Образ дома как символ постоянного непостоянства в литературе и периодике 2023–2024 годов
Опубликовано в журнале Знамя, номер 3, 2024
Память часто возвращает нас к дому — неважно, родительский это дом или наш собственный. В самом образе дома есть что-то поэтичное, знакомое нам от рождения; что-то неосуществимое, небесное и одновременно земное. Для многих дом — синоним «потерянного рая», места, где нам было хорошо до поры и куда после долгих разлук обязательно следует вернуться. Это нас волнует. Недаром в 2014 году вышел сборник текстов писателей «Все о моем доме», объединивших таких разных авторов, как Кучерская, Петрушевская, Лимонов, и других. Но что же такое дом? У Нодара Думбадзе в романе «Я, бабушка, Илико и Илларион» управдом беседует с мальчиком о том, что такое дом. Мальчик думает, что дом — это комнаты, перекрытые черепицей, соломой или дранкой, на что управдом отвечает неразумному мальчику, что дом — это семья. В английской энциклопедии «Britannica» точно так же под домом подразумевают здание, в котором живет семья, и людей, которые живут в доме. Так что дом — не только стены (это полуправда), но и семья, живущая в нем. И этот закон постоянного непостоянства (назовем его так) незыблем и сегодня, в XXI веке, когда миром правят компьютерные гаджеты, глобальные катаклизмы и Интернет.
Посмотрим, как в литературе и периодической печати последнего времени ставится и решается вопрос дома. Почему сегодня особенно важно говорить о доме? Какое значение — социальное, метафизическое, духовное и т.д. — имеет дом для современного человека? И почему важно жить в доме, дабы не рухнул дом, как об этом нас предупреждал когда-то поэт Арсений Тарковский?
В газете «Коммерсантъ» (22.12.2023) Иван Давыдов пишет о том, что бездомность стала главной характеристикой современного горожанина. Причина этого, по мнению автора, кроется в том, что типовые дома постепенно стали заполняться типовыми вещами, особость скрылась, чего не скажешь о времени, когда многие необходимые нам товары, особенно из-за границы, были жутким дефицитом.
Причина другая — мы живем в мире, где люди чаще снимают квартиры, чем имеют собственное жилье. Ведь не каждый готов загнать себя в угол, взвалив на себя ипотеку. Да и Москва состоит из многих не-москвичей, перебравшихся от периферии поближе к центру. А те, кто берет на себя ипотечные обязательства (все-таки мечта о собственном доме — идея фикс для многих), сталкиваются с тем, что типовая квартира в типовой многоэтажке у них становится со временем забита типовыми, подчас — ненужными вещами. «В некотором смысле он (горожанин. — А.К.) всегда — лицо без определенного места жительства, ввиду как раз полного отсутствия определенности. Определенность ведь тоже, как любовь, создается особостью», — резюмирует в статье Давыдов.
Даже если мы коллекционируем старые, советские фарфоровые фигурки, это хоть и попытка придания своему жилью особости, но в силу того, что ранее они принадлежали кому-то другому и вообще были нами у кого-то куплены, это выглядит не иначе как симулякр, описанный некогда философом Жаном Бодрийяром в «Симулякрах и симулянтах».
Давыдов пишет о доме, как о своих, — там живут свои люди, свои звери. Но что станется с домом, когда многие в один прекрасный миг уедут из страны? Релокация, по мнению Давыдова, — бездомность в квадрате. Представленный Давыдовым подход к осмыслению дома представляется осмысленным и взвешенным. Автор умело апеллирует к фактам, подводя нас хоть и к неутешительному, но все-таки здравому выводу: бездомность стала мерилом для нас, нынешних. И с этим фактом, увы, не поспоришь.
В журнале «World» (https://theworldmag.com/gorod/dom-kotoryj-my-sozdaem/) колумнист Марина Мелехова рассуждает о значении дома в жизни современного человека. Понятие дома, пишет она, не исчезает, а трансформируется, не теряя своей основной составляющей, то есть комфортного для человека места проживания.
«Сейчас, в современном обществе, понятия “свои стены”, “дом”,“домашний очаг” проходят трансформацию. Многие современные люди выбирают жизнь по модели “человек мира”: они легки на подъем, меняют работу, а вместе с ней и место жительства. Некоторые, имея возможность приобрести недвижимость, предпочитают снимать жилье. Среди нового поколения все больше тех, кто смотрит на дом не как на свое пространство, а как на объект инвестиций», — отмечает Мелехова.
