Из истории советской литературы
Опубликовано в журнале Знамя, номер 12, 2024
Об авторе | Геннадий Евграфов — член Комитета московских литераторов. Публиковался в Советском Союзе, России, Франции, Германии и Австрии. Автор эссе о поэтах и писателях Серебряного века — Аделаиде Герцык, Надежде Тэффи, Александре Блоке, Иване Бунине, Василии Розанове и др. Лауреат премии журнала «Огонек» за 1989 год. В 1986–1989 годах — один из организаторов и редакторов редакционно-издательской экспериментальной группы «Весть», возглавляемой Вениамином Кавериным. Составитель, редактор, автор предисловий и комментариев к книгам Зинаиды Гиппиус, Василия Розанова, Андрея Белого, Евгения Шварца, Григория Бакланова, Давида Самойлова, Юрия Левитанского, Венедикта Ерофеева, к собранию сочинений Сергея Есенина и др., выходившим в издательствах «Аграф», «Вагриус», «Время», «Прозаик», «Текст», «Терра» и др. Предыдущая публикация в «Знамени» — «В предлагаемых историей обстоятельствах можно жить достойно. Из неизданной книги» (2024, № 11).
Апокриф (усы командарма)
В конце 1950-х, после того, как впервые после двадцатилетнего замалчивания вышел однотомник Исаака Бабеля1, по Москве гулял анекдот: «Вам не нравится Бабель?» — спросили маршала Буденного. «Смотря какая бабель», — ответил он2.
Некоторые рассказчики добавляли живописную деталь: отвечая, легендарный командарм усмехнулся в известные всей стране лихо закрученные усы.
Если бы хоть какое-нибудь правительство было доброе (еврей-философ)
Первые новеллы из «Конармии» появились в 1923–1925 годах в одесских журналах и газетах, в московских «Лефе», «Красной нови», «Прожекторе» и «Правде».
Бабель писал ярко, рельефно и колоритно, писал жестко, временами жестоко. Это была живопись словом — сочная, чувственная, соленая. Миф о благородных красноармейцах разбивался в прах, героика Гражданской войны оборачивалась кровью, насилием и произволом с обеих сторон ( в «Дневнике» 1920 года встречается такая запись: «Маленький еврей философ. Невообразимая лавка — Диккенс, метлы и золотые туфли. Его философия — все говорят, что они воюют за правду, и все грабят. Если бы хоть какое-нибудь правительство было доброе. Замечательные слова, бороденка, разговариваем, чай и три пирожка с яблоками…»3).
Рассказы вызвали неоднозначную реакцию как в литературной, так и в читательской среде. Литературная среда приняла (с оговорками) ярость, экспрессию и беспощадность изображения Бабелем нравов, царивших в Первой конной, читатели, среди которых большинство составляли ее бывшие бойцы, — нет.
Константин Федин сообщал Горькому: «В Москве шумит последнее время Бабель. Этот человек пробыл долгое время в коннице, а вернувшись, высыпал целый сундук рукописей и затопил ими московские редакции. От него все в восторге»4.
В числе «всех» был и Маяковский — о восторженном приеме Бабеля на Водопьяном переулке, где собирался «Леф», вспоминал Виктор Шкловский5.
Да и критика — от одного из руководителей ВАПП6, «железного» ортодокса Лелевича7, до стоявшего на диаметрально противоположных позициях, идеолога и вождя «Перевала» Воронского8 — встретила рассказы весьма доброжелательно.
Лелевич в журнале «На посту» отметил, что в этих рассказах есть «все признаки огромного таланта и мастерства: изумительный лаконизм, умение немногими словами дать законченный, навсегда врезывающийся в память образ, яркая оригинальность, полное неразрывное соответствие между содержанием и формой, несравненный, красочный, сочный, выразительный народный язык, причем автор пользуется различными аргонами не как экзотическими прикрасами слога, а как основным словесным материалом. Все это невольно заставляет с огромным интересом и вниманием присмотреться к молодому художнику».
Однако он оговорился, что «пока еще рано признать Бабеля пролетарским писателем»9.
Воронский в редактируемом им журнале «Красная новь» писал: «Стремление к простоте и ясности в прозе ни в чем так резко не обнаруживается, как в творчестве новых писателей, вступающих в литературу… Сейчас речь о Бабеле. Бабель начал печататься всерьез совсем недавно: меньше года. У него еще нет ни одного сборника: его вещи разбросаны в разных журналах. Объем напечатанного пока очень не велик. Но едва ли будет преувеличением сказать, что в текущем литературном году художественная проза пройдет под знаком Бабеля. За ним усиленно следят, его усиленно читают. Написано немало критических статей и отзывов и уже закипают в связи с ними страстные литературные и нелитературные споры. Это вполне естественно: во внимании и в интересе к этому писателю нет ничего подогретого, искусственного… Бабель — очень большая надежда русской современной, советской литературы и уже большое достижение. Дарование его чрезвычайно. Будем надеяться, что он будет достаточно строг к себе, не попадется на легкую удочку первых успехов. Залог тому то, что он не только одарен, но культурен и умен»10.
