Опубликовано в журнале Знамя, номер 4, 2024
Об авторе | Денис Драгунский — постоянный автор «Знамени». Прошлая публикация — рассказ «После тела» (№ 1 за 2023 год). Публикуемые три рассказа входят в сборник «Смелая женщина до сорока лет», который готовится к печати в «Редакции Елены Шубиной» (издательство АСТ).
УЖИН
Тимошин ждал Авдеева у ресторана «Прага».
Авдеев специально пришел за пять минут, но Тимошин уже прохаживался по тротуару перед входом. Было первое ноября, но уже холодно и легкий снежок. Тимошин, как всегда, был без шапки. Его гладко причесанная, как будто набриолиненная черная голова то сверкала под фонарем, то переливалась радугой от неоновой вывески ресторана. Авдеев подумал, что это надо запомнить, а лучше записать. Что-то вроде знаменитого чеховского горлышка бутылки в лунном свете. Пригодится.
Хотя Авдеев был не писатель, а переводчик. Его книга — сборник новелл и повестей современных австрийских писателей — готовилась к печати в издательстве «Спутник». Вроде всё было в порядке, все прочитали, включая главного, вот-вот должны были отдать на верстку, и уж тогда заключить договор с авансом, но неделю назад Тимошин — он был завотделом зарубежной прозы — позвонил и сказал:
— Хочешь анекдот?
У Тимошина была такая манера предварять новости. Они с Авдеевым вместе учились на филфаке, поэтому были на «ты».
— Трави! — весело ответил Авдеев.
Но почувствовал, что тут какая-то гадость. Так и есть.
— Твой Штубенброт опрохвостился.
— Что-что?
— В июле получил премию имени Цвейга, а деньги отдал каким-то троцкистам, — объяснил Тимошин.
— А мы никому не скажем! — Авдеев решил отшутиться. — Это будет наш большой-большой секрет. Как у Винни-Пуха с Пятачком, окей?
— Здрасьте пожалуйста! — возмутился Тимошин. — Во всех газетах было. В «Литературке», в «За рубежом» и еще в «Новом времени». Троцкист, сука. Как его публиковать?
— Да какой он троцкист? — ответно возмутился Авдеев. — Сопляк!
— Ему за пятьдесят.
— Значит, старый мудак… Но если так надо… Давай выкинем его рассказы. Их там едва страничек тридцать. А если для объема, могу быстренько доперевести что-нибудь… Да хоть Эльфриду Елинек. Она ведь прогрессивная?
— Прогрессивная, прогрессивная. Член компартии. Я подумаю. Можно, конечно. Можно доперевести, можно чуть подрезать объем. Куча разных возможностей. Но надо спокойно обсудить. Не по телефону.
Интересно.
Сам же позвонил, и сам же говорит, что разговор не телефонный.
* * *
Авдеев всё рассказал своей жене Ларисе.
— А ты не понял? — сказала она. — На ресторан намекает. Точно говорю. И он где-то даже прав. Чисто субъективно. Гляди: ты получишь гонорар три тыщи, а он чтобы на тебя пахал за двести в месяц? Ты, Димочка, — и она чмокнула его в нос, — хочешь на дармачка проехать?
— Хрен ли на дармачка! Если мой гонорар на год разделить, еще меньше будет. Да и не каждый ведь год у меня книга!
— Тут не арифметика, а психология. Так что давай. Веди его в кабак. Только не жадничай. Деньги у нас есть, ничего.
Денег, кстати, было совсем чуть-чуть. На книжке неприкосновенные пятьсот. До зарплаты осталось сорок пять, зарплата десятого, сегодня первое. Ничего! Правда, впереди праздники, но — дело прежде всего.
— Возьми все! — сказала Лариса. Долго рылась в своих шкатулочках, выдала еще червонец и пятерку. — Больше нет.
— Шестьдесят — слишком!
— Лучше слишком, чем вдруг не хватит.
Назавтра Авдеев съездил в издательство и пригласил Тимошина поужинать. Этак unerwartet, экспромтом, вот прямо сегодня, а ресторан сам выбирай.
— Спасибо! — сказал Тимошин, ни капельки не удивившись, и выбрал «Прагу», потому что было рядом. Да и место приличное.
Договорились на семь часов.
* * *
— А Лариса где? — спросил Тимошин вместо «здрасьте».
Ах, да, они же здоровались утром.
— Жутко занята сегодня вечером. Материал сдавать и дежурить по номеру.
Лариса работала в газете «Труд», Тимошин это знал, они виделись в общих компаниях. Авдееву казалось, что она нравится Тимошину: целовал в щечку, расспрашивал о работе.
— Жаль! — Тимошин чуть вздел руки. — А то перенесем?
— Да перестань! Уже пришли.
Потому что на самом деле Лариса нарочно не пошла — боялась, что у него денег не хватит расплатиться в ресторане.
— Верно. Раз уж пришли. Такое дело, слушай. Я случайно сказал Сашке Тарпанову, что ты меня в «Прагу» позвал, и он напросился. Ничего? Он же тоже в нашем отделе. Тоже ведь, — подмигнул Тимошин, — заинтересованное лицо! Лады?
— Лады, лады!
— Тут еще один анекдот, — Тимошин говорил развязно, хотя, наверное, ему было чуть-чуть неловко. — Анекдот такой: Сашка будет с дамой. Типа дамы сердца. А? Ты не против?
— Я очень даже «за»! И даме винца нальем, закусить дадим! Дама — украшение компании! — Авдеев старался отвечать как человек богатый, веселый и щедрый. Тороватый, как выражались в старину.
— Ну и слава богу. Спасибочки, хозяин! — Тимошин чутко подхватил его интонацию. — А вот и они! — он помахал рукой подошедшей парочке.
