Переосмысление классики в неклассическую эпоху в литературной периодике 2023–2024 годов
Опубликовано в журнале Знамя, номер 12, 2024
Сразу после окончания университета я стала работать с детьми. Сначала как приходящий репетитор, затем как учитель в частной школе, сегодня уже руковожу маленькой онлайн-школой русского языка и литературы. Но, как и двенадцать лет назад, мне страшно браться с детьми за классику. С подростками и детьми младшего возраста мы обсуждаем «Зверский детектив», «Манюню», «Дом, в котором…» и другие жемчужины современной прозы. А Пушкин не то чтобы сброшен с нашего корабля… но очень эпизодически и осторожно появляется на корме: страх перед классикой вызван пиететом перед ней. С Крыловым и Жуковским детям в начале знакомства с русской словесностью тоже не всегда по пути: главное препятствие здесь — язык. Как этот барьер преодолевается критикой сегодня, какое переосмысление классики предлагает наша неклассическая эпоха?
Главным критерием выбора статей для сегодняшнего обзора современных критиков и филологов стала их адресованность двум целевым аудиториям одновременно: это и ученые, не страшащиеся любых «-измов», и те, кто желает сократить дистанцию между собой и классикой.
Владимир Козлов. Пушкин как поэт — наследие всеотзывчивости // Prosodia. — 2023. — № 20.
Статья Владимира Козлова в жанровом отношении располагается между энциклопедическим обзором творческого пути Пушкина и доступной для широкого понимания заметкой о вехах формирования и рецепции ключевой для русской литературы поэзии. Лицей, политическая активность, вольнолюбивая лирика, ссылки, Болдино, «Литературная газета», поздняя лирика, дуэль, — твердое знание этих этапов пушкинского становления объединяет, кажется, всех школьников советских и российских образовательных учреждений. Однако повторение общеизвестного нисколько не вредит статье. С каждым годом в пушкинистике (философской, религиозной, христианской) все сложнее сделать открытие. После сказанного Ф.М. Достоевским, В.С. Соловьевым, Л.Я. Гинзбург, С.Л. Франком, Б.В. Томашевским и многими другими величинами литературоведения (все они, кстати, лаконично, но содержательно цитируются в тексте Козлова). Открытие после таких пушкиноведов почти невозможно.
А возможно — демонстрирует статья — соревноваться в лучшем изложении сказанного. Как объяснить подростку, зачем читать Пушкина? Как учитель теперь буду опираться и на такие аксиомы из журнала «Prosodia»: Пушкин — это «пространство возможностей литературы»; «Главная новинка Пушкина в том, что он заставил слово стать конкретным, описывать именно тот предмет, о котором он хотел сказать»; «Пушкин дает образцы литературы, крайне восприимчивой к другим культурам и языкам».
Современный школьник — человек очень азартный. Обратите внимание, насколько распространены сегодня мобильные игры, квизы, о компьютерных стратегиях и стрелялках и говорить не буду. Статья Козлова наводит на мысль: а почему бы не намекнуть детям, что турнир «Разгадай Пушкина (и в частности, еще не прочитанный как целое “каменноостровский” цикл из семи стихотворений)» не завершен? А вдруг среди подрастающего поколения найдется тот самый колумб-пушкинист?
Анна Кузнецова. Михаил Лермонтов: романтик как критик мироздания // Prosodia. — 2023. — № 20.
Парадоксально, но статья Анны Кузнецовой наводит на мысль о том, что Лермонтов может стать отличной ролевой моделью для ищущих себя подростков: тут предлагается обширная дорожная карта по судьбе поэта с многочисленными остановками. Это и маршрутный лист для тех, кто находится в трудном подростковом возрасте. В свое время Белинский в статье «Михаил Лермонтов: романтик как критик мироздания» предложил термин «лермонтовский элемент» — поэзия Лермонтова, говорит он, пронизана скепсисом и горькой иронией: «А целью собственного сомнения автор полагает критику современного ему бытия для указания верного пути человека и человечества к идеальному миропорядку».
Критика, ирония, скепсис — не это ли ключевые слова тинейджерства? Но статья Кузнецовой, последовательно излагающей короткую, но объемную биографию Лермонтова, косвенно предупреждает о последствиях возведенной в наивысшую степень критики мироздания («27 июля (15 июля по старому стилю) 1841 года Михаил Лермонтов был убит выстрелом в грудь навылет на дуэли с Мартыновым у подножия горы Машук вблизи Пятигорска»).
