рассказы
Опубликовано в журнале Знамя, номер 12, 2024
Об авторе | Саша Николаенко — писатель и художник, родилась в Москве в 1976 году. Автор книг «Убить Бобрыкина: история одного убийства», «Небесный почтальон Федя Булкин», «Муравьиный Бог. Реквием». Лауреат литературной премии «Русский Букер» (2017) и лауреат премии «Ясная Поляна» (2023).
В журнале «Знамя» публиковались: «Бытие. Записки Дятлова, Иван Алексеича, из мест принудительного лечения, жене своей Анне» (№ 5, 2022); «Суеслов. Из письма Дятлова, Иван Алексеича, из больницы, жене Ане с сыном Алёшей» (№ 2, 2023); «Божий страх. Письма Дятлова, Иван Алексеича, жене его, Анне Дятловой, и Алеше» (№ 1, 2024).
Бог в глазах любящих
Ветхий Завет. Бытие. 6:7. «Ибо я раскаялся, что создал их».
В этот вечер, своего сорок третьего дня рождения, награжденный рисунками детскими и двумя шоколадками, некий Дятлов, Иван Алексеевич, возвращался от школьного здания в сумерках, припозднившись в занятиях правками сочинений по катехизису.
«Боговедение» было всеобщим школьным нововведением обязательным, и поскольку преподавателей со специальным образовательным профилем по предмету этому еще не было, директриса предложила часы Иван Алексеичу, как историку и довольно известному (в узких тиражных кругах) литератору и по совместительству правовику. Изучали на прошлой неделе в Писании главу первую бытия человекова, как Господь наш мир сотворил, изучали и ту, в которой разгневавшись на сотворенное, Он всю жизнь, Ему неугодную, истребил.
Осень выдалась удивительно теплая, и Иван Алексеевич, погруженный в свои размышления, брел неторопливо-задумчиво вдоль асфальтовой, но где ближе было к дому сворачивать, обратил свой взгляд на шоссе, уповая перебежать на ту сторону, перехода не доходя, и при свете фонарного освещения разглядел на дороге некое существо.
Где-то в области полосы разделительной, меж потоками, подлетало отчетливо видимо нечто цвета угольного, и по слабости зрения он прищурился, сперва даже ему померещилось, что сам черт. Но, однако же, оказалось, что кот. От машины к машине, словно подбрасываемый неведомой силою, кувыркаясь по воздуху, падая и опять взмывая наверх. Сбитый кот, но еще живой кот.
Уяснив ситуацию, ужаснувшись автомобилям, продолжавшим движение, Дятлов выбросил в сторону ехавших руку в предупреждении и шагнул на шоссе. Посреди дороги, а вернее, ей поперек, сделал то же движение и застыл, приостановив своей нелепой фигурой поток, впрочем, тоже не двигаясь, но пытаясь сообразить, как кота подхватить и убрать, унести с проезжей части его, где могли несчастного додавить. Он боялся, что тот укусит его, вспоминая угрозу бешенства, и стоял у кота подлетавшего, совершенно растерянный, но недолго, ибо тоже ехать мешал. Загудели автомобили, согласно препятствию созданному, возмущеннее, и, решившись, Иван Алексеевич ухватил кота в рукава и уже с котом перешел проезжую часть, здесь его уложив на листья опавшие, на траву.
Кот еще раз сделал усилие подлететь, но задергал только заднею лапою, а Иван Алексеевич, присев его возле на корточки, думал в панике, как его, кота, теперь и куда? Кот лежал к нему профилем и смотрел. Глаз его был живой и зеленой яркости, ясности полной боли и удивления, и, казалось, ужас свой перенес, сконцентрировав на спасавшего, и как будто ждал, что еще больнее может быть сделает, что добьет. Внешне же казался он даже что и не раненный, непонятно, невидно, где раненный, но же был бы не раненный, убежал?..
