Опубликовано в журнале Знамя, номер 2, 2024
Об авторе | Наталья Чернова родилась в 1965 году в Брянске. Окончила государственный Калининский университет, факультет филологии. Работала в первом в России независимом региональном еженедельном издании «Брянское Время». С 2002 года — обозреватель «Новой газеты».
Он возник внезапно, после десятилетнего молчания. Написал, что у него родился сын. Я пошла на почту и отправила посылку в Грозный с крохотными джинсами для новорожденного Рамиля. Мы переписывались еще какое-то время, он присылал фотографии сына — с соской, на качелях, спящего в красных носочках. А потом письма перестали приходить, и мобильный хронически отвечал, что «абонент недоступен».
Еще через два года он вернулся. Переписка по WhatsApp дала ответ на мой главный вопрос, который я в эти годы старалась себе не задавать: жив ли? Выяснилось — жив. Написал: «Я же все помню. Как вы за мной в школу прибежали, когда я притворился, что ногу повредил…»
Я тоже все помню, Рустам.
Апрель 2019
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Наша встреча была случайной. Я сидела на кухне и листала случайно оказавшуюся в доме газету «Известия». На последней странице была заметка о том, что какой-то чеченец привозит на свои деньги в Москву детей из Грозного на каникулы. Не развлекаться, а просто выжить. Грозный в начале 2002 года был одной большой руиной без света и тепла. Автор писал, что чеченец этот просит помочь с жильем для детей. Я позвонила. Через две недели приехал Рустам.
* * *
Всю дорогу с вокзала молчал. Спрошу что-нибудь, кивнет молча, и все. Спрашиваю: «А ты по-русски хорошо понимаешь?» Опять кивнул молча.
Дома сел на стул на кухне. Глаза не поднимает. Мыться отказался, есть тоже.
Выход, получается, один — жить по законам военного времени. Приказы не обсуждаются. Интонацию уловил сразу, в дверях ванной обернулся, пробурчал: «Я шапку снимать не буду». — «Хорошо, мойся в шапке»… Через некоторое время слышу, как заводит моторчик игрушечного кораблика в ванной. Ничто, значит, детское нам не чуждо — уже легче.
Одиннадцатилетнему Рустаму на вид не больше восьми. Маленький, спина прямая, живого веса тридцать с небольшим килограммов. Первым делом — немножко откормить. Дальше разберемся.
За весь день — несколько фраз.
— Я у тебя сегодня переночую, а завтра отправь меня обратно. Завтра не можешь? Тогда через неделю… И в школу меня не отдавай… Спрашиваю, почему. Долго молчит. «А там чеченцы есть?» Я не знаю. «В школу меня не води. Нас русские не любят…»
Вечером того же дня смотрим сюжет в «Новостях». Показывают учения спецназовцев перед отправкой в Чечню. Четырехлетний Мишка спрашивает: «А это наши?» Рустам молчит. Маловразумительный ответ, что «это федеральные войска», Мишку не удовлетворяет: «А они хорошие или плохие?» Говорю, что все, кто стреляет в людей, плохие.
* * *
Утром, выходя из дому, рассказываю, как открывать двери, как пользоваться лифтом…
— А зачем мне? Все равно выходить один не буду.
— Боишься?
— Не боюсь, а выходить не буду.
Вместе идем на рынок. Зрелище снежной пыли вызывает восторг. Останавливается около рябины, спрашивает, почему эти ягоды никто не собрал и не съел. Предлагаю попробовать, но не достаю до ветки.
Вдруг интересуется, почему русские женщины курят. Ну, говорю, у женщин тоже есть вредные привычки. Некоторые даже пьют. Он подтверждает: точно, пьют. «У нас в доме одна русская жила, у нее мать умерла, так она купила ящик водки и гостей созвала праздновать…» Сдерживая, прости Господи, смех, объясняю, что у христиан обычай такой, поминки называется, не празднуют смерть, а вместе скорбят.
Планируем в выходной сходить на Красную площадь.
— Мавзолей — это там? А ты Ленина видела?
— Видела. Так себе зрелище.
— Зря они его не похоронят…
Должны вечером пойти в спортивную секцию. Вдруг напрягается и говорит, что «ночью никуда не пойдет». Раз двадцать пытаюсь объяснить, что это не ночь. Привык, что жизнь заканчивается в шесть вечера, с комендантским часом.
Когда садится есть, отрезает три здоровенных ломтя хлеба и густо мажет их кетчупом.
«Я тебя раньше видел?» — «Нет, Рустам, не видел». — «А ты меня?» — «Я тебя тоже…»
Сорок минут сидит у стиральной машины и не отрываясь смотрит, как крутится барабан. У них в Грозном тоже была стиральная машина. Когда в очередной раз началась война и нечего было есть, ее разобрали и продали медь из мотора. Двадцать рублей за килограмм. Целую тыщу получили… «Когда вырасту, куплю маме все, что она захочет…»
У магазинной двери на фотоэлементах замирает на полчаса: «тренирует» дверь — открываться и закрываться. Спрашивает, как устроен светофор и на какой свет можно ходить. Предлагает пойти на красный. Однажды дома перебегал дорогу и, чтобы не попасть под колеса, лег в колею. Автобус проехал над ним, не задев. После этого каждый вечер приходил ко времени и ложился в колею ждать автобуса. Никакого инстинкта самосохранения. Опасность не представляется катастрофой и трагедией. Ночью заглянула в детскую. Вскинулся сонный на диване: «Я чеченец? Русский?..» — «Чеченец ты, чеченец. Спи уже».
Загвоздка — в магазинах не отыскать колбасы без свинины. Проблема посерьезнее: внезапно признался, что иногда сплевывает кровь. Пошли в поликлинику, реакция Манту, зараза, оказалась положительной. Во вторник отправимся в тубдиспансер.
Сегодня первый раз решился выйти один на улицу. Катался с горки на санках с дворовой малышней. С воодушевлением осваивал все детские качели на площадке.
Смотрим телевизор. Спрашивает, глядя на Путина Владимира Владимировича: «А он президент во всем мире?» Бог миловал… Объясняю, что у каждого государства свой президент. Уточняет: «А в Нальчике он тоже президент?» Вопреки моему ответу все же заключает, что в Чечне ВВП не президент, потому что «нашего президента убили».
Когда никто не видит, Рустам то и дело подбегает к телефону и куда-то звонит. Наконец выясняю, что ему самому никогда не доводилось этого делать. Учимся звонить и разговаривать по телефону.