Бой «Конармии» дали бывшие кавалеристы. На собраниях командного и политического состава бригад в Москве и Майкопе докладчики гневно осудили рассказы Бабеля о Конармии, в один голос заявив, что в них «нет ни одного положительного бойца или командира», что «это пасквиль на 1-ю Конную армию», что автор, «взявшись писать о Конармии, не мог, не имел права умолчать о том, что эта армия — армия революции, ее бойцы — верные сыны Советской Республики, им дороги свобода и независимость, и поэтому они решительно громили врага…»11.
В редакции посыпались негодующие письма, осуждающие «идеологически вредные» рассказы и их автора, у которого «больное воображение» («не из наших»!), в иных говорилось, что перед публикацией необходимо было конармейцам просмотреть рукопись. Маяковский по этому поводу остроумно заметил, что, прежде чем писать о нравах Конармии, автор должен был доложить об этом своим начальникам12.
Бабизм Бабеля (Буденный)
В 1924 году на Бабеля налетел сам командующий 1-й Конной Семен Буденный. В статье «Бабизм Бабеля из “Красной нови”»13 он обвинил своего бывшего бойца в непонимании сущности «небывалой в истории человечества» классовой борьбы, вследствие чего отказал ему «быть диалектиком», «марксистом-художником»; назвал «гражданином Бабелем»; обозвал «мелкотравчатым и идеологически чуждым нам», и, чтобы уязвить как можно сильнее, отказал в мужестве и мужественности: «Гражданин Бабель рассказывает нам про Конную Армию бабьи сплетни, роется в бабьем барахле-белье, с ужасом по-бабьи рассказывает о том, что голодный красноармеец где-то взял буханку хлеба и курицу; выдумывает небылицы, обливает грязью лучших командиров-коммунистов, фантазирует и просто лжет».
Но этих ударов ему показалось мало и, лихо размахивая пером, как шашкой, бывший командарм бросил ему самое главное обвинение: поставил в ряд идеологических врагов советской власти — «господ Сувориных, Милюковых, Деникиных и пр.». Затем обругал клеветником и «дегенератом от литературы», рассказывающим «старый бред, который преломился через призму его садизма и дегенерации»; тем самым зачислив в садисты и в ряды «старой, гнилой, грязной и развратной» интеллигенции (к лику которой присовокупил эмигрантов — «порнографа» Арцыбашева14 и реалиста Куприна).
Обвинения были нешуточные, если бы на дворе стоял не 1924 год, а 1937-й, то вскоре можно было ожидать прихода «славных ребят из железных ворот ГПУ»15. Но в 1924-м со двора за такое пока еще не забирали, и Бабель уцелел. Придут за ним 15 мая 1939 года.
В конце своего возмущенного кавалерийского наскока Буденный искренне недоумевал: «Как мог наш советский художественно-публицистический журнал, с ответственным редактором-коммунистом во главе, в 1924 г. у нас в СССР допускать петь подобные песни, не проверив их идеологического смысла и исторически-правильного содержания».
Бывший крестьянин, не переступавший школьного порога, правда, овладевший грамотой, проявлял познания в литературе, истории и марксистско-ленинской философии, присущие образованному интеллигенту средней руки16. Но в то время ни у кого это удивления не вызвало.
В конце автор задавался вопросом: «Неужели т. Воронский так любит эти вонючие бабье-бабелевские пикантности, что позволяет печатать безответственные небылицы в столь ответственном журнале…». Вопрос был риторическим. Красный конник Буденный не мог знать, что революционер, большевик, литературный критик и главный редактор «Красной нови» «т. Воронский» любил не «вонючие… пикантности», а литературу — потому и напечатал «Конармию»17.
Но атака захлебнулась, журнал как ни в чем не бывало продолжал публиковать новеллы, отдельной книгой «Конармия» вышла в ГИЗе в 1926 году18.
В людях (румынский фронт, Первая конная, одесский губком)
Первые рассказы Бабеля «Мама, Римма и Алла» и «Илья Исаакович и Маргарита Прокофьевна» опубликовал Горький в своем журнале «Летопись»19 в ноябре 1916 года.
Шла Первая мировая, цензура свирепствовала, увидела в рассказах «порнографию», молодого автора привлекли к ответственности, но обвинили еще по двум статьям — «кощунство и покушение на ниспровержение существующего строя». Осудить не успели, грянул 1917 год, большевики взяли власть, в стране все перевернулось, старые законы были отменены, судить «ниспровергателя» строя, который был уже свергнут, стало не за что.
Встреча с Горьким решила судьбу20.
В молодом провинциале, явившемся в Петроград из Киева, он разглядел талант — хрупкий, неокрепший. Чтобы талант окреп, посоветовал «идти в люди» (через несколько дней после смерти матери, писал автор повести «Детство», дед обратился к нему с такими словами: «Ну, Лексей, ты — не медаль, на шее у меня — не место тебе, а иди-ка ты в люди». Пешков пошел, стал Максимом Горьким. Счел этот путь для начинающих авторов универсальным и всегда молодых отправлял «в люди»).
