Стихи
Опубликовано в журнале Знамя, номер 2, 2024
Об авторе | Александр Валерьевич Переверзин (3 февраля 1974 года, Рошаль, Моск. обл.) окончил Московский институт химического машиностроения и сценарный факультет ВГИКа, учился в Литературном институте. Участник творческого объединения «Алконостъ». Был главным редактором издательства «Воймега», закрытого в настоящее время. Лауреат поэтической премии «Московский счёт» (2010), премии «Венец» (2018). Публиковался в журналах «Арион», «Новый мир» и других. Главный редактор журнала поэзии «Пироскаф». Предыдущие публикации стихов в «Знамени»: «Старое слово» (№ 11, 2020); «Гутенберг на полставки» (№12, 2022). Живет в городе Люберцы.
* * *
В лесах, где жизнь и смерть соосны
и влажный воздух многоцветен,
вращаются прямые сосны
и вырабатывают ветер.
И он уходит до заката
из параллельного портала
за разноцветные ограды
в малоречивые кварталы,
через безлюдные волокна,
в тонированный спящий город,
в его откинутые окна
и вентиляционный короб,
чтоб здесь пронять тебя до дрожи,
когда, бессонен и рассеян,
ты вспомнишь вдруг, что будешь тоже
по ветру хвойному развеян.
* * *
Голос матери послышался в ночи,
в коридоре, где пальто и зеркала:
надо мной склонялись серые врачи,
почему-то говорили «умерла».
Вышли юноши, — золотовласый хор, —
и меня подняли, как свечу.
Я теперь к вам пробираюсь, словно вор,
проношу в дырявой сумке алычу.
Сочной мякоти и сахара полна,
дар упругий, молодой гемоглобин,
солнце Ахтубы и волжская волна.
Бесконечной памяти рубин.
Объясни мне: неужели я мертва?
Как домой пришла по декабрю
мимо трансформаторов и рва?
Как с тобой об этом говорю?
* * *
Вот и дожили до горя
в полупустом отеле
у Балтийского моря,
как в девятнадцать хотели:
чтобы крушение планов,
чтобы сплетение драм,
как Ходасевич, Иванов,
как Гумилёв, Мандельштам.
Мгла тяжела и овражна,
светел сосновый бор.
Страшно? Ещё не страшно,
выйдешь на ветхий простор
по направленью к расплате
за непокорное слово.
На разводном закате
роща многоходова.
* * *
М.Б.
Выходи туда, где свет недолог,
где на нить нанизана листва
и торчит пространство из-за ёлок, —
послеледниковые слова.
Пустота в моих часах песочных.
Каждый вечер я Эдем искал
в переводах стрелочных подстрочных,
в лабиринтах вешняковских скал,
в травах, заштрихованных графитом,
в безучастных аэропортах.
Мы пугали чаек внешним видом
и спасались на ж/д мостах.
Продвигаясь к озеру и полю,
не сломай высокие цветы.
Знаю, мы окажемся на воле,
на непроходящей воле. Ты
с рыбами пересекала воду,
шла по топким тропам со зверьми.
Вырвавшись однажды на свободу,
лёгкие часы переверни.
* * *
Бледный Анатолий Найман
в траурные сети пойман,
странствует, причастный к тайнам,
по обледенелым поймам.
Расписная дельта Волги
в ожидании заката.
Камень, ножницы, иголки, —
всем земля великовата.
Утром в камышах костлявых
встретят Анна и Иосиф,
спать уложат в синих травах
и о будущем не спросят.
* * *
Надо честно сказать: не борец
и тем более не заговорщик,
а незримой печали ловец
и холодного ветра притворщик.
Притворюсь пожелтевшей ольхой
и, когда вы пройдёте по лесу,
растопыренной веткой сухой
под просторную куртку пролезу.
Или ящерка в поле пустом.
Если галки устроят мне травлю, —
промолчу рептилоидным ртом,
в клюве хвост, исчезая, оставлю.
Вижу тени, пою от тоски,
мрачный северорусский Овидий,
чем сильнее сжимают тиски,
тем бессмертней я, тем ядовитей.