Познакомились. «Дима! Лена! Очень приятно!»
— Столик заказали? — спросил Тарпанов.
— Нет, — Авдеев сдержал недовольство. Парня пригласили в ресторан «через третье лицо», то есть не хозяин вечера пригласил, а приглашенный позвал, а он еще вопросы задает, столик ему, елы-палы, не заказали заранее…
— Ничего! — подмигнул Тимошин.
Он толкнул дверь с надписью «свободных мест нет» и буркнул швейцару:
— Тимошин из Управления. Эти со мной.
По-хозяйски прошел к гардеробу. Кинул пальто на стойку. Тарпанов стал причесываться перед зеркалом. Дважды незваная Лена расстегнула пуговицы и пошевелила плечами, ожидая, что ей помогут раздеться. Авдеев подхватил ее шубку, отдал гардеробщику.
* * *
Поднялись на второй этаж.
— Ну-с, хозяин, чем удивишь? — спросил Тимошин, когда все расселись.
Авдеев заглянул в меню и передал ему.
— Заказывайте! — сказал он и улыбнулся изо всех сил. — Хочу, чтоб всем было вкусно!
— Предпочел бы рыбку.
— На закуску?
— Нет, на закуску как раз что-нибудь мясное. Ветчинка-буженинка-шейка-карбонад. Sogenannte «Руссише закузьки». А рыбку — на горячее.
Заказали эти самые «закузьки», то есть большое мясное ассорти на всех, восемь рублей в сумме. Салат оливье, четыре раза по восемьдесят, чуть больше трешки. Салат восточный, боржоми, хлеб, масло — это мелочь. Водки графин — еще пятерка. Авдеев в уме подсчитывал расход.
— Хочешь шампанского? — Тарпанов положил руку Лене на плечо, чуть подвинул ее к себе. — Или коньячку? Мы тут мужики грубые, водку гложем, а нежной девушке надо что-то нежное…
— Нет, спасибо, — ответила она.
— Что так?
— Да так.
— Ну выпейте хоть что-нибудь! — Авдеев поднял на нее глаза.
Он только сейчас заметил, что она одета как-то чересчур празднично. Тимошин и Тарпанов были в обыкновенных рабочих костюмах, ну да, в светлых рубашках и галстуках, но это в издательстве была почти что униформа; сам он — чуть ли не в домашнем пуловере крупной вязки; а эта Лена — в тонком шелковом платье без рукавов и с голыми плечами. Вспомнил, что она переобувалась: снимала сапожки, доставала из сумки туфли на каблуках. Теперь понятно, почему она надела шубку в этот прохладный, но совсем еще не зимний вечер.
— Хорошо, — она едва кивнула. — Бокал сухого… Если вы настаиваете.
— Настаиваю! — воскликнул он. — Теперь горячее! Придумали?
— Чего тут думать-выбирать? — вздохнул Тимошин. — Ресторан, конечно, шикарный, а вот ассортиментик так себе. Но есть, как говорится, вечные ценности! Осетрина — всегда осетрина!
«Ага, — подумал Авдеев, — четыре девяносто порция. Итого еще двадцатка. Всего пока в сумме максимум сорок. Нормально. Ничего. Еще на десерте пошикуем».
— Мне осетрину не надо, — подала голос Лена.
— Почему?
— Не люблю рыбу, извините.
— Тогда вот, мясо по-строгановски! — заулыбался Авдеев.
— Спасибо, нет.
— Я вас умоляю!
Он нагнулся к ней через стол, протягивая книжечку меню, и вдруг запнулся. Он почувствовал, что она толкнула его пяткой в ногу, в голень. Не сильно, но выразительно. Мягко и упруго. Даже не пяткой, а стопой, вот этой подушечкой под пальцами. То есть она сняла туфлю под столом. Они на секунду встретились глазами. Неужели она так грубо заигрывает с ним? Сидя рядом со своим кавалером? Интересная девушка.
— Не надо, — медленно повторила она.
— Ну хоть котлетку-то хоть съешь? — Тарпанов снова обнял ее за плечо. — Киевскую, а? С косточкой! С маслицем! А? А там и шампанского подзакажем! Или ликерчику. Дамского, а?
Лена выдернула меню из рук Авдеева.
— Куриную котлету паровую, — сказала она; как раз подходил официант. — Вот эту. Вот, вот, пожалуйста, — и ткнула пальцем в строчку. Объяснила: — Я на диете. И пирожное мне тоже не надо. И кофе не надо.
— Как скажете, — кивнул официант.
Ели, пили, весело разговаривали. О кино, театре и о новой модели «Жигулей».
О делах — ни слова. Но, кажется, так полагается. Лариса объяснила. Никаких вопросов по книге, по срокам, по планам, по гонорару. Просто — пей-гуляй-веселись. Они сами всё лучше тебя понимают.
Официант принес счет. Тридцать восемь двадцать! Даже обидно, что Лариса не пошла с ними. На всех бы хватило. Авдеев залез под свой пуловер, достал деньги из нагрудного кармана рубашки. Отсчитал четыре красненьких.
— Сдачи не надо!
— Благодарю! — сдержанно отозвался официант.
— Спасибо, маэстро! — сказал Тимошин, поднимаясь из-за стола. — Ох, накормил, щедрая душа. Вон даже водочка осталась. На посошок?
— На посошок!
* * *
Спустились в гардероб по широкой лестнице.
— Ой, где мой номерок? — Лена стала рыться в сумочке. — Я, кажется, номерок потеряла… Черт…
— Вот ваш номерок, — сказал Авдеев. — Я сдавал ваше пальто, забыл вам отдать, извините…
— Очень хорошо! — вдруг громко сказала она. — Пожалуйста, Дима, возьмите мою шубу, я сейчас сапоги надену, и… И проводите меня домой.