Полдвенадцатого ночи. На кухне муж объясняет, почему Россия воюет с Чечней. Рустам попросил.
* * *
Рустам пришел к выводу, что чеченцам с русскими надо объединяться для войны с Америкой. Незатейливую мысль, что США враг номер один, он почерпнул из выпуска «Вестей». Борьба с телевизором обретает масштабы кампании. От «ящика» Рустама можно оторвать только физически. Смотрит все, за что создателей «продукта» надо судить судом Линча: «Окна», «Девичьи слезы», криминальные сериалы. Самое безобидное его пристрастие — футбол. Если ничего из вышеупомянутого опиума для народа нет, снисходит до мультфильмов.
* * *
Были в тубдиспансере. Заявил, что до пояса разденется, а штаны ни за что не снимет.
В ожидании результатов раз двадцать спросил, что такое «рентген» и отдадут ли ему эту «фотографию» домой. Пока в кабинете у врача не рассмотрел свои ребра, не успокоился. Отбой боевой тревоги! Рентген показал, что в легких — только рубцы от старых пневмоний.
Специально ни о чем его не расспрашиваю. Иногда сам совершенно обыденно рассказывает о доме.
«Папа вез на «тачке» медь продавать. Его солдаты остановили и прикладами били по спине. Они ему позвоночник сломали… К нам домой солдаты приходили, чтобы с нашего балкона к соседям перелезть. Думали, они доллары прячут. Ничего не нашли и гранату бросили. Нам все стекла повыбивало… Я бутылки сдавал. Когда собрал двести рублей, папе бензина купил. Он мне дал два круга вокруг дома проехать». (Папа получает пенсию по инвалидности из-за травмы позвоночника. Занимается случайным извозом на «шестерке».)
За неделю Рустам только однажды раскис. Даша в очередной раз вступила в неравный бой с телевизором, Рустам внезапно вылетел из комнаты, заперся у себя и расплакался. Оказалось, что обиделся на Дашин (отлично ее понимаю) повышенный тон. Рустам такое (отлично его понимаю) в силах перенести только от матери, с поправкой на ситуацию — от меня.
Попросил сводить его в цирк. Что такое, не знает, но убежден, что «это красиво» (это прилагательное заменяет ему практически весь описательный потенциал русского языка). Интересуется, почему я часто мою руки и ем мало хлеба.
* * *
Первый раз отправила в школу. Ждала как на иголках. Вечерняя сводка: наотрез отказался идти в свой класс. Даша привела его к себе, в 9-й «В», попросила преподавателя вникнуть в ситуацию. Преподаватель не подкачал и вник. Один урок, закрыв лицо руками, все же вытерпел в своем 6-м «Г». На перемене к нему подошли два пацана-чеченца из 11-го — ежели чего, чтобы сказал, с кем разобраться.
…Пытался убедить меня, что ходить в школу, где так мало чеченцев, невозможно. Мой контрдовод, что так бояться трудностей имеют право только девчонки, его подкосил. Завтра совершим вторую попытку.
* * *
23 февраля. Вечером был салют. Смотрели со своего 18-го этажа. Рустам потерял дар речи. Все пытался уяснить, какими это снарядами стреляют. Для него непостижимо, что снаряды могут быть для красоты.
На глаза попалась реклама «Норд-Оста». Внимательно рассмотрел и сказал: «Этот Бараев совсем дурак. Он, что, хотел, чтобы нас всех (чеченцев) расстреляли?»
* * *
Несколько школьных дней прошли спокойно. Контакт с одноклассниками Рустам установил, дают списывать. Уйма провалов: практически нулевой английский, запущена математика. Даша два часа вбивала в него дроби. Честно старался вникнуть.
Приволок из школы дурацкую листовку с описанием рекламного конкурса. Стал мне объяснять, что, если «написать красиво, как ты справляешься с проблемами, будет приз». Спросила, какие у него проблемы. Помолчал, подумал… Потом попросил помочь ему придумать. В смысле проблемы…
Ходили в Битцевский парк, катались с горок. Пришел в щенячий восторг, который изо всех сил старался не выказать. Очень понравилась «ледянка» — пластмассовая штуковина, на которой катаются, усевшись пятой точкой.
Опять конфликтовал с Дашей, которая на этот раз решительно запретила ему есть сосульку. В итоге дочь хлопнула дверью, заявив, что ее в доме в грош не ставят. Рустам возражать не стал.
Нарушенный мир был восстановлен, когда Дарья вручила ему персональную пену для ванны.
С Мишкой отношения более гармоничные. Иногда допускает немножко «дедовщины» по отношению к младшему товарищу в какой-нибудь игре. Тот берет реванш истошным ревом. Финал стандартный — дружественная ничья.
Машинально начинаю называть мальчиков «старшим» и «младшим»…
* * *
Сидели на кухне, пили чай. Опять завел волынку про школу: мало чеченцев. С неиссякаемой выдумкой и, я бы сказала, задором находит доводы и способы не учиться. Сам признался, что в школу ходить и дома не любит. «А ты раньше с русскими общался?» — «Не… А вообще-то есть у меня знакомые русские. Солдаты. Они за наш дом приходили, на костре шашлыки жарили. Меня позвали и один шашлык дали. И сказали: если кто обидит, чтоб я им сказал. Они иногда за дом приходят, и я с пацанами им хворост собираю для костра. Они нам за это во такие банки кильки дают! Я с ними даже фотографировался. Фотографии дома спрятал, а то мама ругать будет…»
Фантазер, каких поискать. «А вот я знаю дядьку, у него на пятках росли волосы… А у одной тетки во время взрыва глаз выбило, она им в футбол играла… А то еще у мальчика одного были специальные очки. С виду обыкновенные, а когда их надеваешь, то внутри устройство — можно каналы в телевизоре переключать…» Думаю, что кроме обычного детского трепа в нем живет колоссальная потребность в другой, не военной жизни, которой никогда не видел, вот и придумывает себе волшебную. Иногда ложится на пол у магнитофона и часами слушает детские кассеты со сказками, из которых «младший» давно уже вырос.