«Ничего-ничего… — сказал Иван Алексеевич, и еще неуверенней повторил: — ничего…». Кот услышал, глаз его как будто бы успокоился, не теряя, впрочем, своей сияющей концентрации, и Иван Алексеевич, несмотря на мысль о инфекции, робко тронул пальцами мокрую шерсть (нет, не мокрую, дождя не было, это кровь) и опять сказал, коту ли себе? — «ничего, ничего…»
После этого достал из кармана мобильный свой, чтобы вызвать такси, и какое-то время провел, мучительно пальцем тыкая в расплывавшийся телефон: «Ничего, ты и сам хорош, видишь как? Ничего, тебя вылечат, я тогда тебя к себе заберу, я тебя тогда, знаешь как? — а вот я тебя Переходиком назову…» — И вот, этим обещанием обнадеженный, именованный, Переходик затих, облегченье в его глазу стало призрачным, и он стал стеклянным и неживым.
Еще несколько, или много же времени, так сидел Иван Алексеевич перед этим котом на корточках, еще несколько казалось ему, что смерть померещилась, что кота не могли забрать вот так, и теперь, когда ему все уже было обещано, что спасенный кот, не ничей уже, даже именем названный, так не мог теперь умереть. Но какое-то странное торжество, чего-то, или кого-то, может быть? — бесконечно, равнодушно жестокого, было в том, что кот, только что спасенный и им успокоенный, обнадеженный, обманул своего спасителя, убежал-таки навсегда.
И Иван Алексеевич, в свой не самый худший из дней рождения, выл неслышный проезжавшей мимо реанимации ли, полиции, скорой помощи, выл беспомощно, выл.
С того вечера Дятлов Иван Алексеевич, смерти знавший, однако в лицо никогда не видевший, заглянув, возненавидел смерть навсегда. Все, что причинить могло ее, хоть кому-нибудь, не был Бог, но вот то, что светилось в глазах кота, и пока был жив, жить хотел и сражался со смертью своей так отчаянно и неистово, стало Богом Иван Алексеича Дятлова, навсегда.
Надежда Андреева
Ветхий Завет. Бытие. 38:7. «Ир, первенец Иудин, был неугоден пред очами Господа, и умертвил его Господь».
Утешал Надежду Андрееву батюшка, укорял:
«Что, Надежда, Бога гневишь? Имя вон у тебя хорошее, ты терпи, на вышне не жалуйся — некому, выше нет, над всеми Его, все под Им, иже дал, что дал, то и взял, видно, надо так, не земле-то, небушку отдала…»
— Поняла ли ты меня?
— Поняла.
«То ни мучался, ни пытал жизни горькия, сном младенческим во безгрешныя отошел. Возьми в толк, бяда неразумная, аб он жил да рос, ты б на радостях обпривыклась бы, и война? Как-то ты тода? То-то вот…»
— Поняла ли ты меня?
— Поняла.
«На всё, мать моя, воля Божия, стало быть, то избавил Господь от грешнаго смертию кроткого, можить взрос бы лют, можить был бы зол, наперед человекову не видать, хоть в биноколи прогляди, неисповедимы пути осподние, на всё воля Божия, то и веруй-то, то и знай…»
— Поняла ли ты меня?
А ей слышится: «Был бы, был… Был бы радостью, был бы помощью, утешением, Господи, Господи! Да за что ж его-то, за что?! Не повидывал солнышко, не женился на девушке, де те внучики? гробик махонький, горе каменно, ничего не повидывал, не пожил…».
Обвела глазами стены безлюдные, лики кроткие, бестревожные, все в угодниках, от земного краткого далеки, отстрадали жизнь, оттерпели смерть, всё за веру в Христовое воскресение, один Саничка во гробу. Кто его указал Ему? Не могло же быть сослепу? Не бывает такого сослепу, так за что ж его? Неугоден был? — да ведь был…
И спросила Надежда Андреева:
— Можить, кто другой отобрал?
— Не размысль, Надежда, над истинным, принимай.
А она:
— Можить, смерть?
— И во сей, Господь промышлял.
А она, как к чему-то прислушалась, замерла, а потом ни к тому, ни к этому:
— Вот ее-то, лютую, проклинуть, ты ее, ненавистную, с жизнью Боговой не ровняй. Он-то дал, да ни брал назад, вместе с Саненькой моим помирал…
— Вот за то ты, Надежда Андреева, видно, горем таким наказана, что срываешь-то непотребное с языка! Виж-ты, равно чем началось, тем и кончилось у тебя…
А она ему, да так странно, уверенно, и глаза вдруг разъяснились, стали тихими и бесслезными:
— То не Бог забрал, а она.