Тимошин хмыкнул и подмигнул Авдееву.
— Лен, ты что? — спросил Тарпанов.
— Что слышал!
— Нет, погоди… — он потянул ее к себе.
Она выдернулась, подошла к Авдееву. Крепко взяла его под руку.
У Тарпанова сделалось красное лицо.
— Друзья, друзья, только умоляю, без драки! — тоненько захихикал Тимошин, разминая пальцы. — А то всем влетит! Ой, как влетит!
Авдеев вспомнил, что Тимошин хвастался: он бывший самбист, мастер спорта, вице-чемпион Московской области.
— Драться еще из-за нее! Много чести! Тьфу! — Тарпанов чуть ли не взаправду сплюнул и выбежал вон.
* * *
Ехали в такси.
Сидели рядом на заднем сиденье. Авдеев тревожно ждал, когда она начнет к нему хотя бы плечом прислоняться. Она была красивая, он рассмотрел. И дерзкая такая, это тоже хорошо. Как-то разогревает, да. Но он вовсе не хотел изменять Ларисе. Тем более сегодня, вот так, с разбегу. Да еще при том, что она отдала ему все семейные деньги. Но, с другой-то стороны, красивая женщина говорит: «поехали ко мне»; ну да, она сказала чуточку иначе, осторожнее, но смысл тот же самый. Отказываться — как-то не по-мужски. Блеять что-то благопристойное, «я женат и люблю свою жену»? Фу! Что делать-то?
— Хороший вы человек, Дима, — вдруг сказала она.
— Так ли это важно? — вздохнул он в ответ.
— Сама не знаю, — тоже вздохнула Лена. — Простите, что я так… поступила. Но вы, главное, передайте вашему приятелю… Товарищу Тарпанову. Передайте ему, что я его презираю. Да, вот так! По буквам. Пре-зи-ра-ю!
— Он мне никакой не приятель! — поспешно сказал Авдеев.
— Да? Что ж вы его в ресторане угощали?
— Тут смешная история, — Авдеев рассказал все, как было: — Я позвал Тимошина, он для меня важный человек. Тимошин без спросу взял с собой этого Тарпанова. Я с ним не знаком практически. Может, пару раз видел, они в одной комнате сидят. Поставил меня перед фактом. Не мог же я сказать «нет, пошел он к черту».
— Вот так и надо было сказать!
— Неловко. Тем более что он пришел с девушкой. То есть с вами!
Авдеев повернулся к Лене и зачем-то поцеловал ей руку.
— Я сейчас буду долго плакать, — сказала она. — Или смеяться. Тоже долго. Нет, вы представляете, какое говно? Звонит мне на работу, в обед. Приглашает меня поужинать в «Прагу». А потом, значит, чтоб ко мне поехать, такой был план. Я на час раньше отпросилась, бегом домой, переоделась на вечерний выход в ресторан. И на дальнейший заход ко мне. Вся-вся-вся переоделась! — сказала она, перебивая легким бесстыдством обиду и злость. — Вы понимаете?
— Понимаю.
— А он, сволочь, решил за чужой счет прогуляться. То есть за ваш. А вам тяжело. Вы переживали, что денег не хватит.
— Кто вам сказал? — постарался возмутиться Авдеев. — Ерунда!
— У вас по лицу все видно. Как вы в уме считаете, сколько натрачено, сколько осталось. Ладно. Всё.
До этой секунды Авдеев еще пытался строить планы, воображать, как зайдет к ней ненадолго. Как получит короткую награду за два часа ресторанного унижения. Как потом забежит в магазин, купит бутылку портвейна и выпьет ее из горлышка. Чтоб вернуться домой совсем пьяным, чтоб без расспросов плюхнуться спать. Но теперь он сильно почувствовал — нет. Слишком умная. Наблюдательная, проницательная и все такое. Почти как Лариса. Не надо.
Поэтому он этак мудро сказал:
— Простите его, дурака! С кем не бывает…
— Такое не прощается. Никогда. Так что увидите его — передайте. Презираю! Я вам, Дима, скажу: легче простить, если бы он меня под кого подложить хотел. Чем вот такую мелкую халяву.
— Да неужели?
— А то. Подложить — это же целая трагедия. А на халяву угостить — дешевка. Стоп, стоп, вот здесь остановитесь! — крикнула она таксисту и сунула ему рубль.
— Давайте уж я вас провожу…
— До метро я сама! — сказала она, указывая на красную букву «М», торчащую над подземным переходом. — Всё, приехали. И еще. Ничего они вам не сделают. Зря вы на них сорок рэ выкинули. Жлобы и халявщики. Приятно было познакомиться. Спасибо за ужин. До свидания.
* * *
Наверное, месяца три Авдеев не приходил в издательство «Спутник», и даже не звонил. Потому что Тимошин никак не проявлялся. Не позвонил назавтра, не поблагодарил, как полагается воспитанному человеку. Потом праздники. Потом опять молчанка. Потом Новый год. И опять глухо. Наверное, это его Тарпанов настрополил. Наверное, эта Лена как следует его послала, и он думает понятно что. Но ведь не станешь же объяснять, как дело было.
В середине февраля все-таки пришел.
Пришел и прямо в дубленке зашел в комнату, где сидели Тимошин, Тарпанов и еще какой-то совсем юный парнишка. Стажер-практикант, наверное.
— Куда ты пропал, старик? — Тимошин вылез из-за стола, слегка вздел руки, а потом полез обниматься. — Мы уж с Сашкой решили, что ты совсем нас бросил… В «Худлит» убежал, или в «Прогресс». Правда, Санёк?