* * *
В метро наткнулись на ужасную сцену — на полу станции тело пожилого человека без движения. Вокруг милиция, «скорая». Рустам свернул шею, чтобы рассмотреть. Я, нервничая, тяну его за рукав: маленький еще смотреть на эти ужасы. Высказалась! Мне ужасы, на которые он и бровью не поведет, в страшном сне не снились… Вдруг его прорвало. Минут сорок, сбивая дыхание, рассказывал, как «пришли солдаты, и моего друга, ему четырнадцать лет, убили… Моего двоюродного брата, он из университета шел, на улице остановили, прикладом ударили и все деньги забрали… Пацану из соседнего дома, который ночью пошел гулять, очередью по ногам дали. Потом в масках пришли, убили…». Друг, согласно рассказу, отстреливался до последней пули…
Вечером сообщил дома: «А мы в метро видели человека, которого убили». Мертвый — значит, убили. Автоматическая логика…
* * *
Рустам заскучал. Поговорил по телефону с Грозным и засобирался домой. «Тебе здесь плохо?» — «Нет, хорошо. Я просто к маме хочу». Я тоже к маме хочу. Последний раз виделись полгода назад. По телефону рассказала ей о Рустаме. Завалила советами: «Ты его одного нигде не отпускай. Вдруг потеряется, а спросить у прохожих побоится. И не закармливай. Чужая еда тоже стресс».
…Пришел из школы и первым делом с гордостью поведал, как ухитрился бесплатно пообедать в школьной столовой. Оказывается, детям из малообеспеченных семей в младших классах положен бесплатный обед. Сказал, что он из третьего. При его 32 килограммах живого веса вполне мог бы назваться первоклассником. За соответствие образу и абсолютную искренность исполнения получил две сосиски с картофельным пюре.
Опять в мое отсутствие конфликтовал с Дашей. Органически не может подчиняться женщине. А Даша категорически не может церемониться с 11-летним пацаном, чтобы помыл руки после улицы и не пил сырую воду. Конфликт на бытовой почве закончился возмущенным заявлением Рустама: «Конечно, все чеченцы плохие, а русские хорошие!» Даша в долгу не осталась: «Да. Все чеченцы, которые не моют руки, — плохие».
* * *
О войне я его не спрашиваю: с детьми говорить об этом как-то противоестественно. А тут вдруг сам начал. «У нас хорошая квартира. Трехкомнатная. Когда вторая война была, ее даже не задело. Нет, мы в войну из Грозного уезжали. К бабушке в деревню. А у нас дома остались жить мамины сестры и брат. В нашем районе безопаснее было. А потом и у нас стрелять стали, и они тогда к себе ушли. Совсем ненадолго пришли, чтобы обстрел пересидеть и документы забрать. А в это время в окно снаряд залетел. Дядю стеной придавило, а теток осколками побило. Все в крови были. Они потом на тачку какие-то вещи собрали и пешком в деревню к бабушке пошли. 70 километров надо было идти. Два блокпоста прошли — и ничего, а на третьем их остановили и спросили документы. Тогда тетя осталась на блокпосту и пообещала, что родственники принесут документы. Мой папа из деревни пошел в ту квартиру и пять дней среди обломков искал сумку с документами. Весь мусор руками разгреб, но нашел…»
* * *
Сегодня ездили на Красную площадь. На Васильевском спуске масленичные гулянья. Всяческая упоительная дребедень — блины, чай, аттракционы, воздушные шарики… Мы втроем — Рустам, Даша и я — предались уличному обжорству и праздному шатанию. День был какой-то невероятной весенней яркости, а он шел, уткнувшись носом в мостовую. «Рустам, — говорю, — голову подними, посмотри вокруг». — «А чего, я уже это все смотрел». В Кремле Царь-пушка и Царь-колокол Рустама удивили, так сказать, исключительно практически: «Ух ты, вот бы на металл сдать, это сколько б я денег заработал!» В соборе минуты три шептала ему на ухо, чтобы шапку снял. Едва не поругались. Про иконы и росписи: «Это кто?» — «Это, Рустам, лики святых. Православные им молятся». — «А это кто?» — «Это Иисус Христос». — «Он у вас самый главный?» — «В некотором роде да». — «А почему его всегда одинаково рисуют? Никто же не видел его и не может знать, какое у него лицо?» Тут я задумалась. Вот так проживешь полжизни агностиком, а потом какой-то несовершеннолетний мусульманин одним вопросом все твои принципы коту под хвост. …Остановился у старой, потемневшей от времени иконы с изображением святого явно неславянской наружности: «А это Пушкин?»
* * *
Шли из школы. Опять уткнулся носом в землю. Машинально одернула, и тут до меня дошло. «А ты мины видел?» — «Угу». Полчаса слушала про растяжки, мины, тротил. «Вот смотри, чтобы этот дом взорвать, надо килограмм тротила, а на эту машину хватит и спичечного коробка. Я однажды чуть на растяжку не попал. Ну, они вообще-то не очень страшные: если дернуть не сильно, не взрываются. Но тогда я бы точно подорвался — споткнулся о проволоку и стал падать. Чуть взрыватель не сорвал. Друг успел в сторону оттолкнуть. У меня дома есть граната, я ее на свой день рождения взорву. В прошлый раз я уже так делал. У нас в конце улицы есть старый дом, там не живет никто, мы в него гранату бросили, красиво было… А еще у меня с друзьями есть лента с патронами, две сигнальные ракеты, три мины и «узи». Когда они в Дагестан жить уедут, то мне все оставят. «Узи» спрячу, а мины солдатам продам. Они мне за одну гранату 250 рублей дали». Разговаривал со мной с чувством собственного превосходства. У рынка резко окликнул. Я дернулась в его сторону, а он мне: «Под ноги смотри», и смеется…
* * *
Мир, который делится на государства и континенты, Рустам представляет смутно. Знает, что есть Россия, Америка, Чечня. Глубина провалов в системных знаниях порой обескураживает. Не ориентируется даже в ближайшей действительности. «Кто-нибудь из твоих друзей жил в лагерях беженцев?» — «А это что такое?» — «Ты не знаешь, кто такие беженцы?» — «Нет…» Интерес к внешнему миру сконцентрирован в желании увидеть «живого негра».
Сели вместе разглядывать «Атлас чудес света». По-моему, не вполне осознал, что речь в книге о реальных исторических памятниках. Особенно укрепила его сомнение в достоверности изложенного Великая китайская стена. Заветная мечта — стать банкиром.
* * *
Решили проехаться по музеям. Рустам собирался нехотя: «Ничего интересного в ваших музеях нет». Пушкинский отверг на корню: «Не люблю я картины. Особенно Пушкина…» Отправились в Политехнический. Опоздали. Полное фиаско в области просвещения заедали мороженым в «Детском мире». Узнав у продавщицы, сколько стоит мороженое, доверительно, в лучших манерах грозненского базара, спросил: «А подешевле нельзя?»