Бабель совету внял — с 1917 по 1924 год «был солдатом на румынском фронте, потом служил в Чека, в Наркомпросе, в продовольственных экспедициях 1918 года, в Северной армии против Юденича, в Первой конной армии, в Одесском губкоме, был выпускающим в 7-й советской типографии в Одессе, был репортером в Петербурге и в Тифлисе и проч»21.
Когда научился выражать мысли «ясно и не очень длинно», вновь взялся за перо — Алексей Максимович нашел, что «крестник» «созрел», и дал добро: «Пожалуй, можно начинать…».
И Бабель начал.
Во второй раз.
Поэтому начало своей литературной работы относил не к 1916 году и «Летописи», а к 1924-му, «когда в 4-й книге журнала “Леф” появились… рассказы “Соль”, “Письмо”, “Смерть Долгушова”, “Король” и др.»22
С высоты коня (Горький)
В 1928 году Горький в главной газете страны, рассказывая рабселькорам и военкорам о том, как он учился писать, вспомнил про нападки Буденного на своего любимца: «Товарищ Буденный охаял “Конармию” Бабеля, — мне кажется, что это сделано напрасно: сам товарищ Буденный любит извне украшать не только своих бойцов, но и лошадей. Бабель украсил бойцов его изнутри и, на мой взгляд, лучше, правдивее, чем Гоголь запорожцев. Человек все еще во многом зверь, но вместе с этим он — культурно — все еще подросток, и приукрасить его, похвалить — весьма полезно: это поднимает его уважение к себе, это способствует развитию в нем доверия к своим творческим силам. К тому же похвалить человека есть за что — все хорошее, общественно ценное творится его силою, его волей»23.
Но это была вторая редакция фрагмента — весьма мягкая. В первом были такие слова: «Товарищ Буденный, разрешите сказать вам, что… въехав в литературу на коне и с высоты коня критикуя ее, вы уподобляете себя тем бесшабашным критикам, которые разъезжают по литературе в телегах плохо усвоенной теории, а для правильной и полезной критики необходимо, чтобы критик был или культурно выше литератора, или — по крайней мере — стоял на одном уровне культуры с ним». Член редколлегии, старый большевик Артемий Халатов24 поосторожничал — посоветовал «Буревестнику» смягчить выражения.
«Буревестник» смягчил.
26 октября 1928 года классику советской литературы ответил классик гражданской войны — «Правда» напечатала «Открытое письмо Максиму Горькому», в котором Буденный заявил, что мнение свое о Бабеле менять не собирается. Несмотря на уважительное отношение к пролетарскому писателю, который в отношении Бабеля заблуждается.
Это главное. Все остальное в буденновской риторике я опускаю. Но Горький бы не был Горьким, если бы не оставил в таком деле, как литература, последнее слово за собой. Он отверг обвинения своего любимца в клевете, эротомании и садизме: «Не могу согласиться с Вами в оценке “Конармии” Бабеля и решительно протестую против Вашей квалификации этого талантливого писателя»25.
И поставил на дискуссии точку.
Полемика прекратилась, командарм Конармии маршалу литературы больше не возражал.
Старые истории (Все это было)
Во второй половине восьмидесятых художник, журналист и редактор Нина Буденная опубликовала книгу «Старые истории»26, в которую вошли рассказы ее легендарного отца. В предисловии подчеркнула: «В этих рассказах нет ни слова выдумки. Даже маленькие детали, мелкие эпизоды — все было на самом деле. Может быть, не точно в то время, о котором пишу, может быть, раньше, может быть, чуть позже, но все было».
Не будем подвергать ее слова сомнению, очевидно, так и было.
Одна из историй касалась конфликта с Бабелем, вызвавшего не столько литературный, сколько политический скандал.
Буденный заканчивает ее так: главное во всех этих баталиях было, что «в результате появилась книга “Конармия”, та, которая сегодня известна всем».
Первое издание Бабеля с предисловием Эренбурга появилось в 1957 году. Второе — в 1966-м. Следовательно, можно предположить, что разговор о нашумевшей в свое время истории велся в том почтенном возрасте, когда память часто подводит. Кроме того, хочется в чем-то (если не во многом) оправдаться перед современниками.
Рассказ Буденного (Бухнул в «Правду»)
«…нам, конармейцам, не поймешь — повезло или не очень. С одной стороны, вроде бы повезло, потому что Исаак Эммануилович Бабель, который состоял при политотделе 6-й кавалерийской дивизии и печатался в “Красном кавалеристе” под псевдонимом К. Лютов, был писателем чрезвычайно талантливым. Но, с другой стороны, вроде бы и не повезло, потому что, будучи писателем чрезвычайно талантливым, он создал о Конармии чисто писательскую вещь. Тогда мы этого не поняли. Да и где было понять, если он дал своим героям имена и фамилии живых людей, командиров и бойцов Конармии, но образы их лепил по законам художественной литературы, то есть как хотел… Писал он ярко, сочно, обнаженно, что в те годы было характерно для нарождающейся советской литературы, да мы-то в этих тонкостях не разбирались. Я лично грубости, скабрезности вообще не терплю. А иные молодые писатели этим очень увлекались.