— Добрый день, — кивнул Авдеев Тарпанову.
Тот ответно кивнул, но с места не встал, руки не подал.
«Не зажило!» — подумал Авдеев.
— Анекдот хочешь? — спросил он Тимошина.
— Трави!
— Слушай сюда, — Авдеев вытащил из портфеля газету «Труд», развернул. — Вот. Новости зарубежной культуры. Как сообщает газета «Фольксштимме», известный прогрессивный австрийский писатель Гюнтер Штубенброт, автор романов о рабочем классе… тыр-тыр-тыр… вступил в Коммунистическую партию Австрии, и был… тыр-тыр-тыр… избран в состав федерального правления КПА. В СССР его рассказы готовятся к печати в издательстве «Спутник».
— Ну ты жук! — захохотал Тимошин и взял газету в руки. — А кто автор-то, а? Кто заметочку написал?
— Понятия не имею.
— Ну ты жучила! А.В. Деев! Кто ж это такой? Теряюсь в догадках! — Тимошин сделал пальцами козу и ткнул Авдеева в живот. — Блеск! Снимаю шляпу. Несу директору. Отправляем на верстку. Саня! Подготовь договор. А осетринка-то была ой-ой, спасибо, маэстро, накормил от души!
ДОЛГ
Стояли на лестничной площадке восемнадцатого этажа. Дом был новый и прекрасный: окна до полу, искусственные цветы на деревянных стойках, и даже узкая скамеечка стояла в полуметре от стекла — чтобы сидеть и любоваться уходящими к горизонту волнами крыш и островами парков. Дом был, можно сказать, шикарный — всего две квартиры на этаже.
Но вот пепел стряхивать было некуда, поскольку наступила эпоха борьбы с курением.
Однако вышли именно что покурить.
Пятеро: Максим — это к нему пришли гости; Диана, девушка Максима; а также Богдан и Данила, и еще Даша Сапожникова. Она была как бы старшая подруга Дианы — не в смысле возраста, они были почти ровесницы, ну, может, год или два разницы, но в смысле состоявшейся судьбы — точно. Диана третий год бойфрендится с этим своим недоростком — хотя он, конечно, неплохой парень, ну, метр шестьдесят пять, но ничего, бывает хуже — а Даша уже замужем за известным человеком. Это по ней было видно, даже не по одежде — хотя и с одеждой был полный порядок, — а по повадке, по лицу, по манерам — вроде бы скромным, но очень уверенным.
Курили, кстати, только Богдан и Даша, остальные вышли за компанию. Пепельницу взяли с собой.
Болтали, негромко смеялись. Богдан глаз не сводил с Даши. Максим и Данила это видели и незаметно перемигивались.
Уже погасили сигареты и собрались идти назад, как вдруг дверь другой квартиры открылась, и вышел мужчина лет сорока пяти. Высокий, стройный, спортивный, в светлых домашних брюках и безрукавке поверх матово-белой сорочки. Смуглый и чуть седеющий.
— Фу-фу-фу! — сморщился он. — Надымили!
— Здрасьте, Сергей Ильич! — хором выпалили Максим и Диана.
— Окно бы открыли, что ли…
— Не открывается, Сергей Ильич! — Максим подергал ручку фрамуги.
— Господи! — досадливо вздохнул мужчина и прошел к окну; все посторонились; он взялся за рукоять, резко дернул ее вверх и вправо; фрамуга открылась; осенний воздух ворвался вовнутрь. — Эх, умелые руки. Вот так-то лучше. Потом закрыть сумеете?
— Конечно, Сергей Ильич! — снова хором сказали Диана и Максим. — Спасибо!
— Не за что. Где папа, Максик? Давно его не вижу.
— Они с мамой в Тбилиси.
— Ага! — засмеялся он. — Старики в отъезде, а вы отрываетесь?
Богдан и Данила вежливо захихикали, а Даша посмотрела на него с благожелательным интересом. Приятный мужчина.
— Позвольте вам представить моих друзей! — сказал Максим. — Диану вы знаете, а это Данила Макарцев, художник. Богдан Валлотон, галерист и куратор.
— Феликсович? — изысканно пошутил Сергей Ильич, намекая на известного швейцарского графика Феликса Валлотона.
— Псевдоним! — парировал Богдан. — Я Леонардович. Настоящая фамилия Да Винчи.
Сергей Ильич улыбнулся. Оценил.
— А это, — повел Максим рукой в его сторону, — а это Сергей Ильич Неципорский, наш самый лучший сценарист. «Внутри кольца», «Второй состав», «Вексель», «Спецкор» и все такое… Вот, Сергей Ильич, познакомьтесь с Дашей. Вам будет интересно! Может даже, полезно по работе. Она жена известного режиссера…
— Сапожникова! — сказала Даша, протянув руку.
— Саши Сапожникова жена? — поднял брови Сергей Ильич.
Дашина красивая рука повисла в воздухе.
— Жена за мужа не отвечает, — задумчиво сказал он. — Но, с другой стороны, муж и жена — одна сатана. Не хочу подавать вам руку. Ваш муж не отдает долги.
— Давно? Сколько? — убрав руку, брезгливо спросила Даша.
— Семь лет назад. Не так и много. Полмиллиона. Хотя… Зная, как живут люди вокруг, я бы не сказал, что это ну прямо копейки.
Даша хмыкнула и пожала плечами.
Сергей Ильич тоже пожал плечами и хмыкнул.
Всем стало неприятно.
Максим и Диана отвернулись, Данила тоже, а Богдан смотрел на Сергея Ильича хмуро и зло.
— Все сценаристы такие злопамятные? — засмеялась Даша.