Весь вечер бубнил, что учиться совсем не обязательно. Поводом для очередного демарша против ликбеза послужила двойка по биологии. Почти силой усадила за учебник. По ходу пьесы завелась и выступила с сокрушительным монологом о влиянии знаний на судьбу человека.
* * *
Ура! Пятерка по биологии. Первый успех вызвал гибель упаднических настроений и всплеск законной гордости. От излюбленного монолога, что «жить можно только в Грозном», неожиданно перешел к рассуждениям о том, как везет тем, кто живет в Москве. Оладьи со сгущенкой, которые он в момент откровений поглощал не останавливаясь, усугубили позитивный настрой. Поинтересовался, сможет ли купить в Москве квартиру, когда вырастет.
Ходил в магазин самостоятельно. Что-то не так сделал, и кассирша одернула его: «Что, первый раз пришел?!» Рустам ответил, что он и в Москву первый раз приехал. «Откуда?» — «Из Грозного». Тетка ответила на «пятерку»: «Так ты заходи почаще».
* * *
Все-таки не избежал Рустам Пушкинского музея. Мировую сокровищницу одолели минут за сорок. Впечатления и вопросы были следующими: «Почему эти люди все раздеты?» (античность); «Вот эти картины красивые, не то что у тебя дома» (фламандцы); «Этот человек совсем рисовать не научился» (Матисс). Опять проявлял нездоровый интерес к железу, в частности к фигуре средневекового рыцаря в доспехах. Тему прекрасного продолжили у храма Христа Спасителя. Среагировал скептически: «Мы это уже в Кремле видели…». Едва упросила заглянуть внутрь. Больше всего заинтересовал прозрачный ящик для «пожертвований на храм», доверху набитый купюрами. Усомнился в том, что финансовые потоки доходят до благой цели. Я не очень убедительно пыталась возражать.
Потом сидели на скамейке, болтали и ели мороженое.
— Знаешь, я по-чеченски забывать стал. Даже сам с собой говорю по-русски.
— Не переживай, дома все вспомнишь.
— А у тебя есть песня любимая?
— Много…
— А у меня одна. Ты «Брат», кино, видела? Вот я песню оттуда больше всего люблю.
В метро, в длинном переходе, Рустам резко вывернулся из-под руки и побежал. Я дернулась вслед, едва успела схватить за шиворот. Подняла глаза — навстречу шли человек пять в камуфляже. Рустам съежился и замолчал надолго.
* * *
На несколько часов пришлось оставить мальчиков вместе с няней. Валя, добрейшей души тетка, обожает всех попавшихся под руку детей. Вдруг, выяснив, откуда Рустам, забубнила, что «человек должен жить в своем городе…». На любом московском рынке эта мысль идет в ход в менее толерантной форме, но от Вали не ожидала. Еще больше я расстроилась, когда Рустам заметил: «А знаешь, твоя Валя права. Человек должен жить в своем городе…».
Заперся с Мишкой в комнате. Осторожно приоткрыла дверь. На диване, лицом к окну стоят вдвоем. Рустам обнял Мишку за плечо и поет: «Офицеры, офицеры, ваше сердце под прицелом…». Спасибо товарищу Газманову за высокий образец интернационального искусства.
* * *
Отметились на праздновании русского народного праздника — Дня святого Патрика. По Арбату с песнями, улюлюканьем, танцами катилась кавалькада ряженых ирландцев и примкнувших к ним. Рустам застыл как вкопанный и простоял так до последнего аккорда. Тут, кстати, сбылась мечта. Лицом к лицу столкнулись с живым негром.
«А как шарики-то в небо выпускали — что же о них птицы подумали?!»
* * *
Вечером опять возник вялотекущий спор у телевизора — о необходимости полноценного сна для растущего детского организма. Рустам решительно сопротивлялся, заявив, что дома он раньше часа ночи спать не ложится, все равно заснуть не может. «А вот папа мой умеет так спать, что иногда даже не просыпается, когда солдаты ночью приходят». — «Какие солдаты ночью, Рустам?» — «Русские. Они каждую неделю дом проверяют. Часа в три ночи. Во всех комнатах свет включат и смотрят, кто дома. В последний раз видик у нас забрали и мои кассеты к игровой приставке… Нет, папу ни разу не забирали, уже знают, что он инвалид. Сестра только каждый раз пугается сильно и плачет».
* * *
Не каждый день рука «тянется к перу». Пожалуй, это верный признак его адаптации к нашей жизни. Мои личные достижения в этом деле следующие: Рустам говорит «спасибо», моет руки, не пьет сырую воду (почти), стирает ежевечерне свои носки.
Правда, неразрешимой остается гендерная проблема. Категорически не воспринимает Дарью как «старшую по званию», поэтому абсолютно все ее, в том числе и разумные, требования игнорирует, не рассматривая.
Вечером конфликт достиг апогея. Я легла спать, Рустам остался у телевизора смотреть футбол, а Даша у себя в комнате делать уроки. Часов в двенадцать ночи конфликтующие стороны ворвались в спальню с требованиями о защите конституционных прав. Одна требовала обеспечить свободу доступа к информации, другая — право на отдых. В итоге мне пришлось реализовать право голоса. Вернее, крика. Подействовало. Через десять минут я с отчетливыми признаками надвигающейся бессонницы сидела в кухне, слушая синхронные всхлипывания обоих.
* * *
Утром из школы позвонила Даша: «Срочно приезжай. Кажется, Рустам сломал ногу». Подходя к школе, увидела, как будущий Роналдо, поджав ногу, играет в снежки с девочкой.
В травмпункте сказали, что перелома нет и надо делать ножные ванны с морской солью. Рустам — в восторге. Так трепетно ухаживать за своей ногой ему еще не доводилось.
Вечером по всем «Новостям» поочередно смотрели про начавшуюся войну в Ираке. Рустам спросил: «А там раньше была война?» — «Была». Немного помолчал. «А мне сказали, что в Чечне эта война последняя. Правда?» — «Конечно, Рустам». — «Когда война закончится, у нас в Грозном новые дома построят. Красиво будет… Ты тогда приедешь?»
Я молча кивнула. Потом пацаны сели рисовать. Миша нарисовал пещеру злодея. Рустам — чеченский флаг.
