде (как я уже отмечал, цитируя Жана Бодрийяра в эссе об Олеге Чухонцеве14: «…Симулякр — это вовсе не то, что скрывает собой истину, — это истина, скрывающая, что ее нет. Симулякр есть истина»). Неслучайно Д.А. Пригов настаивал, что искусство Монастырского занимается «предпоследними истинами».
С другой стороны, имеющая свои параметры пустота Монастырского находится в иной плоскости, нежели та сущность, о которой с привычным для него сарказмом пишет Станислав Ежи Лец в переводе Иосифа Бродского: «Есть в нем огромная пустота, до краев заполненная эрудицией». Если в таком контексте все же определять пустоту, то в исследовательских практиках Монастырского она иллюзорна и «до краев заполнена» созерцанием — сродни так называемому «корпускулярно-волновому дуализму» в квантовой механике; вроде двуликой квантовой частицы, где она то есть, то ее нет: она и частица, и волна одновременно. По типу монады у Лейбница, которая проявляет себя в неких сферах, но при этом физически в них отсутствует.
оно не подвержено сомнению
и все ему подвластно
бессознательно
и бесчувственно
в силу своего несуществования
оно никогда не прекращается
нет неизвестности
все очевидно
и не нуждается в доказательстве
ничего не найдено
но не требует
никаких поисков
Во время выездных акций «КД» в Киевогорском поле (Рогачевское шоссе, Московская область) в 1970–1980-е годы, пустота пребывала на огромном свободном от лесопосадок пространстве не только топографически, ей соответствовали и тишина, окружающая место действия, и почти ритуальное молчание ее участников, нередко находившихся в состоянии томительной неопределенности по отношению к происходившему15.
В поэтических текстах Монастырского также очевиден расчет на созерцательность, возможность стороннего немотствующего наблюдения за речевыми конструкциями, конечная цель которых: «…любой знак, любой символ, любое достижение чего-то, обладание чем-то предметным, формальным — это ложная вещь. Ее нужно уничтожить, через пустоту. Приведение к пустоте застывшей формы, которая не дает дышать, существовать, двигаться в пространстве. Редукция к пустоте каждого символа»16.
На вопрос о сквозной теме в его творчестве Андрей Монастырский отвечает: «Пустота в буддийском смысле»17, — и в этом исключительность его нарратива в русской поэзии, который по аналогии с «экзистенциальными практиками» (так художник называет свои работы, избегая слова «искусство»), следовало бы называть «тантрийскими песняпеснями».
…мы от старости очнемся
путь — будильника трезвон
и поэта с черной челкой
вновь откроет горизонт
будто будда будто будда
штукатурка юных губ
рыбка прыгает из пруда
прямо в суп
Здесь логично привести еще одно качественное определение по отношению к поэтике Монастырского: «Пустое!» Все прочее, кроме дзен-пути, по которому поэт идет к достижению/описанию пустоты и особого экзистенциального созерцания/озарения — пустое, то есть то, что не заслуживает внимания и не имеет значения, что есть вздор и пустяки. С этим связано публично высказываемое нежелание вносить политические и социальные мотивы как в тексты, так и в акции; уход от актуальной проблематики, от любого рода агитации и пропаганды.
Очевидное расхождение с тем, что создавали соратники-концептуалисты Д.А. Пригов и Лев Рубинштейн. Совершенно не представить у Монастырского такой, допустим, приговский текст, из его канонических: «Не хочет Рейган нас кормить / Ну что же, сам и просчитается / Ведь это там у них считается, / Что надо кушать, чтобы жить // А нам не нужен хлеб его / Мы будем жить своей идеею / Он вдруг спохватится: А где они? — / А мы уж в сердце у него».
этот стих — аэропорт
(не сергей есенин)
улетели мухи в Word
облачком весенним
их интенция проста
чистый формализм:
улететь за край листа
в концептуализм!
Абстракции Монастырского иные, векторно противоположные тем, как их описывает Д.А. Пригов. Для иллюзорности не только содержания, но и самого текста Монастырским найдены приемы, связанные с практикой «вопрошания» в дзен-буддизме, когда возникают лакуны в повествовательной ткани стихотворения/коллективного действия. Один из таких методов можно сравнить с написанием картины, когда художник на полотне игнорирует ее визуально-смысловую часть, при этом значимости рамы, периферии зрительского внимания отдано буквально все.
* * *
Пушкин читает свое стихотворение
«Безумных лет угасшее веселье».