— Это не просто деньги в долг, — серьезно ответил Сергей Ильич. — Семь лет назад, когда я пришел из журналистики в кино, ваш муж… Тогда он еще не был вашим мужем… Саша Сапожников обещал мне помочь. Не я его просил, а он сам на меня вышел. Со своими предложениями. Попросил деньги вперед. Я дал. А он сначала волынил, а потом исчез.
— Докажите! — резко сказала Даша.
— Это хорошо, что вы защищаете своего мужа, — продолжал Сергей Ильич. — Я ничего не собираюсь доказывать. Я просто объясняю, почему мне неохота с вами знакомиться.
— Врете! — Даша подшагнула к нему.
— У меня в ютюбе — под триста тысяч подписчиков. И в соцсетях тоже. Имейте это в виду. Счастливо. До свидания, молодые люди.
Он повернулся и пошел к своей двери.
— До свидания, Сергей Ильич! — прошептали Максим и Диана.
— Стойте! — вдруг крикнула Даша.
— Да? — он обернулся.
— Подождите. Простите…
— Пожалуйста, — он усмехнулся. — Я могу идти?
— Нет! — сказала она. — Я хочу спросить. Я могу что-то для вас сделать? Что-то сделать, чтоб вы простили моего мужа. Его обман. И этот долг.
Сергей Ильич оглядел ее с головы до ног. Спросил:
— Прямо сейчас?
— А зачем тянуть?
— Да, — сказал он. — Конечно. Пойдемте.
Открыл перед ней дверь квартиры. Потом зашел сам.
Вся компания услышала, как в замке два раза повернулся ключ.
— Ни ххх… себе… Извините, девушки, — выдохнул Максим.
— Кино… — кивнула Диана.
— Порнушка! — сказал Данила.
— Заткнись! — обиделся Богдан.
— Пошли в дом, — сказал Максим.
— Я лично никуда не пойду, — сказал Богдан. — Вдруг она позовет, — он сглотнул и прошептал: — на помощь…
На него было жалко смотреть.
Наверное, он в самом деле был давно влюблен в эту Дашу. Ухаживал, звонил, приглашал в ресторан, в театр, на выставку. Возможно, звал замуж: все-таки галерист и куратор, не просто так. А режиссер Сапожников — тоже мне, Тарантино! Спилберг! Ларс фон Триер! — поманил пальцем, и все. Но, наверное, все-таки не все, раз она часто приходит в гости к институтским подругам и их друзьям. Наверное, не все у нее так сахарно и шоколадно с этим старым козлом. Она у него которая жена? Пятая? Или двадцать восьмая? Так что Богдан старался быть рядом — надеялся, что ветер переменится. Ну вот ветер и дунул. Сейчас она вот за этой дверью быстренько дает другому старому козлу — чтоб отмазать первого.
И прямо в такт его мыслям Данила спросил Максима:
— Как думаешь, она ему даст?
— Хватит! — сказала Диана. — Она моя подруга и хороший человек!
— А я что, сказал, что она плохой человек?
— Наоборот! — засмеялся Максим. — Очень хороший! Даже слишком.
— Почему слишком? — не поняла Диана.
— Супер какая жена! Вот ты бы так смогла?
— Дурак! — обиделась Диана и отошла на два шага, к окну. Постояла там, посмотрела на небо и крыши. Потом резко обернулась, обняла Максима и сказала: — Если бы тебя убивали. Или в тюрьму посадить хотели. Тогда да. Тогда смогла бы.
Максим обнял ее в ответ. Они поцеловались.
— А за пол-ляма и ютюб, значит, нет? — спросил он.
— За пол-ляма и ютюб — нет. Сам зарабатывай и сам отмазывайся!
Максим снова ее поцеловал.
— Правильно! — сказал Данила. — Пол-лимона за один раз — несуразно.
— Почему? — прозаично спросила Диана.
— В оба конца несуразно, — объяснил Максим. — Женщине трахаться за старый долг мужа несуразно. Мужчине платить за один трах полмиллиона — тоже несуразно. Хотя Дашка очень красивая. Может, Сергею Ильичу как раз по карману.
— А в морду?! — покраснев, Богдан схватил его за воротник, размахнулся.
— Не смей! — Диана перехватила его руку.
— Все, все, все! — Данила оттащил его в сторонку.
Что-то тенькнуло о кафельный пол. Это пуговица отлетела от рубашки Максима.
— Извини, друг! — сказал Богдан. Поднял с пола пуговицу и протянул Диане. — Пришьешь ему? Прости, Макс. Сорвался.
Тот потрепал его по плечу.
— Спасибо! — Диана сунула пуговицу в карман своих джинсов.
Прошло еще минут десять. Потом еще полчаса. Уйти не было сил. Они вчетвером сидели на этой скамеечке, как птицы на жердочке, и смотрели то в окно, то на эту проклятую дверь.
Ключ щелкнул.
Дверь приоткрылась. Вышла Даша, даже не вышла, а бочком выскользнула. Она смотрела в пол. Все кинулись к ней.
— А вы что здесь делаете? — спросила она, не поднимая головы.
— Даш, ты… Ты как?
— Уйдите от меня! — она нажала на кнопку лифта. — Не подходите ко мне!
Через полминуты уехала.
— Всё! — сказал Богдан.
— В смысле?
— Я его убью! — и дернул дверь.
Дверь была не заперта. Вся компания вломилась внутрь.
Пробежали по коридору, ввалились в большую комнату и остолбенели.
За круглым накрытым к чаю столом сидели — Сергей Ильич, его жена, еще одна парочка того же возраста, а также совсем пожилая пара — полная женщина в оренбургском платке на плечах, и старик с серебряной бородой, в длинной черной одежде, с крестом на груди.