* * *
Пришел из школы и долго пыхтел, что-то доставая из портфеля. Оказалось, сделал из тетрадного листка для меня цветок. Поставила его в вазу на холодильнике.
Опять в «Новостях» война в Ираке. Рустам, оценив масштаб военных действий, делится соображением: «Им бы надо воевать в пустыне, где нет людей. Только войска друг против друга. А то видишь: они город бомбят и в обычных людей попадают. Если бы меня заставляли воевать, а я не хотел, я бы стал стрелять в своих командиров». — «Рустам, военные только выполняют приказ. Они не могут решать, справедлив он или нет». — «А я бы все равно стрелял».
Вообще отношение к жизни и смерти у Рустама специфическое. С одной стороны, искренне жалеет сломанную ветку дерева: «Это все равно, что дереву руку оторвать!» А с другой — абсолютно холоден, во всяком случае, внешне, к смерти или увечьям людей, которых сам знал. Очень похоже на психологическую защиту.
* * *
Очередное погружение в цивилизацию. На этот раз жертвой пал Политехнический музей. Умудрился потрогать все, до чего можно дотянуться. Увещевания о правилах поведения в музее игнорировал. Дошел лишь окрик внезапно очнувшейся ото сна старушки-смотрительницы, когда уже собирался влезть в аппарат космической станции «Мир». Слава богу, тюбики с едой для космонавтов лежали под стеклом.
Все, что требует отдельной мыслительной работы, вызывает у Рустама тоску. Абсолютно равнодушным его оставили экспонаты, в действии которых надо было разбираться дольше тридцати секунд. Больше всего привлекают зрелища. Причем самого разного свойства. В музее не мог оторваться от микроскопа. Минут двадцать разглядывал какую-то шевелящуюся под стеклом бактерию.
…Проходила вечером мимо комнаты мальчиков. Вижу — стоят, прижавшись носами к стеклу, смотрят в окно.
— Миш, а тебе нравится в Москве жить?
— Нравится. А тебе?
— Немножко нравится, но Чечня красивее…
* * *
От цирка пришел в тихий, задумчивый восторг. Был настолько потрясен, что даже прекратил спорить с Дашей. Правда, робко попытался убедить ее, что удавы надувные, а медведь, который жонглирует перекладиной, не медведь вовсе, а переодетый человек: надо было, очевидно, снизить градус эмоций. Про дрессировщика тигров сказал, что он «очень добрый человек, потому что держит у себя в квартире тигров. Это же неудобно». А еще посчастливилось погладить живого верблюда. Хозяин верблюда гладить не разрешал, пришлось тайком почесать астеничному «кораблю пустыни» коленку. «Воняет!» — удовлетворенно заметил Рустам.
* * *
Позвонила из Грозного тетя Рустама. После разговора радостно сообщил, что недели через две поедет домой. «Я бы у тебя дольше остался, но я маму хочу увидеть… Если б можно было съездить ненадолго, а потом вернуться… Я тебе письма писать буду. Сто штук. Ты сто штук прочитаешь? И фотографии своей сестры пришлю. А паззл для Мишки в конверт влезет?»
Ну, вот зачем ему ехать, прости Господи, в этот чертов Грозный! Что он там не видел?
Пошли в парикмахерскую. Сам выбирал себе стрижку. Вышел из зала гордый, сияющий и смешной. Вообще у Рустама отношение к собственной внешности критическое — очень его раздражают легкая кудрявость шевелюры и изредка проскальзывающее косоглазие. Рассказал, что раньше «глаза были красивые, а потом, когда война была, в квартиру снаряд попал. Я напугался очень: маленький был — четыре года, и глаза неправильные сделались». Теперь вот, когда волнуется, начинает косить. И еще во сне кричит. Надо бы подавать ему на ночь что-нибудь успокоительное. Хотя какое ж это надо успокоительное, чтобы не реагировать на ночные перестрелки…
* * *
Мы были в зоопарке!!! Из трех часов, которые провели там, половину просидел у вольера с орангутангом. Орангутанг, озверев от людского любопытства, обхватил голову руками и прижался носом к стеклу. Рустам прижался носом к стеклу с другой стороны. Он что-то шептал орангутангу, тот прикрывал грустно глаза и бубнил в ответ. Оттаскивать человеческого детеныша пришлось силой, схватив сзади за куртку. На обратном пути в вагон зашла профессиональная попрошайка — молодая баба с ребенком и текстом: «Простите, что к вам обращаюсь, муж пропал без вести, детей нечем кормить…». Рустам вскинулся весь, смотрит на меня — дам денег или нет. Когда вышли, объяснила ему про ее промысел. «А зачем ты тогда денег дедушке даешь, который на нашем рынке на баяне играет?» — «Он старый, но все равно не попрошайничает, а работает».
Рустам любит проводить со мной время на кухне. Выпросит что-нибудь почистить или порезать, обязательно сунет нос в кастрюльку, узнать, что и как. Рассказал о своем способе борьбы с голодом: «Я когда сильно есть хочу, покупаю макароны в пакетике. «Ролтон» называются, знаешь такие? Я их сухими грызу. Ты попробуй, это вкусно».
На кухонном столе стоит свеча. Иногда вечерами зажигаю ее. Рустам спросил: «Ты такой огонь любишь? А я нет. У нас такой свет два года был. Надоело».
* * *
Пошли гулять втроем на детскую площадку. Мишка висел на лестнице, Рустам отчаянно раскачивался на качелях, а я сидела на скамейке, подставив лицо мартовскому солнцу. «Девушка, а девушка!» Я открыла глаза. Передо мной стоял, слегка пошатываясь, парень в легкой степени благодушия и алкогольного опьянения. Совсем в легкой. «А давайте поговорим!» Я, чтобы не оскорблять намерений, ответила, что «все отлично, день прекрасный, но разговаривать вряд ли стоит». Мой собеседник стал возражать. Я с досадой подумала, что избавиться от нетрезвых дискуссий удастся только ретировкой. Скорость моей мысли опередил Рустам, который в ту же секунду возник за спиной незнакомца с камнем в руке. Я махнула ему рукой: «Пошли домой». Рустам догнал меня и резко швырнул зажатый в руке камень в сторону. «Рустам, зачем ты взял камень, да еще швыряешь его — здесь же дети». — «Я бы его ударил. Этого, который к тебе приставал». — «Рустам, ты что? Людей нельзя бить просто так». «Он же к тебе приставал». — «Ну и что. Он пока ничего плохого мне не сделал». — «А я все равно его ударил бы, потому что ты не хотела, а он приставал».