И пошел ко мне поток писем, личных и коллективных. Конармейцы даже протоколы собраний присылали: несогласны были с прочитанным… В общем, народ мой взбунтовался…
В недолгий срок случай свел меня с Алексеем Максимовичем Горьким. Я и спрашиваю его:
— Как это называется у вас в литературе, Алексей Максимович, что это за удивительный жанр такой — называть живущего среди нас человека по фамилии, указать место его работы и занимаемую должность, а потом писать про него как черт на душу положит?
— Не пойму, о чем вы, Семен Михайлович. Документальную прозу имеете в виду?
— Я имею в виду “Конармию” Бабеля.
— Это талантливый человек, я его поддерживаю.
“Ах, — думаю, — раз вы его поддерживаете, тогда он не развалится пополам, если я по нему ударю”. А мне больше ничего уже не оставалось.
И я бухнул в “Правду” “Открытое письмо Максиму Горькому”, которое и было опубликовано 26 октября 1928 года. Я не имел намерения затевать литературную тяжбу с Алексеем Максимовичем, тем более что отлично понимал: играю на чужом поле. И не литературный критик я, и не великий мастер художественного слова, но меня вынудила ситуация.
Горький немедленно написал мне ответ через ту же “Правду”. Повоевали мы немного, потом встретились. Нет, не специально, на мероприятии каком-то. Он мне и говорит:
— Бабель — способный писатель. Таких надо беречь.
— Тысячу раз согласен. Конечно, мы обязаны хранить человеческие способности, таланты, но и они должны ответно приносить нам классовую пользу. Так я это понимаю.
— И все-таки, Семен Михайлович, вы должны осторожно подходить к оценке Бабеля. Поймите, к вашему голосу прислушиваются десятки тысяч людей.
— Так ведь и вы должны выступать с учетом того же момента — к вашему голосу прислушиваются, быть может, сотни тысяч и миллионы. Мне, конечно, лестно услышать от вас, что мое слово авторитетно для десятков тысяч, но я считаю своим долгом ответно прислушаться к их голосам.
На том дело и кончилось. Исааку Эммануиловичу же наша дискуссия принесла только пользу — привлекла внимание к его творчеству, прибавила популярности. Таково свойство всех литературных баталий. Но самое главное — в результате появилась книга “Конармия”, та, которая сегодня известна всем».
Невежество унтер-офицерского марксизма (Бабель)
Бабель письмо Горького прочитал и остался им недоволен. Недовольство выразил в письме к Анне Слоним 29 ноября 1928 года27: «Милая Анна Григорьевна… Номера “Правды” с письмом Буденного у меня, к сожалению, нету (близкая приятельница просила прислать газету. — Г.Е.) Не держу у себя дома таких вонючих документов. Прочитайте ответ Горького. По-моему, он слишком мягко отвечает на этот документ, полный зловонного невежества и унтер-офицерского марксизма» (Бабель не знал про совет осторожного Халатова).
Через два года, 13 июля 1930-го, выступая на заседании секретариата ФОСП28, когда речь зашла об этой полемике, он сказал: «[В 1925-м] я перестал писать потому, что все то, что было написано мною раньше, мне разонравилось. Я не могу больше писать так, как раньше, ни одной строчки. И мне жаль, что С.М. Буденный не догадался обратиться ко мне в свое время за союзом против моей “Конармии”, ибо “Конармия” мне не нравится»29.
То, что Бабель мог (не боясь) написать в частном письме 1928 года, он не мог повторить (опасаясь) вслух в 1930-м.
Ему дали топтать землю, смотреть в небо, дышать, а значит, и писать еще девять лет.
Бабель валюты не стоит (Сталин)
В июне 1932 года Горький просил ЦК разрешить Бабелю ненадолго выехать за границу. Об этом генсеку доложил в письме Каганович: «М. Горький обратился в ЦК с просьбой разрешить Бабелю выехать за границу на короткий срок. Несмотря на то что я передал, что мы сомневаемся в целесообразности этого, от него мне звонят каждый день. Видимо, Горький это принимает с некоторой остротой. Зная, что Вы в таких случаях относитесь с особой чуткостью к нему, я Вам об этом сообщаю и спрашиваю, как быть»30.
Генсек ответил: «По-моему, Бабель не стоит того, чтобы тратить валюту на его поездку за границу. И. Ст.»31.
«Вертлявого» (как назвал писателя вождь в письме Кагановичу от 7 июня 1932 года, противопоставив его «добросовестному Шолохову», который пишет о «вещах, хорошо известных ему», в отличие от Бабеля, который пишет о «вещах, совершенно ему неизвестных»32) все же за границу, во Францию, на полтора месяца отпустили.
Кстати, однотомник Бабеля, изданный в 1966 году, можно было купить либо по блату, либо на «черном рынке», либо в книжном отделе валютной «Березки»33.
Чем пахнет (Что будет с нами завтра)
Бабель в конфликте с эпохой не был — в конфликте были Мандельштам, Ахматова; эпоху не замечали — презирали — Хармс, Введенский; воспевали не только Безыменский, Гладков (посредственности), но и Маяковский, Катаев (таланты).