Его слушают женщины: Голицына Е.Д.,
Одинцова М.А., Нарышкина У.В. и мужчины:
Жуковский В.А., Вяземский П.А., Илличевский М.А.
Во время чтения все присутствующие
молчат.
Такая расфокусированная оптика, безусловно, отдает созерцанию ведущую роль. И весь концепт посвящен уходу от диктата логического содержания, центрального «единственно верного» образа и клишированных персонажей, идеологии прочтения с понятной целью осмысления прочитанного: все, что есть-пребудет в этих сообщениях, — пустота в центре и, не без претензии на нее, опустение по краям.
* * *
Тютчев читает свое стихотворение
«Элизиум теней». Он читает его низким
голосом, интонации его мрачны.
Затем он читает еще несколько
стихотворений до одиннадцати часов вечера.
Чтение происходит в конце декабря, и
гости разъезжаются по домам в теплых шубах.
На самом деле, это непривычная в русской эстетике конструкция построения текстов, что Монастырский объяснил в своем минималистском духе: «Произведение искусства не обязательно строится по принципу дорожного знака»18.
* * *
В гостиной Жуковский читает нескольким
старичкам свою «Светлану».
Дверь в спальню приоткрыта, там кто-то
возится и пыхтит. Слышно, как рвется шелк.
Старички вздрагивают и краснеют.
В биологии это называется «инвазионный вид»: биологический вид специально или непреднамеренно вносится в естественную среду обитания и начинает угрожать всему биологическому многообразию в этих краях. Пустота как повод для многостороннего созерцания демонстрирует такую философско-литературную инвазию у Монастырского, поскольку все остальное — «пустое», суета сует, продуцирование фейков и симулякров. Жизнь, погруженная в смыслы и в их поиск — полное разочарований путешествие в иллюзорное, мимолетное, эфемерное.
* * *
В гостиной Сапгир читает Холину свое
стихотворение «Я — Адонис, вот мой пенис».
Дверь в спальню приоткрыта, там кто-то
возится и пыхтит. Слышно, как рвется шелк.
Холин вздрагивает и краснеет.
Эта примечательная серия коротких новелл «Я слышу звуки» написана в 1970-х. Постмодернистский пастиш по отношению к известной серии исторических рассказов Хармса очевиден, при том, что его скоморошество/карнавальность растворяются в созерцательных, преследующих задачу дзен-буддистской расфокусированности текстах Монастырского. Имена живых и умерших классиков несут в них минимальную нагрузку, ложным образом обращают на себя внимание, оставляя на этом месте фабульную, буффонадную дыру, сюжетную пустоту, при которой повествование теряет смысл в обрамляющих место действия малозначимых деталях.
Здесь, скорей, акцент с осуществленного текста переходит на субъект чтения — на читателя, медитирующего на фразах, предложениях, абзацах с отрешенностью дзен-буддистского монастырского монаха.
Надо сказать, что тексты, настроенные и заряженные схожим образом, Монастырский чувствует на расстоянии. 12 октября 1986 года, на легендарном открытии московского Клуба «Поэзия», я был среди двенадцати выступавших и читал со сцены несколько глав из моей космогонической поэмы, примерно в то время сочиненной. В ней все было описательной частью, состоявшей из массы существительных при минимуме глаголов и отсутствии, практически, прилагательных: гигантские справочные списки в состоянии аннигиляции по отношению друг к другу.
В известной записке поэта и литкритика Кирилла Владимировича Ковальджи об этом вечере мое выступление вполне ожидаемо было названо затянутым и скучным (рядом, к примеру, с Арабовым, Ниной Искренко и Иртеньевым), как-то так, сейчас точно не вспомню. Какова же была моя радость, когда через несколько дней Д.А. Пригов передал мне, что моя поэма очень понравилась сидевшему в зале Андрею Монастырскому. С другой стороны, а кому бы еще другому?!
Сегодня я только и хотел бы писать такие отрешенные тексты, посвященные вопросам, выходящим за пределы физического мира с его войнами и мирами и возвращающими родной астрал в поле авторского зрения. Не получается, особенно после 24 февраля 2022 года. Не знаю, как в наши дни, но Монастырский принятое много лет назад нежелание тратить время и силы на социополитический контекст объясняет не только решением чисто экспериментальных задач («Наши перформансы — это своего рода исследовательская работа с сознанием, направленная на то, чтобы сделать его пустым. Каждая акция должна очищать сознание от символизма»19), но и отрицательным опытом в собственной биографии.