До Рустама никто в моей жизни не отстаивал мою честь с оружием в руках.
* * *
Вечером пришли гости с детьми. Вся детская компания сбилась в детскую комнату, а Рустам молча вышел и сел смотреть телевизор. К столу идти отказался. Когда гости ушли, спросила: «Ты чего так упирался? Ужасно неприлично себя вел. Гостей принято развлекать». — «Я с ними быть не хотел, потому что они бы на меня смотрели». — «Конечно, смотрели бы. А как еще общаться?» — «Ты не понимаешь! Я не такой, как они. Вот они бы и смотрели…»
Перед сном заглянула к мальчикам. Они, обнявшись, лежат на диване. Почти не надеясь на согласие — уже поздно, Рустам просит: «Можно я ему сказку про принцессу на горошине расскажу? Я быстро»…
* * *
Бунт на корабле. Первый учебный день после каникул хотел закосить: «А я не могу идти. Я все тетрадки выкинул». Одно мне оправдание — гнев был праведным. Наутро встал первым и пошел в ненавистную школу. Вошло в привычку смотреть по телевизору «Новости». Удивительно, но к событиям в Чечне не проявляет никакого интереса. Теракт со взрывом рейсового автобуса прокомментировал так: «Это как раз по дороге мимо нашего дома». События же в Ираке, напротив, вызывают самые живые чувства. «Представляешь, им (мирным жителям) 200 тысяч тонн муки с самолетов сбросили. Они себе лепешек сделают»… Парадоксально, но Рустам все больше симпатизирует американцам. Причем степень солидарности с войсками Буша прямо пропорциональна успешности военной операции. «Рустам, но ведь американцы напали на Ирак и погибают мирные люди?» — «Ну и что? Я за американцев, потому что они побеждают». Черт знает что! Лично я аргумент «победителей не судят» считаю циничным. Правда, и воевать мне не приходилось.
* * *
Был бы моим сыном, честное слово, отлупила бы.
Даша заболела, поэтому сегодня утром отправился в школу один. Через два часа пришел: тошнит. Долго сидел в туалете, вроде как рвало. Лег на диван и, провалявшись пару часов с книжкой, попросил поесть. Не дала. К вечеру застала у холодильника с куском (свиной!) колбасы в руках. Вырвала кошмарную пищу из рук еретика и наложила эмбарго на все, кроме сушек. Завтра отправлю в школу и посажу на диету. Пусть помучается, если не угрызениями совести, так хотя бы овсянкой.
Наутро выздоровел и без будильника пошел в школу.
* * *
Позвонили из Грозного. Сказали, что на днях можно будет отправить Рустама обратно с «челноками». Он сначала загорелся, побежал сумку собирать. Потом пришел ко мне на кухню. «Я бы не уехал. Я по маме соскучился…»
Погуляли у Большого театра. «Он что, самый большой в мире?» — «Нет. Просто у нас — самый главный». — «Тогда неинтересно». У служебного входа стояла Волочкова. «Смотри, Рустам, это очень известная балерина». — «Какая некрасивая». Грустное у нас обоих настроение. Даже мороженое в ГУМе не помогло. «А я когда-нибудь смогу здесь жить?» — «Сможешь. Только учиться надо». — «Я буду. Ты мне скажешь, что надо делать, я все-все буду. Я в Грозном больше жить не хочу. Я здесь хочу».
* * *
Сегодня у нас прощальный выходной. Спросили Рустама, куда хотел бы пойти. «На Красную площадь можно?» На месте Рустам решил ввести Мишку в курс дела. Показал на Кремль: «Здесь Путин сидит». Миша категорически возразил: «Он не может быть в Кремле. Он в “Новостях”».
Вечером, отсуетившись с последними сборами, позвала Рустама. Встали у окна вдвоем, помолчали. «Ты больше не собирай гранаты. Ладно? И в старый дом стрелять не ходи… и под ноги смотри, чтобы не зацепить чего… сам знаешь… И воду сырую больше не пей…»
Глажу его по стриженой башке, слезы на макушку роняю. Он повернулся и говорит: «А помнишь, как я шапку снимать не хотел? Правда, смешно?»
* * *
Заканчивали бы вы с этой войной. Сил нет.
19.05.2003
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Не виделись год. Наконец едет. У меня в кармане на бумажке номер автобуса из Грозного, который нужно разыскать на Черкизовском рынке. После беготни по пропахшей выхлопной дрянью стоянке узнаю, что мой автобус держат на посту ГАИ на Щелковской. Еду туда. Мальчишка милиционер радостно сообщает: «А, эти! Ищите в Измайловском отделении. С ними там разбираются».
Успела. Моего отдали сразу. Чеченка Роза, «челночница» со стажем и посеревшим от усталости и безнадеги лицом, отдавая сумку Рустама, сказала: «Говорят, что одна из наших похожа на фоторобот, теперь собираем по пятьсот рублей, чтобы отпустили. Мы предлагали им (милиционерам) по триста. Сказали — надо по пятьсот, тогда отпустят».
Подозрения с потенциальных шахидов сняли по новогодней таксе. Дома встретили дети. Мишка заорал от переполнявшего восторга, Дарья распахнула руки, и Рустам, исполняя эту дурацкую ритуальную повинность, пошел покорно, но не без удовольствия обниматься.
Можно выдохнуть — все дома.
Рустам привез подарки. Мишке — машинку, Дашке — духи, мне — кассеты с чеченским рэпом и песнями чеченских авторов. Совсем не изменился. Такой же маленький в 32 килограмма живого веса.
Спросила про новости. Нет новостей — все живы-здоровы. Жизнь налаживается. Быт, по словам Рустама, налаживается тоже. В доме появилась вода, правда, только холодная, но зато всегда идет из крана. Отменили комендантский час. И хотя Рустама мама после шести вечера из дому не отпускает, некоторые горожане уже пробуют перемещаться по городу в потемках. А еще новый президент Кадыров подарил всем инвалидам и папе Рустама тоже — новенькую «Оку».