В середине 1930-х он стал ходить к «милиционерам». Так в близком писательском кругу называли чекистов. Он с ними разговаривал, пил с самым «главным», пытался понять. Надежда Мандельштам вспоминала: «Бабель рассказал, что встречается только с милиционерами и только с ними пьет. Накануне он пил с одним из главных милиционеров Москвы, и тот спьяну объяснил, что поднявший меч от меча и погибнет. Руководители милиции действительно гибли один за другим… Вчера взяли этого, неделю назад того… “Сегодня жив, а завтра черт его знает, куда попадешь…”.
Слово “милиционер” было, разумеется, эвфемизмом. Мы знали, что Бабель говорит о чекистах, но среди его собутыльников были, кажется, и настоящие милицейские чины.
О.М. заинтересовался, почему Бабеля тянет к “милиционерам”. Распределитель, где выдают смерть? Вложить персты? “Нет, — ответил Бабель, — пальцами трогать не буду, а так потяну носом: чем пахнет?..”.
Известно, что среди “милиционеров”, которых посещал Бабель, был и Ежов. После ареста Бабеля Катаев и Шкловский ахали, что Бабель, мол, так трусил, что даже к Ежову ходил, но не помогло и Берия его именно за это взял… Я уверена, что Бабель ходил к нему не из трусости, а из любопытства — чтобы потянуть носом: чем пахнет?»34.
Узнать, «чем пахнет», означало для него понять, как там все устроено. И пахло там смертью — расстрелом в тюремных коридорах Лубянки, в лучшем случае — лагерями. Люди исчезали каждый день, знакомые и незнакомые, в кругу знакомых сегодня спрашивали себя и родных, что будет завтра.
«Тема: “что будет завтра с нами”, — продолжала Надежда Яковлевна, — была основной во всех наших разговорах. Бабель — прозаик — вкладывал ее в уста третьих лиц — “милиционеров”. О.М. обходил ее молчанием: его завтрашний день уже наступил. Только раз его прорвало: встретив случайно на улице совершенно чужого нам человека — Шервинского, О.М. вдруг объяснил ему, что с ним “так продолжаться не может… Я у них все время на глазах. Они совершенно не знают, что со мной делать. Значит, они меня скоро посадят…”»35.
Бабель был необычайно умен и чрезвычайно любопытен. Желание все «пощупать собственными руками» было связано с его писательским устройством. Из-за интереса (смертельного), а не из-за боязни за свою жизнь ходил он в дом наркома Ежова.
Любопытство влекло к бездне, разум подсказывал — будь осторожен.
Но он осторожным не был.
В ноябре 1934-го следивший за ним сексот сообщает своему начальству, что Бабель говорил в своем окружении: «Люди привыкают к арестам, как к погоде. Ужасает покорность партийцев и интеллигенции к мысли оказаться за решеткой.
Все это является характерной чертой государственного режима… Надо, чтобы несколько человек исторического масштаба были бы во главе страны. Впрочем, где их взять, никого уже нет…»36.
А через два года, 22 сентября 1936-го, агент доносит: «После опубликования приговора Военной коллегии Верховного суда над участниками троцкистско-зиновьевского блока источник, будучи в Одессе, встретился с писателем Бабелем в присутствии кинорежиссера Эйзенштейна. Беседа проходила в номере гостиницы, где остановились Бабель и Эйзенштейн. Касаясь главным образом итогов процесса, Бабель говорил: «Вы не представляете себе и не даете себе отчета в том, какого масштаба люди погибли и какое это имеет значение для истории. Это страшное дело. Мы с вами, конечно, ничего не знаем, шла и идет борьба с “хозяином” из-за личных отношений ряда людей к нему»37.
«…и бездны мрачной на краю» (Все отрицать)
Вот именно — на краю.
Желание понять победило благоразумие. Бабель приблизился к самому краю, хотел заглянуть — за… и оступился — переступил черту. До самого конца не верил, что с ним может случиться это (осведомитель НКВД, приставленный к Бабелю, в августе 1936 года доносил начальству о разговоре с его женой — Антонина Пирожкова рассказывала, что однажды спросила мужа: «А вас не могут арестовать?» На это Бабель ей ответил: «При жизни старика (Горького) это было невозможно. А теперь это все же затруднительно».38
Ошибся.
Бывает, даже с такими людьми, как Бабель.
В созданном Сталиным государстве из железа и стали, в шизофреническом мире двоедушия и двоемыслия случиться могло что угодно. В этом «новом прекрасном мире» автору «Конармии», «Одесских рассказов», пьесы «Закат» не было места.
Еще до «ежовых рукавиц» на даче Горького (все-таки какое-то предчувствие было) он расспрашивал Ягоду: «Генрих Григорьевич, скажите, как надо себя вести, если попадешь к вам в лапы?». Тот живо ответил: «Все отрицать, какие бы обвинения мы ни предъявляли, говорить “нет”, только “нет”, все отрицать — тогда мы бессильны».
Генеральный комиссар госбезопасности лукавил, когда говорил своему собеседнику «Говорите “нет”», — он умолчал о методах воздействия на арестованных ГПУшных следователей, физических и психологических. «Нет» говорили единицы (но и это их не спасало)39.
«Дело № 419» (Заговорщик, террорист, шпион)
За ним пришли на рассвете 15 мая 1939 года.