Эту тенденцию автор считает хорошей, так как чем благополучнее общество, тем менее тревожны люди, а соответственно, и запрос на атрибуты бытовой и финансовой безопасности, в том числе, такие, как дом, у них меньше.
«Эта свобода передвижений, независимость от пространства, отсутствие стремления спрятаться от мира в своих стенах распространяются и на внутреннюю свободу». По мнению автора, это естественное проявление мира, который стремится к глобализации, к открытости, постулирует ценность жизни отдельного человека, а не рассматривает человека как часть общественной системы, как было раньше. Вектор внимания теперь направлен не на детали, а на внутренние ощущения. Но что же тогда дом в понимании современного человека? По мнению Марины Мелеховой, дом — это комфортное для человека, обустроенное место, и в таком случае дом определяется не внешней локализацией, а внутренним ощущением. Одна из ключевых составляющих этого ощущения — стремление быть в пространстве, которое, с одной стороны, соответствует личным потребностям, а с другой — находится в гармонии с миром и окружающей средой.
Таким образом, трансформация понятия дома, о которой пишет Мелехова, это и есть констатация того, с чем суждено было столкнуться современному человеку. Неслучайно мы дали выдержку из статьи сначала Давыдова, а затем Мелеховой. Доводы Давыдова словно подталкивают к осознанию факта трансформации значения дома. Все аргументы названных авторов подтверждают трансформации понятия дома, подтверждает ее и сама жизнь. Но как осуществляется подход к определению дома в литературе и периодической печати последних лет?
Прозаик Александр Мелихов в эссе «Поэзия и сны» («Звезда», № 12, 2023) пишет: «Есть ли в человеке хоть что-то подлинное, что не было бы маской? Есть. Это то, что соизволит таковым признать верховный психоаналитик. А то, что он соизволит признать символом, обретает статус символа. Символ человека — дом. Дом с гладкими стенами — мужчина, дом с балконами и прочими выпуклостями — женщина».
Оригинальный, поэтичный подход, не правда ли? Писатель знает, о чем говорит. Олицетворением любого человека является дом. От того, какой он, как человек его содержит (в порядке и чистоте или наоборот) зависит многое. И женщина, и мужчина — это дом, который его владелец населяет до поры… Его хозяин — человек, наделенный свободой выбора, но у него есть обязанности в мире, как и у любого живого существа. Никто просто так не приходит в мир. Каждый несет определенную функцию. Например, у мужчин и женщин это создание семьи. У мужчин — строительство дома и обеспечение семьи. У женщин — рождение детей. И как хорошо слова Александра Мелихова согласуются с мыслью Александра Дюма-отца: «У домов, как у людей, есть своя душа и свое лицо, на котором отражается их внутренняя сущность». Просто и одновременно сложно, на языке психоанализа, Мелихов сравнивает человека и дом. Ведь писал же Эрих Фромм: «Мы есть то, что о себе внушили сами, и то, что о нас нам внушили другие». И символ дома как человеческой формы здесь вполне закономерен. Дом — это не только стены, но и тепло, уют и место, где нам всегда рады.
Поэт Сергей Пагын в подборке «Зима в провинции огромна» («Дружба народов», № 1, 2024) очень много внимания уделяет дому как поэтическому образу. Его подборка открывается такими стихами:
Какие бури разрывают небо!
Какой огонь пылает в вышине!
А ты идешь домой на запах хлеба,
на свет игрушки елочной в окне.
И тихо так, как будто бы на свете
лишь снег земной…
И веточка во сне
слегка дрожит, цветет,
не зная смерти,
в студеном полыхающем огне.
Цитируемое стихотворение написано явно в пастернаковской манере — при чтении стихов Пагына создается ощущение, что поэтический XX век в современной русской поэзии не закончился.
Сравним поэтические подходы Пагына и Пастернака. Так, в стихотворении Пастернака «Метель»:
В посаде, куда ни одна нога
Не ступала, лишь ворожеи да вьюги
Ступала нога, в бесноватой округе,
Где и то, как убитые, спят снега…
А у Пагына:
Зима в провинции огромна,
у края города, когда
в давно некрашенные окна
глазеет жадно высота.
Еще не время снежной манны,
и рот чернеет пустоты.