* * *
Захандрил. Лег на диван и тихо плачет. Детские слезы — легкие, а Рустам, несмотря на отчетливо подростковый возраст, все еще в детстве. Причем, раннем. Мне кажется, что эти слезы он позволить себе может, только приехав сюда, в дом, где есть детские сказки, детская еда и детская жизнь. Дома привык жить в напряжении, навык мобилизации освоил сильнее других. Здесь расслабился. Я знаю, надо подойти, посидеть рядом, погладить по голове, рассказать, что все хорошо…
Минут через десять, всхлипнув завершающим аккордом, поднялся и по-деловому уточнил:
— А в прошлый раз я у тебя тоже плакал?
— Тоже.
— А потом прошло?
— Прошло.
— Ну, ладно.
* * *
Новый год — узаконенный геноцид взрослого населения. Особенно в превентивной его части. Мишка последнюю неделю Деда Мороза вспоминал с такой периодичностью, что, думаю, довел престарелого персонажа до хронической икоты. Рустам эти бредни слушал безо всякой реакции до той поры, пока Мишка не сообщил, что Дед Мороз имеет обыкновение в новогоднюю ночь приходить к нам домой, и, пока мы ездим по гостям, оставлять под елкой подарки.
Эту версию мы множество раз излагали сыну, для которого визиты Деда Мороза стали самой обыденной частью праздника. Но Рустам неожиданно уточнил: «Как это приходит?» — «Ну как в рекламе кока-колы, — нашлась Дарья. — Рекламу видел?»
Рустам ошалело посоображал секунд пять и с дрожью в голосе спросил: «А как он узнает, что я здесь? А как он сюда попадет?» Давясь бутербродом, Дарья с перекошенным от смеха лицом вылетела из кухни. А Мишаня деловито пояснил: «У него есть помощники — эльфы, они в форточку залетают и подарки раскладывают».
«А он дорогие подарки приносит?» — спросил потенциальный потребитель дедовых услуг. «По-разному. Дед Мороз, Рустам, не олигарх. Обычный пенсионер», — пояснила я.
Рустам молча вышел из комнаты и полчаса просидел у окна. Переваривал перспективу встречи с чудом. Это в двенадцать лет.
* * *
Самый ценный подарок, который привез мне из Грозного Рустам, по его утверждению, — кассеты с записями чеченской музыки. На одной — рэп, на другой — авторская песня. В связи с некоторым увеличением праздничной нагрузки на мою душу, на встречу с прекрасным решительно не оставалось времени, о чем я и предупредила Рустама. Но партизанская война, сколько раз доказывала история, всегда завершается победой. Поэтому, несколько раз безуспешно пытаясь прервать Фрэнка Синатру, под которого я по утрам крашу глаза, Рустам улучил другой момент моей относительной неподвижности — лепила сырники — и врубил-таки свою музыку.
Женский голос пел про город Грозный. Первый куплет прошел сквозь меня навылет — что я, третьесортных бардов не слышала?! На втором примитивный мотив что-то зацепил внутри и, злясь на себя, я вступила в неравную борьбу со слезами, которые точечно падали на сырники.
Я поняла, почему плачу. «Синенький скромный платочек» — это как подстрочник прорывалось сквозь память (генную, что ли) и ложилось на текст неизвестного чеченского автора. А песню про платочек любила моя бабушка. В июле 1941-го где-то на полустанке под Уфой вышла она похоронить в наспех вырытом солдатами рву двухлетнего сына Славика. Сгорел Славик от пневмонии у нее на руках на пути в эвакуацию, в эшелоне. А бабушке моей тогда было двадцать два года, а маме — четыре…
Песня все не кончалась, и я сказала резко Рустаму: «Выключи». Он послушно нажал кнопку и спросил: «Ты плачешь?» Махнула рукой: «Иди, зови всех завтракать», — и вытолкала из кухни.
* * *
Сегодня «приходил» Дед Мороз. Не обманул старый склеротик, вспомнил всех. Поздравив родителей, мы вернулись домой, и Мишка, громыхая заснеженными сапогами, бросился к елке. Под елкой, кто бы сомневался, лежали подарки. Рустам зашел следом и замер. «Зайди, поищи, может, и тебе есть что-то», — я легонько подтолкнула его в спину. У пакета, на котором было фломастером написано его имя, он сел на колени и стал осторожно доставать подарки. Дед Мороз прислал лук со стрелами, маску мерзкого и смешного гоблина, книжку сказок и джинсы. Разложил вокруг себя и лежал минут двадцать. Приходил в себя. Оставшуюся новогоднюю ночь ходил «ударенный», временами возвращался к пакету, опять раскладывал сокровища и лежа рассматривал.
— А к нам Дед Мороз не приходит. Никогда.
* * *
Приехала мама из Брянска. Рустам напрягся, мама тоже. Через полчаса, слегка озадачившись затянувшимся затишьем, обнаружила обоих играющими в «дурака» на полу в детской. Нормальный ход.
Рустаму Галя определенно понравилась. Так и сказал. Галя здорово играет в карты, умеет разгадывать кроссворды, и еще ей можно два часа рассказывать про свою жизнь, а она ни разу не прервет и не отправит заняться чем-нибудь полезным. Не получилось идиллии. Через два дня после маминого приезда я, ошалев от заколачивания «голов» в неприспособленные предметы интерьера, отправила обоих на улицу. Через полчаса, проглядев все глаза в окна, выбежала на бульвар искать. В ближайших дворах не нашла и уже в легкой панике вернулась к дому. Навстречу вышли консьержка и радостные дети: «А мы в лифте застряли!» То есть, пока я гоняла по округе, они торчали в лифте.
Дома пахло валокордином. Мама ушла молчать в свою комнату. Когда дети заснули, пошла к ней: «Мам, ты чего?»
Она не повернулась: «Ты не боишься, ты совсем не боишься? Эти чеченцы. Они своих детей крадут, а потом продают. Я так и подумала, когда они пропали…» — «Мам, ну что за чушь?» — «Эта твоя затея. Зачем это все тебе? Ты выдержишь, тебя хватит?» — «Мам, я не знаю, может, и не хватит. Я попробую».
Перед сном зашла к детям. Рустам шепотом — Мишка мерно сопел — спросил: «Можно я это Гале подарю?», — и достал из-под одеяла пластикового Деда Мороза, который ему перепал от соседей. Я кивнула. Тут же подскочил и побежал в комнату к маме. Минут сорок о чем-то болтали.
* * *
Пошли в глазную клинику. У Рустама косоглазие — надо лечить. По направлению из Чечни консультируют, согласно постановлению российского Минздрава, бесплатно. Было у нас с собой постановление. Тетка в окошке регистрации долго вертела его в руках. Наконец, что-то сказала про запись на март. Не можем мы в марте, нам сейчас надо. Тетка вышла из-за стойки и, отведя меня в сторону, объяснила, что за 800 рублей посодействует. Через двадцать минут доктор расспрашивала меня, чем мальчик болел в детстве.