Забрали все рукописи, письма, архив.
После ареста завели «дело № 419», обвинив в «антисоветской заговорщической террористической деятельности».
В тюрьме тяжело избивали — следователи-костоломы хорошо знали свое дело. Они выбили из подследственного показания, нужные следствию, он признал себя виновным во всех предъявленных ему преступлениях, но когда морок отпустил, нашел в себе силы от некоторых «показаний» отказаться.
Из протокола допроса Исаака Бабеля (10 октября 1939 года)
«…Я оклеветал некоторых лиц и дал ложные показания в части моей террористической деятельности.
Вопрос: Вы решили пойти на провокации следствия?
Ответ: Нет, я такой цели не преследовал, ибо я представляю ничто по отношению к органам НКВД. Я солгал вследствие своего малодушия.
Вопрос: Скажите, кого вы оклеветали и где солгали?
Ответ: Мои показания ложные в той части, где я показал о своих контрреволюционных связях с женой Ежова — с Гладун-Хаютиной; также неправда, что я вел террористическую деятельность под руководством Ежова. Мне неизвестно также об антисоветской деятельности окружения Ежовой. Показания мои по отношению Эйзенштейна С.М. и Михоэлса С.М. мною вымышлены. Я свою шпионскую деятельность в пользу французской и австрийской разведки подтверждаю, однако я должен сказать, что в передаваемых мной сведениях иностранным разведкам я сведения оборонного значения не передавал»40.
А на суде заявил: «Я ни в чем не виновен, шпионом не был, никогда никаких действий против Советского Союза не совершал. В своих показаниях возвел на себя поклеп. Прошу об одном — дать мне возможность закончить мою последнюю работу…»41.
Двумя годами раньше был арестован Пильняк, его обвинили в связях с троцкистами, шпионаже и подготовке терактов.
Он признался во всем, что от него требовали. На одном из допросов он заявил, что «на путь борьбы против Советской власти» встал в первые годы революции, что не раз встречался с Троцким и Радеком, бывшими к тому времени «врагами народа», сообщил о шпионаже в пользу Японии и своих связях с 1926 года с профессором Йонекава, офицером Генерального штаба, через которого и стал японским агентом и вел шпионскую работу. А с иностранными агентами — японскими или Сигуранцы42 — в Москве 1930-х годов шутить не любили, приговаривали к расстрелу. Иностранный агент по определению был врагом народа.
Ну а с врагами известно как поступают…
Бабель устоял — ни «французским», ни «австрийским» «шпионом» себя не признал: «Шпионом не был, виновным себя не признаю…»43.
Но для Военной коллегии Верховного суда СССР отказ был несущественным — 26 января 1940 года коллегия признала Бабеля виновным в «антисоветской заговорщической террористической деятельности» и шпионаже и приговорила к расстрелу.
Из обвинительного заключения по делу Исаака Бабеля (13 октября 1939 года)44
«Следствием по делу вскрытой контрреволюционной троцкистской организации среди писателей и работников искусств было установлено, что активным участником ее является Бабель Исаак Эммануилович. <…> Следствием установлено, что еще в 1928–29 гг. Бабель вел активную контрреволюционную работу по линии Союза писателей <…>. В результате дальнейшего следствия о троцкистской деятельности Бабеля установлено, что последний еще в 1927–28 гг. знал о контрреволюционном заговоре, подготовляемом Ежовым Н.И., с которым он, помимо личной связи, был связан через его жену Хаютину (умерла)… В 1938 г. Бабель вошел в заговорщическую организацию, созданную женой Ежова…, и по заданию Ежовой готовил террористические акты против руководителей партии и правительства. <…> В 1934 г. и до момента ареста Бабель являлся французским и австрийским шпионом. Для шпионской работы в пользу французской разведки Бабель был завербован Мальро, а для австрийской разведки — Штайнером. Бабель передавал шпионские сведения — о состоянии воздушного флота, экономике советского государства, об оснащении и структуре Красной Армии, сведения об происходивших в стране арестах, о настроениях советской интеллигенции, в частности писателей и др. <…> В совершенных преступлениях Бабель виновным себя признал полностью, в части террористической деятельности в конце следствия от своих показаний отказался. Изобличается показаниями репрессированных участников заговора…»
«Именем Союза Советских…» (Приговор Военной коллегии Верховного суда, 26 января 1940 года)
Суд над Бабелем состоялся 26 января 1940 года. Он был настолько молниеносным, насколько и неправым, и продолжался один день. Председатель суда В.В. Ульрих, один из самых верноподданных палачей Сталина, зачитал приговор:
«Именем Союза Советских Социалистических Республик… Признавая виновным Бабеля в совершении им преступлений, предусмотренных ст. ст. 58-1а, 8 и 11 У К РСФСР, Военная коллегия Верховного суда СССР, руководствуясь ст. ст. 319 и 320 УПК РСФСР,
Приговорила:
Бабеля Исаака Эммануиловича подвергнуть высшей мере уголовного наказания — расстрелу с конфискацией всего лично ему принадлежащего имущества. Приговор окончательный и на основании постановления ЦИК СССР от 1/XII-34 г. в исполнение приводится немедленно»45.