Как бы ни критиковал поэт окружающих и окружающее, его самокритика была всего сильнее. «Бóльшая часть произведений написана с 1828 по 1836 год, однако взыскательный поэт не считал их достойными публикации и был разгневан, когда отдельные его сочинения попали в печать», — отмечает автор. И второй парадокс: отрицающий все и вся поэт в действительности был образцовым учеником Жуковского, Баратынского, Байрона. Он и пришел в литературу после потрясения от гибели Пушкина со стихотворением «На смерть поэта». Двадцать семь лет земного пути, из которых только четыре года прошли в литературе1, — такие цифры оставил поэт. А мы, его ученики и читатели, вот уже сто восемьдесят лет разгадываем, как небывалый самоанализ и анализ общества сформировали прозу и поэзию Лермонтова.
Вадим Михайлин, Галина Беляева. Идиллия как симптом: от «Учителя» к «Урокам французского» // Неприкосновенный запас. — 2024. — № 01 (153).
Перейти от путешествий во времени к перемещениям в пространстве предлагают соавторы Вадим Михайлин и Галина Беляева, исследователи-историки из Саратовского государственного университета. Феномен идиллии стал объектом их внимания не случайно: «любому современному исследователю, пытающемуся разобраться в очередном “деревенском” дискурсе — кем бы и когда он ни формировался от лица очередного широкого публичного пространства, понимаемого как “общекультурное”, — имеет смысл особо внимательно приглядываться к его идиллической компоненте».
В советском кинематографе — например, в фильмах «Одна» (1931), «Учитель» (1939), «Романтики» (1941), «Алитет уходит в горы» (1949) — деревня показана с экзотической-картинной точки зрения. Однако за прекрасными буколическими пейзажами подспудно звучат мотивы дикарства. В противовес условному «деду Семену» в фильме и/или литературном источнике находился городской персонаж, призванный спасти деревенских образованием («Сельская учительница», 1949). Учитель в сталинском кинематографе — это всегда «агент», исполняющий «образовательно-воспитательную» функцию. Миссионер, разрушающий «темную социальную среду».
Признаюсь, этот фрагмент статьи саратовских ученых вызывает двойственные чувства: «мы и они», а также другие подобные противопоставления точно не объединяют общество. Но разве не было пользы этому обществу, когда об учителях не просто снимали кинокартины, но и закладывали юным зрителям идею: преподаватель — личность, у которой есть миссия? Дерзну предположить окончание названия рассматриваемой статьи: «Идиллия как симптом…» — социальных изменений?
Александр Васькин. «Третьего дня был у меня Солженицын…» К истории взаимоотношений А. Солженицына и А. Твардовского // Урал. — 2024. — № 8.
О скрещении пространственно-временных путей Твардовского и Солженицына статья писателя, культуролога и просветителя Александра Васькина. В течение трех десятков лет (1940–1971) Москва не раз могла стать местом встречи главного редактора «Нового мира» и нобелевского лауреата. Но лишь в 1961 году в редакции состоялось их знакомство, «узловое в литературной судьбе» Солженицына. И будет опубликована повесть «Один день Ивана Денисовича», и начнется дружба до самого конца, и будет вручена премия от шведской академии.
В доме на Ленинском проспекте, где в годы заключения клал паркет Александр Исаевич, мог жить Твардовский. Сам Солженицын законным москвичом все-таки стал, несмотря на то, что власти отчаянно противились столичной прописке слишком громкого писателя (и теперь в самом центре города, в квартире, где он жил до высылки из Советского Союза в 1974 году, существует его музей). Оба автора вне зависимости от местоположения не прекращали писательских трудов: «В шарашке Александр Солженицын начинает работать библиотекарем, благодаря чему он много читает и вновь берет в руки “Толковый словарь живого великорусского языка” Владимира Даля». Итогом работы через много лет и уже на свободе стал «Русский словарь языкового расширения».
Обстоятельства эпохи не будут баловать Твардовского и Солженицына встречами с глазу на глаз. А если и будут, то на них всегда будет прослушивающий элемент. Так и в самом финале: прощание с Твардовским состоится в Центральном доме литераторов, где соберется едва ли не вся Москва. А главное — вопреки желанию властей придет и Солженицын, «доставив множество хлопот».
По логике этого обзора, здесь надо было бы сказать о том, как значимы классики для литературы и как важно правильным языком рассказывать о них юным читателям. Но здравомыслие подсказывает иной путь. Судьбы Солженицына и Твардовского являют пример стоицизма от словесности. У писателя есть принципы. А если есть мужество им следовать, то в этот момент теряется грань между жизнью и красивыми словами. Так рождается Литература.
1 Если, конечно, считать от первой публикации. — Прим. ред.