Потом я оставила Рустама в очереди к следующему специалисту, а сама побежала на другой этаж занимать очередь на УЗИ. Вернулась минут через десять, от увиденного похолодела. Рустам очищал от шелухи семечки (просила же выкинуть) и кормил трехлетнего мальчишку. Тот покорно открывал рот. Пока я соображала, как оторвать обоих от антисанитарного занятия, двое исключительно дорогого вида мужчин подошли ко мне. «Может, что нужно? Помощь, деньги?» — «Нет, все в порядке». — «Тогда спасибо». Они отобрали у Рустама «жертву» и ушли. На немой вопрос Рустам вынул из кармана смятую кучку дензнаков и похвастался: «Смотри, они мне четыреста рублей дали!»
«Ты что, деньги просил?» — «Нет, они сами дали. Они по-чеченски разговаривали, я к ним сам подошел. Я им про тебя рассказал, и что я из Грозного приехал, и что ты меня лечишь…»
* * *
Через несколько дней Рустаму уезжать — каникулы заканчиваются. Это для Рустама — самое трудное событие января. Вечером за ужином, когда речь зашла о предстоящей учебе в Грозном, покорно выслушал все «правильные» слова и изложил свой опыт борьбы с экспансией среднего образования в свою жизнь. «У нас в школе мальчик один есть. Он учителю записку в стол положил, а в записке написал, что, если школу не закроют, на следующий день в классе будут лежать три головы ребенков». — «Ну и что? Отменили занятия?» — «Нет, не отменили. Он еще раз тогда написал. А директор у нас злой, он и во второй раз занятия не отменил» — «А записку твой друг от руки писал?» — «Нет. Он на машинке печатал. Чтобы не узнали почерк».
На этом месте я, не выдержав накала событий, стала не то чтобы смеяться, а безудержно ржать.
— Ну, ты-то, Рустам, таких записок не пиши, ладно?
— Не, я не напишу… У меня машинки печатной нет.
А вторая история, которую рассказал Рустам, оказалась совсем не смешной. Двое подростков избили одноклассника Рустама за фамилию. Фамилия у того довольно распространенная в городе — Кадыров. Завтра Рустам уезжает. Уже поздно вечером не выдержал, спросил: «А ты зачем обо мне в газету написала?» — «Чтобы войны не было». — «Это как?» — «Когда мама заметку прочитала, что она сказала?» — «Она сказала, что вы меня любили». — «Ну вот. А когда любят, не воюют».
…Рано утром тихо, чтобы не разбудить домашних, попрощались. Обняла, целую куда-то в ухо, слова в горле застряли. Подтолкнула рукой в спину, дверь закрыла. Через секунду выскочила из комнаты заспанная мама: «Что, уже уехали?» — «Только что». Мама распахнула дверь, а навстречу к ней на звук замка Рустам. Глаза распахнутые. Схватила его мама в охапку, а тут лифт приехал. Мама часто-часто стала целовать его в растерянную рожу, а потом отпустила и перекрестила закрывающиеся двери лифта: «Храни тебя, Господи. Храни».
Господи, ты слышишь?
Февраль 2004
ПРОШЛО ДВАДЦАТЬ ЛЕТ
С той поры как Рустам нашелся, мы стали переписываться. Он писал мне о своих планах «по бизнесу» — нескольких маленьких копировальных салонах, которые он открыл. Писал о любви, которая разбила ему сердце. Этой любовью стала первая жена, которая родила ему сына. Они развелись, и мальчик остался в семье отца. Я, не очень-то разбираясь в чеченском укладе, писала ему, что ребенку, раз уж так сложилось, все равно надо общаться с матерью. Маму никто не заменит. На мои эмоциональные послания Рустам не отвечал. Просто слал фотографии взрослеющего мальчика. В год, когда Рамиль пошел в школу, Рустам женился во второй раз, и вскоре родилась девочка Амина, удивительно похожая на отца.
Несколько благополучных и размеренных лет нашей переписки прервало прошлогоднее аудиосообщение от него. Он сбивчиво спрашивал, нет ли какой работы для него в Москве. Готов на любую самую тяжелую, хоть на стройку. Но выехать надо срочно. Я ответила, что вряд ли у него получится быстро здесь найти хороший заработок, а никаких знакомств у меня нет.
Я растерялась. Что-то явно было не так. За месяц до этого он писал мне, что до них дошла мобилизация, но он на войну не пойдет: «Да я лучше дезертирую и на Украину убегу».
Не убежал. Через месяц Рустам прислал фотографию — он стоял на задворках какого-то дома и смотрел прямо и настойчиво в объектив. Он был в полевой форме Росгвардии, в одной руке держал «калашников», в другой пистолет, на груди три запасных магазина к автомату. В подписи к фото значилось: «Устроился в полицию. Программистом. Что будет дальше, известно одному Всевышнему»…
Всевышний не досмотрел. В октябре 2023 года случилась резня на фестивале на границе Израиля с Газой. Боевики Хамас убили сотни людей — безжалостно, по-звериному, с паталогическим удовольствием фанатиков. Началась война…
Очередной привет от Рустама в вотсапе начинался вежливо и дежурно: «Как дела? Как семья? Как жизнь?» Я ответила, что мы в порядке, если вообще «можно быть в порядке в нынешние времена».
Через секунду прилетел ответ: «Я умоляю, чтобы меня отправили в Палестину. Но, видимо, нашим плевать, что там творится… Я всегда был против любой войны, кроме войны против евреев. Воевать против них обязанность мусульман. И в Коране это сказано. Так что я с удовольствием бы туда поехал, мечтая умереть, а не остаться в живых…».
Я не ответила. В нашей семье, где жил Рустам как «гость столицы», было поровну евреев и русских. Да, это так, к слову.
Я сидела и перелистывала в ленте его сообщения, слушала их. На последнее поздравление с днем рождения он ответил: «Я вас никогда не забуду. Я бы сейчас все отдал, чтобы хоть на неделю вернуться в то время…».
Миша мне написал, что Рустам вообще ни хрена не соображает. Даша спросила, почему я не вступила с ним в полемику.
Не вступила. Рустам, мой бедный мальчик, так и остался жертвой войны. Пожизненной.