— Знакомьтесь — сказал Сергей Ильич. — Мой сосед Максим, его невеста Диана и их друзья.
— Что вы сделали с Дашей? — с разгона спросил Богдан.
— Батюшка дал ей наставление, — сказал Сергей Ильич.
— Зачем так пышно, Сережа? — возразил священник. — Просто поговорили. Добрая молодая женщина. Умная. Крещеная, кстати говоря. Обещала, что поговорит с мужем, усовестит его. Там он, глядишь, и долг вернет, и прощенья попросит. Или хотя бы объяснится с Сережей, то есть с Сергеем Ильичом. Но не сразу. Скоро такое не делается. Терпение нужно. А может, чайку?
— Да, кстати! — сказала жена Сергея Ильича. — Выпьете чаю?
— Спасибо, спасибо, мы пойдем…
* * *
Даша ждала такси и представляла себе, как муж будет смеяться и глумиться над ее рассказом. Над злопамятным сценаристом, над благодушным священником, над сопляком-ухажером и, главное, над ней. Домой идти не хотелось.
Тогда она вообразила, что рассказывает все по-другому — так, как ей думалось, пока она не вошла в ту квартиру, где чай и разговоры о Боге и совести. Наврать бы мужу, что Сергей Ильич шантажом добился от нее секса. Но тогда муж может просто выгнать ее за дверь, он такой. От этого ей совсем расхотелось домой, просто напрочь.
Может быть, позвонить Богдану, он хороший, он все поймет, он поверит, он успокоит? Нет, как-то нелепо. Тогда надо было еще у лифта сразу кидаться ему на шею.
Значит, домой не хочется, к Богдану — глупо.
Она отменила такси и пешком пошла в какую-то третью сторону.
КОВЕР И ПАРКЕТ
— Что вы на меня смотрите?
— Простите, вам показалось.
Этот странный разговор с незнакомцем вдруг начался на бульваре, я присел на лавочку — искал свободную, но лавочки были по-новому короткие, максимум на трех человек, но везде сидели парочки, и была только одна, где сидел пожилой мужчина в солидном пиджаке и драных джинсах. Драных не по-модному, а на самом деле старых и обтрепанных. Ботинки были приличные. Рядом стояла высокая черная сумка.
Я уселся, снял правую туфлю.
— Но я же вижу! — настаивал он.
— Я смотрю на свои носки, — сказал я.
— А зачем все время на меня коситесь? — он не отставал. — Что, никогда не видали такого пиджака? «Джеф Уотерс», если угодно. Небось, вы и марки такой не знаете… Вот, глядите, — и он чуть ли не в нос сунул мне свой рукав. — Пуговички не сверху нашиты, а с петельками, первый признак настоящего пиджака… А что у вас с носками?
— Передний шов стал натирать пальцы, — машинально ответил я.
Он расхохотался:
— Ах! Жесткий шовчик! Натирает пальчик!
Сбросил свой правый ботинок, и я увидел рваный носок, даже на взгляд — грязный и липкий. Нечистые пальцы торчали наружу. Мне на секунду показалось, что до меня долетел гнусный запах пикантного «дорогобужского» сыра, который мы в детстве называли вонючим и говорили, что он пахнет немытыми ногами.
— А ботиночки-то «Грейсман»! Видали прошивку? Инглиш, хэнд мэйд!
Он вытащил из сумки газету, оторвал лист и закутал в него ногу наподобие портянки. Сунул ногу в ботинок, притопнул.
— Покойная бабушка, царствие небесное, рассказывала, как еще до войны, на Хасане, она в штабе служила, вот так от холода спасались. Летчики знакомые научили. Ногу в газетку закрутить, и тепло, — объяснил он. — Один такой летчик потом на бабушке женился, в генералы выбился. Дедушка мой родной, генерал-лейтенант, дважды герой, начальник кой-чего очень важного. Ну а папа — вообще! И с маминой стороны тоже. И вот я, человек с такой семейной биографией, можно сказать, в полном ничтожестве пребываю! А почему?
Я пожал плечами.
— Нет, вы скажите, почему? За что это мне?
Я натянул носок, снова надел туфлю и собрался встать.
— Что ж вы молчите?! — чуть не закричал он. — Я знаю, что вы думаете! Алкаш, пропойца, блудный папаша, детей по свету разбросавший? Мелкий жулик, бездельник? Нет! Бездельник, впрочем, да. Но дело не в этом! За мерзость свою наказан, за гадость и подлость! Вы хоть знаете, что такое, когда человек наказан за мерзость?
— Ваша фамилия Мармеладов?
— Эрудит! — он расхохотался.
Я встал со скамейки, шагнул и почувствовал — опять что-то колет в районе пальцев. Не надо было ставить голую ногу на асфальт. Пришлось снова садиться, снимать туфлю.
— Вот! — театрально воскликнул он. — Судьба вам выслушать меня! Итак. Родился я в одна тысяча девятьсот две звездочки году в большой и богатой семье, в коей и случилось мне стать единственным наследником. А отец мой, крупнейший бизнесмен, незадолго до смерти своей ушел, как это сказать по-русски, в кэш. Превратил все свое гигантское состояние в деньги. Никаких акций. Только вклады, депозиты, облигации. И все это стало мое. Мама умерла еще раньше. Я жил в Хилковом переулке. Остоженка, Золотая миля, а? Квартира девять комнат. Жил один. То есть с помощницей, Дарьей Николаевной. Она у меня была вроде няни, с юных моих лет. Домоправительница и экономка. С женами разводился легко — давал такого отступного, что ой-ой-ой. В пятьдесят восемь лет я снова развелся — как мне казалось, в последний раз. То ли в пятый, то ли в шестой, уж не помню. Все-таки в пятый, да. И вот тут-то и началось самое забавное…
Мне стало интересно его слушать.