Не все хотят и готовы быть героями, равно как и путь дао не для всех: «…в 67-м году принимал участие во второй демонстрации на Пушкинской площади по поводу “Процесса Четырех”. В общем, с Буковским я держал плакат. Нас там было человек пятнадцать, и мы простояли минуты две. Мне тогда еще не было восемнадцати лет. И пятого апреля ко мне с обыском приехала команда: четыре ГБ-шника, прокурор в синем мундире и т.д. До сих пор сохранился протокол обыска. (Смеется). Мы жили вшестером в двухкомнатной хрущовке. Поскольку не было кровати, я спал на раскладушке. Вдруг сквозь сон слышу, как кто-то говорит: “Вы — Андрей Викторович Сумнин?” Открываю глаза, а передо мной на стуле сидит странный человек в синем мундире с золотыми пуговицами! (Смеется). Очень долго фомкой вскрывали половицы, искали. <..> Потом везли на двух черных “Волгах”, я сидел сзади в одной из машин между двумя КГБ-шниками, но привезли не на “Лубянку”, а на “Новокузнецкую”, туда, где прокуратура. Причем, как ни странно, обращались довольно вежливо, “на вы”: — Поскольку вам нет восемнадцати, мы вас посадить не можем, но вы никогда не поступите в институт, будете персоной нон-грата. <…> Надо сказать, этот опыт мне сильно ударил по голове: я тогда испугался страшно и перестал этим заниматься…»20.
Для тех, кто знаком с деятельностью «КД», звучит неубедительно, ведь известная акция в Киевогорском поле, с кумачовым плакатом и надписью белыми буквами: «Я ни на что не жалуюсь и мне все нравится, несмотря на то, что я здесь никогда не был и не знаю ничего об этих местах» — в застойные брежневские времена не выглядела нейтральной по отношению к идеологии СССР. Не явное диссидентство, но и не безоговорочное приятие с послушанием.
Выгребет ветер
Надейся, что выгребет ветер
И вытерпит мир:
Ибо гроб вымеряли на совесть
И мы вымирали не зря.
Возникает вопрос: насколько мы все это время говорим исключительно о философии, эстетике, поэтике, культуре и не входим в область психологии, даже терапии? Как бы аполитично ни выглядели акции «КД» и поэзия Монастырского, картина Кабакова «Расписание выноса мусорного ведра» в коммунальной квартире или «Норма» Сорокина21, индифферентным этот дискурс не выглядит. Он неизменно представляется реакцией на происходящее — не идеологической, но эстетической; не пропагандистской, но в известной степени дискредитационной.
Как сказано в статье Игоря Гулина, «деятельность Монастырского — нечто вроде мистической терапии»22. Этого нельзя исключать, ведь в закрытых обществах «…человек оказывается фрустрированным не в сексуальном, а в экзистенциальном смысле. Сегодня он меньше страдает от чувства неполноценности, чем от ощущения бессмысленности»23.
Казалось бы, уводящие в глубину бессознательного темы могут при определенных условиях давать терапевтический эффект. На это указывал создатель логотерапии, австрийский философ и невролог Виктор Франкл. Методика аутогенной тренировки, разработанная Франклом, узником концлагеря, позволяла человеку в условиях полной несвободы мысленно удалять себя от места пребывания, дистанцироваться от окружающих страданий.
* * *
Девушка с черепаховой заколкой
умерла на рассвете зимой.
Что можно еще об этом сказать?
Ведь не бесконечно же поле белого снега,
временно безнадежен дом
и оставлены вещи.
Но не хочется говорить о жизни,
о неотвратимой весне.
На менее катастрофическом уровне Франкл предлагал решение проблемы так называемого «воскресного невроза», который характеризуется подавленным состоянием и ощущением пустоты, часто испытываемым по окончании трудовой недели. Франкл отмечал, что такое состояние происходит из-за так называемого экзистенциального вакуума, который характеризуется ощущением скуки, апатии и пустоты. Человек при этом ощущает сомнение, потерю цели и смысла деятельности.
Именно в наше время глобальных корпораций и войн созерцание этой пустоты, вхождение в контакт со своим духовным бессознательным (по методу Сократа, который, как известно, «знает, что ничего не знает», то есть приходит к пустоте в итоге) может помочь современному человеку, как ни странно, бороться с состоянием смыслоутраты. Удивительным образом отправившийся за пустотой еще в начале 1970-х и ушедший в сферу абсолютного искусства Андрей Монастырский сегодня — все такой же актуальный поэт и художник. Остается его точно прочесть и хотя бы однажды увидеть в коллективном действии — и будем жить долго.