Вынос тела (в ночь с 31 октября на 1 ноября)
Сталин умер на семьдесят четвертом году жизни от инсульта на так называемой Ближней даче 5 марта 1953 года.
6 марта бесконечные толпы людей прощались с вождем в Колонном зале Дома союзов. 9-го гроб бережно внесли в Мавзолей и установили рядом с учителем. В 1961 году по постановлению XXII съезда ЦК КПСС, в глухую осеннюю ночь с 31 октября на 1 ноября, тело вынесли из Мавзолея и опустили в яму у Кремлевской стены46.
Буденный дожил до девяноста лет и, как и его «хозяин», умер от инсульта 26 октября 1973 года. Похоронен все у той же Кремлевской стены.
Бабеля расстреляли 27 января 1940 года в Бутырской тюрьме, тело сожгли, прах тайком зарыли в Общей могиле № 1 на Донском кладбище.
Заявление А. Пирожковой в комиссию по реабилитации (25 января 1954 года)47
«Мой муж, писатель И.Э. Бабель, был арестован 15 мая 1939 года и осужден сроком на 10 лет без права переписки. По справкам, получаемым мною ежегодно в справочном бюро МВД СССР, он жив и содержится в лагерях. Учитывая талантливость И.Э. Бабеля как писателя, а также то обстоятельство, что с момента его ареста прошло уже 15 лет, прошу Вас пересмотреть дело И.Э. Бабеля для возможности облегчения его дальнейшей участи».
Дело пересмотрели в том же 1954 году — Исаака Бабеля реабилитировали посмертно.
P.S. Апокриф (Старый дурак не опасен)
У этого апокрифа есть несколько редакций, я свел их в одну. Однажды на дачу к маршалу приехали чекисты с ордером на арест. Герой Гражданской войны стал названивать Сталину: «Иосиф, контрреволюция! Меня пришли арестовывать! Живым не сдамся!» Затем выставил в окно пулемет и приготовился отразить вторжение. Чекисты, недолго думая, отбыли восвояси. Когда Хозяину доложили о происшедшем, тот распорядился оставить Буденного в покое: «Этот старый дурак не опасен».
1 Бабель Исаак. Избранное / Предисловие И. Эренбурга. Сост. и подготовка текста Г. Мунблита. — М.: Гослитиздат, 1957.
2 См.: Мариенгоф Анатолий. Собрание сочинений: В 3 т. Т. 2: Кн. 2: Мемуары; Комментарии.— М.: Книжный Клуб Книговек, 2013. — С. 117.
3 Дневник 1920 года // Бабель И.Э. Собрание сочинений. Т. 2. — М.: Время, 2006. — С. 223.
4 Литературное наследство. Т. 70: Горький и советские писатели. Неизданная переписка. — М., 1963. — С. 475.
5 Шкловский В.Б. Человек со спокойным голосом // Воспоминания о Бабеле. — М., 1989. — С. 188.
6 Всероссийская ассоциация пролетарских писателей была основана в октябре 1920 года на одной из конференций пролетарских писателей, созванной литературным объединением «Кузница».
7 Члена ВКП(б) с 1917 года, верного большевика Лелевича, обвиненного в «троцкизме и шпионаже», расстреляют в 1937 году.
8 Литературная группа «Перевал» была организована Воронским при журнале «Красная новь» в 1923 году. Просуществовала до 1932 года. Рапповские держиморды резко критиковали «перевальцев» за внеклассовый подход к литературе.
9 Лелевич Г. 1923 год. Литературные итоги // На посту. — 1924. — № 1 (5). Цит. по: Лелевич Г. На литературном посту (статьи и заметки). — Тверь: Октябрь, 1924. — С. 42–43.
10 Воронский А. Литературные силуэты: Бабель // Красная новь. 1924. № 5. С. 276–291.
11 См.: Буденный С.М. Пройденный путь. Книга третья. — М.: Воениздат, 1973. Там же бывший командарм писал, что многие бойцы присылали письма лично ему, выражая в них резкий протест против «тенденциозного» изображения автором нравов, царивших в 1-й Конной, что бросает тень на всю Красную Армию.
12 Традиция, заложенная бойцами 1-й Конной, оказалась живучей — рассказ Василия Аксенова «Товарищ Красивый Фуражкин», появившийся в «Юности» в 1964 году, вызвал гневную отповедь ялтинских таксистов. Через четыре года история повторилась с Анатолием Кузнецовым — рассказ «Артист миманса», опубликованный в «Новом мире» в 1968-м, вызвал возмущенные письма в редакцию артистов балета.
13 Октябрь. — 1924. — № 3.
14 Критики наперебой стали называть Арцыбашева «порнографом» после публикации романа «Санин» (1907).
15 Мандельштам Осип. «День стоял о пяти головах…» (1935).
16 Историк и литературовед Юрий Парсамов в своей диссертации «Полемика о политических оценках цикла новелл “Конармия” И.Э. Бабеля в советской журналистике 1923–1928 гг.» (М.: РГГУ, 2011) установил, что автором статьи в «Октябре» был рапповец А.И. Тарасов-Родионов, который при ее написании использовал материалы прокурора Московского военного округа С.П. Орловского, в 1918–1924 годах служившего секретарем Реввоенсовета 1-й Конной армии при председателе РВС К.Е. Ворошилове.