Но на всякий случай я делал вид, что ищу камешек в туфле.
— Конечно, женщины у меня были. Всякие-разные кратковременные. Привязываться к женщине я не хотел, да и честно-то говоря, уже не мог. Да-с. И в смысле истраченной души, да и в самом простом смысле тоже. Моя мужская энергия, вы понимаете, о чем я? Она как-то с годами стала уменьшаться и скоро улетучилась почти совсем… Вместе с ней пропадало и желание. Я не принадлежал к числу похотливых импотентов, бессильных эротоманов-фантазеров. Я был, так сказать, целостной личностью. Как это по-русски? Кохирент? Или интегрейтед? Но иногда под утро мне снились соблазнительные сны, ну и вместе с ними… — он сделал краткую паузу.
— Утренняя эрекция? — уточнил я.
— Фу! — он всплеснул руками. — Зачем эти некрасивые, пошлые слова! Давайте без терминологии. Скажем так: утром я нередко ощущал краткое возвращение мужской энергии. Да и желания тоже возвращались. Но ненадолго. Буквально на десять минут. В эти минуты мне хотелось испытать прежнюю негу и страсть. Но как это сделать? Я ведь живу один, без жены-любовницы-партнерши. Бросаться к телефону и звонить «девушке по вызову»? А? — и он замолчал, вопросительно глядя на меня.
— Ну, например…
— Ах, да что вы такое говорите! Я же вам сказал, что все это на десять, самое большое на пятнадцать минут! Пока дозвонишься, уже всё… В конце концов я посоветовался с Дарьей Николаевной, и мы сделали так. Мы пригласили, вернее, она пригласила — двух-трех девушек на постоянное житье. Вернее, чтобы они здесь ночевали. Я же говорю, квартира у меня огромная, мы им выделили комнату рядом со спальней.
— То есть чтобы они тут же прыг-скок, как только, так сразу? — мне стало еще интереснее.
— Именно! Правильно!
— А почему две-три?
— У космонавта всегда есть дублер. Мало ли что!
— То есть вы, вместе с вашей горничной, наняли проституток? Как бы на постоянную работу?
Он тяжело вздохнул.
— Вы правы. Да, да, именно! — он вздохнул еще тяжелее. — Это ведь мерзко, это ведь гнусно — нанимать проституток. Особенно в свете новейшей морали. Говорят, в Швеции клиентов наказывают еще строже, чем самих проституток. Впрочем, и по старой морали тоже не шибко хорошо. Я был самодовольный богатый дурак. Нет, я не прошу снисхождения, я просто объясняю. Я думал, что даю девушкам заработать, причем неплохо. О нравственной стороне дела я не думал совсем. Но жизнь меня наказала. Судьба наказала. Бог наказал.
— Слишком строго наказал вас Бог за пользование платными секс-услугами, — я усмехнулся. — Строже, чем в Швеции. Не обижайтесь. На месте Бога я бы ограничился крупным штрафом…
— Какой добрый! Потому и не Бог! — хохотнул он в ответ, но тут же посерьезнел. — Но дело не в девочках… Вернее, не только в них. А еще точнее, не в них вовсе. Итак. Одним вот таким утром мне что-то приснилось, помню, что, но рассказывать не стану, сами можете легко вообразить, и на излете сна возник прилив энергии…
«Ой-ой-ой, — подумал я, — он слишком красиво болтает, забавно бы понять, кто он? Впрочем, неважно».
А он продолжал:
— Почувствовав это, я нажал клавишу на прикроватной тумбочке. Дарья Николаевна отозвалась сию секунду. «Утренняя нега!» — произнес я наш пароль, она нажала отбой, и буквально через несколько мгновений я услышал сладкий топот босых ножек по полу. Приоткрылась дверь спальни, и вбежала девушка — да, именно вбежала, таков был ритуал — юная, стройная, но с красивой фигуркой, вы понимаете, ммм? — с распущенными по плечам светлыми волосами, почти голая, то есть в одной только футболке, она улыбалась мне — и вдруг! И вдруг упала! Запнулась за какую-то дурацкую складку на ковре — беспомощно взмахнула руками, потому что ковер резко поехал по паркету… И она упала лицом, прямо щекой и немного носом — упала на угол мраморной доски старинного комода — у меня спальня была такая, антикварная… Кровь хлынула, на ее чудесные губы, на белую короткую футболку, и даже на живот. Она тоненько заплакала от боли и страха. Боже! У меня все разбилось и переломилось внутри, я почувствовал такую боль, жалость, и раскаяние, и нежность к этой девушке… И я закричал: «Скорую! Врача! Немедленно!» — и подбежал к ней, не стыдясь того, что сам был голый… и моя мужская энергия сразу как-то сдулась, да. Но зато проснулась невесть откуда взявшаяся любовь. Да, любовь, я настаиваю! Я закутал ее в простыню, я отирал ее кровь рукой и вытирал руку о свое тело, я обнимал ее, дрожащую и плачущую, я целовал ее в макушку и шептал: «Милая, милая, сейчас, не бойся…». Дарья Николаевна вызвала скорую, подозревали перелом носа, я — вы не поверите! — пригнал переносной рентген, я не считал денег — сделали снимок, законопатили ей нос специальными пробками, из длинных полос ткани, вымоченных в каком-то желтом растворе. Известный лицевой хирург все сделал, я его тоже срочно вызвал к себе домой… И вот всего через три часа она, обмазанная йодом, перевязанная, с наклейкой на скуле и с этими смешными хвостиками из ноздрей, переодетая в свежее, в длинную ночную рубашку… Она лежала в моей постели, а я лежал рядом, осторожно держа ее руку, перебирая ее пальцы и уверяя, что до свадьбы заживет…
— Зажило? — спросил я.