1 Андрей Монастырский: между словом и объектом. Интервью. Художник и психоаналитик: беседа. МПЖ, 2019. URL https://lacan.moscow/2019/11/27/andrey_monastyrskiy_ interview/
2 Я. Сидоркина, М. Крамар. «Я всегда действую на краю самого себя»: интервью с Андреем Монастырским. URL: https://gorky.media/context/ya-vsegda-dejstvuyu-na-krayu-samogo-sebya-intervyu-s-andreem-monastyrskim/
3 Там же.
4 В дальнейшем в этом эссе приводятся тексты А. Монастырского, цитируемые по различным интернет-ресурсам.
5 Тамара Ляленкова. Благодаря кому состоялось время. В эфире радио «Свобода» Лев Рубинштейн рассказывает об Андрее Монастырском. 22 октября 2009 года. URL https://www.svoboda.org/a/1857996.html .
6 «Наша цель — пребывание на пустой полосе между искусством и жизнью». Интервью. «Нож». URL https://knife.media/feature/conceptual-art/monastyrsky/
7 Там же. «Нож». URL https://knife.media/feature/conceptual-art/monastyrsky/
8 А. Дудакова-Кашуро. Андрей Монастырский: «Я придумывал акции как стихи». Интервью. The Art Newspaper Russia, #106, 15 ноября 2022 года. URL https://www.theartnews paper.ru/posts/20221115-nmnk/
9 Программа Х Международного фестиваля. URL http://www.pushkinmuseum.ru/?q=event/x-mezhdunarodnyy-festival-biennale-poetov-v-moskve
10 Ян Лянь. Черная дыра внутри. О взрывной энергии вопросов и мыслительной поэзии Цюй Юаня. «Независимая газета». 9 марта 2022 года.
11 А. Дудакова-Кашуро, Андрей Монастырский: «Я придумывал акции как стихи». Интервью. The Art Newspaper Russia, #106, 15 ноября 2022 года. URL https://www.theartnewspaper.ru/posts/20221115-nmnk/
12 Я. Сидоркина, М. Крамар. «Я всегда действую на краю самого себя»: интервью с Андреем Монастырским. URL: https://gorky.media/context/ya-vsegda-dejstvuyu-na-krayu-samogo-sebya-intervyu-s-andreem-monastyrskim/
13 Ю. Лебедева, Андрей Монастырский: «Произведение искусства не обязательно строится по принципу дорожного знака». Интервью. Портал «Артгид». URL https://artguide.com/posts/293
14 «То ли сердце стучит, то ли ветер горчит, то ли в воздухе пахнет войной». О поэтике Олега Чухонцева в мире симулякров. Портал «Дискурс». Март 2024. URL https://discours.io/articles/culture/oleg-chukhontsev-poetics
15 «… жизнь «КД» и Монастырского в искусстве можно описать как максимально незрелищную, следующую принципу модернистского гения Миса ван дер Роэ “less is more”, “меньше — это больше”». В. Дьяконов. Жизнь и смыслы. Ретроспектива Андрея Монастырского в Московском музее современного искусства. Коммерсант. 26 ноября 2010.
URL https://www.kommersant.ru/doc/1545452
16 Андрей Монастырский. Интервью. Расшифровка А. Гусевой. ММоМА. Февраль 2011 года. URL https://contemporaries.mmoma.ru/personality.php?id=30
17 Там же.
18 Ю. Лебедева, Андрей Монастырский: «Произведение искусства не обязательно строится по принципу дорожного знака». Интервью. Портал «Артгид». URL https://artguide.com/posts/293
19 Проект openmindedpeople, 2016. URL https://oppeople.ru/portraits/53
20 Там же.
21 Кстати, в 1985 году именно в исполнении Андрея Монастырского я слушал главы из романа «Норма» в одном из московских неофициальных салонов — в квартире поэта Михаила Бараша, поскольку Сорокин в те годы сильно заикался и литературные чтения проходили при участии автора, но читали за него близкие ему литераторы.
22 Игорь Гулин о выставке Андрея Монастырского в ММСИ. Инсталляция вопроса. «Коммерсантъ», 19 ноября 2010. URL https://www.kommersant.ru/doc/1536256
23 Франкл В. Теория и терапия неврозов. — СПб.: Речь, 2001. С. 9.