Опубликовано в журнале Знамя, номер 4, 2024
Об авторе | Данил Швед (р. 2003) вырос в городе Великие Луки (Псковская область), живет в Санкт-Петербурге, обучается на филологическом факультете НИУ ВШЭ. Предыдущая публикация в «Знамени» — «Поэзия Виктора Ширали: движение — жизнь» (№ 2, 2024).
Публикация в рамках совместного проекта журнала с Ассоциацией писателей и издателей России (АСПИР).
Леонид Аронзон и Иосиф Бродский — важнейшие имена не только для среды литературного ленинградского андеграунда, но и для всей русской поэзии в целом. Практически ровесники, люди, принадлежавшие одному культурному пространству, они начали писать в одной творческой и исторической среде, но судьбы их сложились по-разному. Бродский стал известным и всемирно признанным поэтом, классиком своего времени, вышедшим из подполья, а Леонид Аронзон, наоборот, только начинает свой «рост», медленно и постепенно пробираясь к современному читателю в роли одного из главных представителей эпохи самиздата в Ленинграде.
Впервые в печати имена Леонида Аронзона и Иосифа Бродского как главных антиподов ленинградской поэзии назвал Виктор Кривулин в короткой заметке под названием «Леонид Аронзон — соперник Иосифа Бродского» в журнале «Охота на мамонта» 1998 года. В тексте Кривулина прослеживается явная симпатия к поэзии Аронзона, однако о Бродском Кривулин пишет сухо и твердо, не оспаривая его «главенство» перед любым другим поэтом, что выражается даже в названии этой заметки, где «соперничает» и «нападает» имя Леонида Аронзона, а большой поэт Бродский лишь принимает этот вызов. Так, именно Виктор Кривулин публично укрепил миф о соперничестве Аронзона и Бродского, промежуточный итог которого он подводит довольно лаконично: «нынешнее бесславие Аронзона — не что иное, как тень всемирной славы последнего русского нобелевского лауреата»1.
В одном из интервью 2001 года Владимир Эрль вспоминает свой опыт близкого общения с Аронзоном. По его словам, Аронзон был наивным, авантюрным и «невероятно смешливым человеком». Аронзон нередко брал на себя роль «ментора» молодого Эрля, ведь разница в их возрасте составляла почти восемь лет (для неподцензурной среды Ленинграда отношения по формуле «ученик — наставник» были довольно распространенным явлением, стоит вспомнить хотя бы эпатажную фигуру Константина Кузьминского, который считал своим учеником практически каждого молодого, только появившегося автора, например, Бориса Куприянова или Петра Чейгина). Наверное, одна из самых ценных фраз, прозвучавших в этом интервью, касается как раз взаимоотношений Аронзона с Бродским: «Аронзон рассказывал мне, что именно он познакомил Бродского с “ахматовскими сиротами” <…> То есть Бродский пришел на то место, которое занимал в этом кругу Аронзон»2. Примечательно, что ни в одной работе, посвященной ленинградской жизни Иосифа Бродского, похожая ситуация не была описана, и даже упоминание Аронзона в контексте с кругом «ахматовских сирот» отсутствует. Такая двойственная ситуация демонстрирует, что миф соперничества двух поэтов рождается именно со стороны Леонида Аронзона и воспоминаний о нем.
Юрий Шмерлинг, близкий друг Аронзона и Пуришинской, в интервью для Феликса Якубсона 1998 года говорит, что с 1958 года они (Аронзон и Бродский) «пересекались довольно часто» и вместе выступали на поэтических чтениях в доме культуры на Каменноостровском проспекте, где также выступали Виктор Соснора, Анатолий Найман и другие. Они вместе записывали стихи на магнитофон и помогали друг другу в местном распространении стихотворений. В знаменитом фельетоне «Окололитературный трутень» Аронзон предстает лишь как никому не известный распространитель стихов Бродского: «Некий Леонид Аронзон перепечатывает их (стихи Бродского. — Д.Ш.) на своей пишущей машинке».
В начале 1960-х между Аронзоном и Бродским происходит полный разрыв отношений. Современники не упоминают никакого явного конфликта между поэтами. Как отмечает Виталий Аронзон, «между ними лежала пропасть разного понимания назначения поэзии»3.
Во вступительной статье к двухтомному собранию сочинений Леонида Аронзона Петр Казарновский и Илья Кукуй частично обращаются к проблематике вопроса двух антиподов (антиподов ли?) неподцензурного Ленинграда 1960-х годов. По их мнению, антиподность Аронзона и Бродского и их «полярность на поэтической карте России» рождается из-за разнонаправленного движения поэтик: Бродский — спускается в предметный и детальный мир («нисходящее движение»), а Аронзон, наоборот, поднимается из него как можно выше («полное восхождение»)4. Для того чтобы перейти к имманентно-сопоставительному анализу конкретных образов и мотивов в творчестве двух авторов, верным будет придерживаться именно этой «теории об антиподности» как ведущей и классифицирующей идеи, четко определяющей концепт «столкновения» Аронзона и Бродского. Рассмотреть «спуск» одного и «подъем» другого логичнее всего при помощи одного из самых популярных поэтических образов, подходящих для этого, — образа «холма».