— Да, разумеется, — сказал он. — Я женился на ней. Не то чтобы я хотел искупить какую-то вину. Хотя, может быть, и это. Но это не главное. Я на самом деле в нее влюбился. Меня просто ломало и крутило от нежности и страсти.
Я велел Дарье Николаевне щедро расплатиться с остальными девочками и стал погружаться в новую счастливую жизнь. У нас родились дети. Трое. Девочки-погодки и потом, еще через два года, — мальчик. Она окончила институт, я все оплатил по высшей ставке. Завела небольшой бизнес. На мои деньги, разумеется. Я не уверен, что она вышла в ноль. Так, развлечение. Но я был только рад. Любила ли она меня? Не знаю. Временами, наверное, все-таки да. Взгляд, вздох, объятие — не обманешь. Наверное, она чувствовала благодарность. Хотя я благодарности не требовал, это ведь низко — делать добро, а потом напоминать. Я ее любил! Любить-то любил, но — тоже как-то неправильно. Как Раскольников Соню. Не ее любил, а страдание человеческое. Смешно, правда?
— Чего ж смешного?
— Того смешного, что к ней постепенно переходили доверенности на все мои счета и вклады… Дарья Николаевна этому не препятствовала. Наоборот, она будто бы была на ее стороне. Оно и верно. Мне уже было за шестьдесят, а ей — едва тридцать. Надо не о себе думать, а о ней, о детях. Дети, разумеется, учились за границей. Она часто к ним езживала, пару раз и я съездил… Вот… А потом…
И он замолчал.
— И что потом? — поторопил я, тем более что с моей ногой уже все было в порядке — я нашел этот чертов камешек, вернее, крупную песчинку, которая застряла где-то сбоку, ближе к носику туфли.
— А потом, — грустно рассмеялся он. — А потом, когда у нее в Лондоне появился «один человек», оказалось, что в моем доме уже нет ничего моего. Включая сам дом, то есть квартиру. Все уже принадлежало ей и детям. Моего осталось только пиджак «Джеф Уотерс» и ботинки «Грейсман». И домашние брюки. Как говорится, ушел, в чем стоял. Точнее сказать, меня выгнали.
Он тряхнул свою черную сумку-торбу. Раздалось жестяное бряканье, и, как будто нарочно, мимо нас прошел какой-то парень, на ходу допивая пиво; он собрался бросить пустую банку в урну. Мой собеседник лебезящим тоном попросил: «Баночку сюда, если не трудно!» Прихлопнул ее ногой, сплющил. Кинул в сумку.
— Сочувствую, — сказал я.
— Правда?
— Правда. Хотя несколько странно. Вы же ее осыпали благами, а она вот так. Трудно поверить, что человек, что женщина, пускай даже… — я запнулся, хотел сказать «бывшая проститутка», но нашел нужные слова: — пускай даже с такой сложной биографией, может быть настолько коварной и неблагодарной… Очень странно. Почти невероятно.
— Да она тут ни при чем! — воскликнул он. — Это Дарья Николаевна! Моя помощница, почти что няня с юных лет!
— Да ну?
— Вот, вот, вот! — он залез во внутренний карман пиджака, вытащил потертый конверт, достал письмо, протянул мне и тут же отдернул: — Нет! Я лучше сам прочитаю. Вот, слушайте:
«Мой дорогой, мой незабвенный, мой некогда самый любимый, а сейчас самый ненавистный человек! Ты помнишь нашу первую встречу? Тебе было всего семнадцать, у тебя были прыщи и юношеский невроз, и твои папа и мама наняли меня в домработницы. Я была старше тебя ровно на семь месяцев. Мне уже было восемнадцать, и я была бойкой девчонкой. Они взяли меня специально, чтоб ты меня трахал. Чтоб я тебя утихомиривала по этой части. Чтоб ты спокойно учился в институте, не заглядывался на девчонок, не страдал от того, что не дают. Чтоб дома тебя всегда ждала ласковая, красивая, веселая и умелая молодая баба. И тебе это нравилось. Ты даже иногда ночью мычал мне всякие слова, я помню. Я сначала привыкла к тебе, а потом полюбила тебя. Ты женился и разводился, но меня не отпускал. Ты спал со мной тогда, когда тебе это было надо. Конечно, я должна была уйти, ведь же не крепостное право, тем более что я накопила не так мало денег за эти годы. Но, грешным делом, я привыкла не только к тебе, мой сладкий, но и к жизни в роскошной квартире, к шоферу, к банковской карте… Это уже все было мое. И я нанимала тебе девок для твоей «утренней неги», потому что я точно знала: пройдет еще три, пять, семь лет, у тебя перестанет стоять даже по утрам, нам с тобой будет за семьдесят, и мы останемся вдвоем. Официально или нет — какая разница. Но ты станешь навсегда моим, а я — навсегда твоею. Но вот ведь как вышло. Я ждала от нашей жизни чего угодно, любых трагедий и болезней, но — не этого пошлого предательства. Ты предал мою полувековую любовь. А иногда мне кажется, что я сама виновата. Зачем в твоей спальне я положила такой легкий афганский ковер на такой скользкий паркет? Хотела, чтоб все было дорого и красиво… Но все равно это сделал ты. Пусть тебя простит Бог — но не я».
Дочитав, он сложил письмо обратно в конверт и спрятал его в карман.
— Вы это всё выдумали! — сказал я, вставая с лавочки.
— Конечно, выдумал! — кивнул он. — Но не всё.