Не затмевает свет фонарный
мерцанья близкого звезды…
Пагын — явный наследник стихотворной традиции классической русской поэзии. В его стихах присутствует чувство гармонии от созерцания обычных вещей: дома, дороги, ведущей к дому, и оконному стеклу, в котором отражается свет елочной игрушки, и это коренным образом отличает стихи таких зрелых авторов, как рассматриваемый нами поэт, от поэзии тех авторов, в чьих стихах присутствует много депрессивного, обреченного, отталкивающего. Пагын же, напротив, очень тонко чувствует жизнь, чтобы писать безрадостно, без тени надежды на лучшее.
Иногда складывается ощущение, что краски у автора холодны и ему легко писать о мире без утонченности, то есть об обычном, усредненном, хорошо известном каждому мире. Но у Пагына обыденный мир не сер, а наполнен богатыми внутренними красками, пусть и не слишком яркими — в нем хорошо различимы спокойные, теплые тона.
В поэзии Пагына важен каждый штрих, он прислушивается к своей душе, как к музыкальному инструменту. Если инструмент расстроен, он терпеливо не играет на нем, и тот обреченно стоит некоторое время где-нибудь в углу, зачехленный, а когда приходит вдохновение, тогда сразу слагаются стихи:
с бессонным ветром, по дворам
гуляющим, как пес,
с печальной мамой, по утрам
святящейся от слез,
от снов, где всех, кто так любим,
она зовет с крыльца,
с неясным, тонким, дорогим
присутствием отца
среди явлений и вещей
в натопленном дому.
Все тише звон его ключей,
что отпирают тьму…
Журналист, критик Юрий Сапрыкин («Юность», № 1, 2024) пишет о книге Дмитрия Данилова «Пустые поезда 2022 года», в которой очень много личного. Книга эта — знаковая, рубежная как для самого автора, так и для читателя. В жизни писателя произошли серьезные и непоправимые изменения (смерть матери), и повествователь в книге ездит в поездах, всматриваясь куда-то вдаль: то ли в туманное будущее, лишенное смысла, то ли внутрь себя.
Куда он едет? Ради чего? По сути, это то самое состояние бездомности горожанина, о котором писал упомянутый ранее Иван Давыдов. Только герою Данилова после перенесенных проблем и переживаний, кажется, ничего не нужно. Он хочет забыться — например, пакуя рюкзак и отправляясь в путь с железнодорожного вокзала — куда глаза глядят… Но способен ли он укрыться от проблем? Ничто его не успокаивает и не примиряет с действительностью — разве опустевший дом может излечить его раны? Остается ничем не заполнимая пустота.
По сути, «Пустые поезда…» — это навязанное нам Кем-то (судьбой? провидением? Космосом?) путешествие туда, куда мы не хотим, — все, как в песне Цоя. Этот дальний путь все дальше уводит нас от детства, разлучает с семьей, с родителями, притом, как в случае Данилова и его автобиографического героя-повествователя, — вполне реально. Данилов узнает о смерти матери на расстоянии (она тогда лежала в ковидном госпитале и тяжело болела) и чувствует огромную вину, когда узнает о ее смерти. Он не успел ни сделать, ни сказать главного, да просто — увидеть, обнять ее. Не смог спасти, не успел найти лучших врачей… Остаются лишь обреченность и тоска — вечные спутники русской жизни, серой метафизической обыденности. «Смерть неправа», как заметил однажды Юрий Шевчук.
Сапрыкин пишет: «Книга Данилова в какой-то степени — о том, что пришлось пережить в это время всем. Тревожное вглядывание в пустоту. Боль от невозможности никому ничего объяснить. Горе разлуки. Тревога за тех, кого нет рядом. Желание хотя бы на секунду спрятаться от плохих новостей. Научиться смотреть в окно на проносящуюся мимо жизнь — без гнева, без осуждения, без истерики и без фальшивых восторгов. Провести этот отрезок пути так, чтобы тем нашим любимым, кого с нами нет, было за нас не стыдно. Кажется, это тоже настроение года: рельсовый автобус движется сквозь снежную пустоту, и вообще все вокруг пришло в движение, но где-то же должен быть дом. Состояние, в котором ты почувствуешь себя дома. На этой или другой ветке, не снаружи, так внутри — но когда-то же оно было. Вдруг еще будет». Как говорил Никколо Макиавелли: «Хорошо лишь только то беспокойство, которому мы впоследствии обретаем покой». Но где он, покой? Только в «вечной жизни»? Неужели внелитературная реальность уже такова, что не способна подарить нам надежду на чудо?