Довольно высокая частотность и значимость «холма» у обоих авторов может объясняться заметной популярностью этого образа в поэзии 1960-х годов (на самом деле, в поэзии второй половины ХХ века в целом). Холмистый рельеф закрепился в общественном литературном сознании как «авторская» единица Иосифа Бродского. «Холм» становится его визитной карточкой во многом благодаря стихотворениям «Лесная баллада» («Ты поскачешь во мраке…») или «Холмы» и, скорее всего, благодаря именно этим стихотворениям возникают невольные ассоциации с поэзией Аронзона, для которого «холм» также — особо важный объект в организации поэтического пространства. Однако Аронзон и Бродский смотрят на «предназначение» «холма» совершенно по-разному.
Холмистая местность Иосифа Бродского часто олицетворяет жизненный путь человека в целом (спуски, подъемы, вершины). Доступнее всего метафоризация неровного пространства изображена в стихотворении «Холмы» 1962 года. Жизнь лирических героев (влюбленной пары) Бродского в прямом смысле проходит на холме, который также становится условной «смотровой площадкой», откуда герои наблюдают за жизнью других людей:
Вместе они любили
сидеть на склоне холма.
Оттуда видны им были
церковь, сады, тюрьма.
(Бродский, «Холмы», 1962)
Холм — сакральное место как для лирических субъектов Бродского, молодой пары, так и для мира стихотворения в целом. Атмосфера на холме вступает в явную оппозицию со всем происходящим внизу, с шумом города:
А здесь на холме было тихо,
ветер их освежал.
Кругом ни свистка, ни крика.
Только комар жужжал.
(Бродский, «Холмы», 1962)
Интерпретация происходящего на самом холме и на его спусках может варьироваться. Понятие и принятие божественного (не религиозного, а, скорее, метафизического) в стихотворении словно вывернуто наизнанку. Лирический герой в «Холмах» не движется по склону вверх и не начинает свой путь у подножия (типовые варианты развития сюжета, когда субъект находится в одном пространстве с холмом), а, наоборот, с первых строк мы понимаем, что он уже находится на возвышенности, и ему только предстоит смертный спуск. Каждый герой встречает и принимает смерть по-разному. Один претерпевает физическое насилие и умирает от удара оружием (смерть тела), второй умирает от страха, от разрыва сердца (смерть души — смерть духовная):
Один топором был встречен,
и кровь потекла по часам,
другой от разрыва сердца
умер мгновенно сам.
(Бродский, «Холмы», 1962)
Исходя из этого, можно предположить, что возлюбленные Бродского соединяются в один сложноустроенный субъект, который имеет шанс на существование только в неподвижном состоянии: на склоне холма или в заросшем пруду, где их тела оказываются после встречи с убийцами. Нельзя не упомянуть, что смерть героев воспринимается скорее как рождение или перерождение, из-за чего повествование наполняется невольными аллюзиями на хорошо известные библейские мотивы (рождение Христа):
Еще пробирались на ощупь
к местам за столом женихи,
а страшную весть на площадь
уже принесли пастухи.
(Бродский, «Холмы», 1962)
Одно из самых известных стихотворений Леонида Аронзона «Утро» (1966) имеет явную мотивную и образную перекличку с «Холмами» Бродского.
Во-первых, холм в «Утре» Аронзона также выполняет роль высоко сакрального места, а не просто элемента рядовой пейзажной зарисовки. «Холм» совмещается с общей стиховой проекцией объектов и становится ведущим символом, образующим пространство для действия. Вершина холма — центр притяжения для лирического субъекта. По достижении вершины герой Аронзона словно переживает религиозную (или даже обрядовую) инициацию, падая на колени и превращаясь в ребенка:
Каждый легок и мал, кто взошел на вершину холма.
Как и легок и мал он, венчая вершину лесного холма!
Чей там взмах, чья душа или это молитва сама?
Нас в детей обращает вершина лесного холма!
(Аронзон, «Утро», 1966)
Во-вторых, нельзя не отметить, что и у Аронзона, и у Бродского «холм» становится местом таинственного убийства. У Бродского двойное убийство по разным сторонам холма оказывается ключевым событием в стихотворении, а у Аронзона мотив убийства (жертвоприношения) угадывается благодаря деталям:
Если это дитя, кто вознес его так высоко?