17 В 1924-м «бабелевские небылицы» сойдут Воронскому с рук. Его исключат из партии и расстреляют за принадлежность к троцкистской оппозиции 13 августа 1937 года. Через три месяца после ареста Бабеля.
18 Государственное издательство РСФСР. Было организовано в 1919 году в Москве. В 1930-м на его основе было создано Объединение государственных книжно-журнальных издательств (ОГИЗ).
19 «Летопись» — ежемесячный литературный, научный и политический журнал, издавался в Петрограде в 1915–1917 годах. Одним из основателей журнала был Максим Горький. Объединял писателей и публицистов, выступавших против Первой мировой войны.
20 «Надо думать, в моей жизни не было часов важнее тех, которые я провел в редакции «Летописи», — писал Бабель в своих воспоминаниях. — Горький позвал меня в кабинет. Слова, сказанные им там, решили мою судьбу». // И. Бабель. Начало. Альманах «Год XXI», кн. 13. — М., 1938. — С. 79.
21 Автобиография // Бабель И.Э. Собрание сочинений. Т. 1. — М.: Время, 2006. — С. 35–36.
22 Там же.
23 Правда, 1928, 30 сентября.
24 Халатов Артемий Багратович (1894–1938) — советский политический и государственный деятель. В 1921–1928 годах — председатель Комиссии по улучшению быта ученых (ЦЕКУБУ) при СНК РСФСР-СССР. В 1929-м возглавил Госиздат. В 1937-м исключен из ВКП(б), в которой состоял с 1917 года, в 1938-м арестован и приговорен к смертной казни. Реабилитирован в 1956 году.
25 Ответ С. Буденному // Правда. — 1928. — 27 ноября.
26 Издательство «Московский рабочий», 1986.
27 Анна и Лев Слонимы — близкие знакомые Бабеля.
28 Федерация объединений советских писателей. Образована 27 декабря 1926 года на учредительном собрании, созванном Всероссийской ассоциацией пролетарских писателей (ВАПП), Всероссийским обществом крестьянских писателей (ВОКП) и Всероссийским союзом писателей (ВСП). Прекратила свое существование (как другие литературные организации) после постановления ЦК ВКП(б) от 23 апреля 1932 года «О перестройке литературно-художественных организаций».
29 Стенограмма выступления на заседании секретариата ФОСП 13 июля 1930 года, ИМЛИ, ф. 86, оп. 1, ед. хр. 5.
30 Сталин и Каганович. Переписка. 1931–1936 гг. — М..: РОССПЭН, 2001. — С. 189.
31 Там же. С. 198.
32 Там же. С. 149.
33 Сталин оказался плохим провидцем. Не только в отношении Бабеля.
34 Мандельштам Н.Я. Воспоминания. — М.: Книга, 1989. — С. 307.
35 Там же.
36 Сухих Игорь. Попутчик в Стране Советов //Бабель И.Э. Собрание сочинений. Т. 3. — М.: Время, 2006. — С. 20.
37 Из донесения 1-го отделения секретно-политического отдела ГУГБ НКВД СССР о настроениях И.Э. Бабеля в связи с арестами бывших оппозиционеров. //Власть и художественная интеллигенция: Документы ЦК РКП(б) — ВКП(б), ВЧК — ОГПУ — НКВД о культурной политике. 1917–1953 гг. Сост. А. Артизов и О. Наумов. — М.: МФД, 1999. — (Россия. XX век. Документы). — С. 325–326.
38 Из донесения 1-го отделения секретно-политического отдела ГУГБ НКВД СССР о настроениях И.Э. Бабеля в связи с арестами бывших оппозиционеров 04.07.1936. Архив Александра Яковлева // http://www.alexanderyakovlev.org.
39 Не спасло и Ягоду, которого арестовали 28 марта 1937 года. На Третьем Московском процессе в 1938 году был одним из главных обвиняемых. Все обвинения — в «связях с Троцким, Бухариным и Рыковым, организации троцкистско-фашистского заговора в НКВД, подготовке покушения на Сталина и Ежова, подготовке государственного переворота и интервенции» — отрицал. Признал себя виновным только в государственной измене. Но и этого было больше чем достаточно для расстрельного приговора.
40 Цит. по: Шенталинский Виталий. Рабы свободы: Документальные повести. — М.: Прогресс-Плеяда, 2009. — С. 80–81.
41 Там же. С. 91.
42 Румынская тайная полиция.
43 Это нисколько не в укор Пильняку — никто не имеет на это права, под пытками и избиениями многие обвиняемые по политическим статьям признавали себя кем угодно, могли признать себя и японским императором.
44 Цит. по: Коммерсант Weekend. — 15.05.2015.
45 Цит. по: Поварцов Сергей. Причина смерти — расстрел. — M., 1996. — С. 176
46 В современной России Сталину ставят памятники.
47 Пирожкова А.Н. Годы, прошедшие рядом (1932–1939) // Воспоминания о Бабеле. Книжная палата. — М., 1989. — С. 308.