Детской кровью испачканы стебли песчаных осок.
(Аронзон, «Утро», 1966)
В-третьих, А.С. Бокарев в работе «Принцип кумуляции в образной структуре лирики Леонида Аронзона и Иосифа Бродского»5 обращает внимание на похожий способ перечисления и объединения образов в одну неразрывную систему у двух «крупнейших поэтов ленинградского андеграунда». В «Утре» и в «Холмах» можно выделить похожую вариацию перечисления цветов, которая более полно раскрыта у Бродского, и мы можем наблюдать за непрерывным рядом цветов, которые будут украшать гроб лирических героев:
Розы, герань, гиацинты,
пионы, сирень, ирис —
на страшный их гроб из цинка —
розы, герань, нарцисс,
лилии, словно из басмы…
(Бродский, «Холмы», 1962)
У Аронзона подобная попытка символьной кумуляции воплощается благодаря введению указательного местоимения «вот»:
Собирая цветы, называй их: вот мальва! вот мак!
Это память о рае венчает вершину холма!
(Аронзон, «Утро», 1966)
Можно сказать, что система антиподности, предложенная Кукуем и Казарновским, полностью воплощается в этих двух стихотворениях: у Бродского мы наблюдаем стремительный спуск, процесс которого представлен довольно многогранно (разнопланово) за счет сниженной динамики и увеличенного объема стихотворения, а движение героя в стихотворении «Утро» можно охарактеризовать как метафизическое возвышение, которое выходит за рамки реально существующего мира. Несмотря на установленную нами явную противонаправленность движения, лирическое повествование строится благодаря схожим образам и мотивам, способным уместиться в один общий концепт, главная точка пересечения в котором — холмистый рельеф. Получается, что в образной иерархии обоих авторов «холм» главенствует, а значит, может сконцентрировать вокруг себя новые семантические пространства и лексические связи. Например, из раннего творчества Иосифа Бродского и Леонида Аронзона следует также выделить следующую поэтическую коллокацию: «холм — лес», которая одинаково частотна и постоянна для них обоих.
Чаще всего у Аронзона и Бродского коллокация «холм — лес» расширяет пространство внутри стиха, образуя новые возможные пути следования лирического героя или новые пространства, которые имеют явный разноплановый семантический подтекст, где холм остается сакральным, а лес является отталкивающим и «нежелательным» для лирического субъекта местом, приближающимся или, наоборот, отдаляющимся от внутреннего фокуса героя:
то пространство души, на котором холмы и озера, вот кони бегут,
и кончается лес, и, роняя цветы, ты идешь вдоль ручья по сырому песку <…>
(Аронзон, «Послание в лечебницу», 1964)
Кто-то скачет в холмах, освещенный луной, возле самых небес
По застывшей траве мимо черных кустов, приближается лес.
(Бродский, «Ты поскачешь во мраке по бескрайним холодным холмам…», 1962)
Помимо ощутимого разделения пространства, коллокация «холм — лес» нередко сливается в один символьный ряд, напоминая «принцип кумуляции», который был рассмотрен нами ранее:
Прочь, прочь, леса, обрывы, грач с вороной.
Прочь, прочь, холмы, овраги, тень куста <…>
(Бродский, «Пришла зима, и все, кто мог лететь…», 1964–1965)
и птицы гнезда вьют в зеркальных поцелуях,
и ни холмы, ни пруд, ни лес их — не видны.
(Аронзон, «Гобелен», 1964)
Можно уверенно утверждать, что поэзия Леонида Аронзона и Иосифа Бродского — не поэзия антиподов. Общий набор поэтических доминант и схожие мотивообразующие механизмы дают возможность рассматривать творчество Аронзона и Бродского как сложную систему взаимовлияния и невербального (скорее интуитивного) заимствования. Теория, предложенная Кукуем и Казарновским, полностью оправдывает себя, спорить здесь бессмысленно. Однако может ли разноплановое «движение поэтик» рождать «полярность на поэтической карте России»?
1 Кривулин В. Леонид Аронзон — соперник Иосифа Бродского // Охота на мамонта. СПб., 1998. С. 152–158.
2 Из воспоминаний об Аронзоне Владимира Эрля // Критическая масса. 2006. № 4
3 Аронзон В. Леонид Аронзон — «Поэт райской памяти» // Новый свет. 2014. № 1.
4 Кукуй И., Казарновский П. Вместо предисловия. Аронзон Леонид. Собрание произведений (в 2-х томах). СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2006.
5 Бокарев А.С. Принцип кумуляции в образной структуре лирики Леонида Аронзона и Иосифа Бродского // Проблемы исторической поэтики. — 2020. Т. 18. № 1.