Забрала ненавистная, буде проклята навсегда.
Один беленький и другой
Ветхий Завет. Бытие. 38:10. «Зло было пред очами Господа то, что он делал;
и Он умертвил и его». И вот, стали человеки подобны Ему».
Родились у Глашки котяточки, доблудилась шмырь шелудёвая, домурлычалась, принесла, под кровать Тонюшкину опросталася, и урчит, и на бабку с Тоней шипит.
— Баб, шипит…
— Оть, шипить, нашлась! Уж как дам чичась веником, умяту бяду за версту…
— Баб, гляди, разноцветные…
А чаго глядеть? — один беленький, другой серенький, и еще один пополам. А куды девать-то этот приход?
— Ты не лазь до ней, а то вон, погладишь, потрогаешь, и запахнет тобой-то от их.
— И чего? И чего, ба, такое-то?
— Оть, чяго? Ну, чаго? Не признаеть их-т, как тобой запахнить, откажется, да за мышей, каких ты хваткала, съест.
«Как так, съест?» — страшно за котяток, не трогает, подползает тихонечко и не дышит совсем, как глядит.
— Баб, а что они слепеньки?
— Дык чаго? Смотреть-то жисть ни хотять.
— А чего они, баб, не хотять-то, баб?
— А кому же захочися, дурочка? Оть ни лето-то вечнае, то зима придеть, Антонина в садик подёть, а они-т околеют здесь в холоде с голодов…
— А в Москуву возьмем их, баб, лето кончится?
— А тиби на завтра Глашка ищо родить, не умедлится бесоглазая, будить Тонька с мамкой с папкой с бабой на улице, а зато котяты в тепле.
— Может, бабонька, спят они?
— От и верно, Тонька, спать-то пора.
Под кроватью, в доме коробочном, три котеночка Глашкиных, и сама. Слышно, как урчит там моторчиком, чудеса… Никого в Глашке не было, и они: один беленький, другой серенький, и еще один пополам… И такие хорошики, и куда ж они, если есть уже, денутся? Никуда не денутся, никуда! — и похвастаю, Аньке с Мишкой похвастаю, обзавидятся, как покажу! И не верится, что котятам таким хорошеньким места в жизни просторной и радостной не найти. Один беленький, другой серенький, и еще один впереди.
Вот уснула Тоня. Снится ей, будто в сени кто-то пробрался, возится, будто пес чужой большой залез, или волк, или вор? и котяток Глани крадет. Снится ей, и во сне проснуться не может от ужаса, только тихо как мышка всхлипнула, заворочилась… «уходи, пошел, не притронь…»
И взяла старуха ведро, набрала воды, побрала котять, Глашку заперла, пошкидала нехристей, крыхой звякнула, обждала, а пока яму вырыла за крыжовником, и луна светла, видно всё, туда вылила, что повыкопала присыпала, уровняла грабельками дела, оглядела, лоб перекрестила: «Прости, осподи душу грешную, да куды девать неугодную, наплодённую, наблудённую? — у тиби на небушке места многое, от, себе забери».
Дело сделала, в дом вошла, руки с мыльцем, с щеткой почистила…
— Баба, ты?
— Ды а хто-ж? Ты чаго ни спишь?
— Страшно мне.
— Да чаго-ж?
— Глашка вылезла… мякает…
— Ну бястыжая, блудь бястыжая…
— Баб, я видела…
— Чой-т ты видела?
— Волка видела…
— То во сне.
Алёхов день
Ветхий Завет. Бытие. 39:23. «Господь был с Иосифом, и во всем, что он делал, Господь давал успех».
У кого успех, с тем и Бог, вон и Ванька ныне царь городской, приезжает на джипе в наше Старбеево, Танька за серьезного человека выдалась, старый дом снесла да коттедж поставила, и собаку бешану завела.
Наказал Господь Тамарку Алёхою, а уж если наказана, знамо есть за что наказать, словом, вместо хозяина, да помощника, вместо разума, дал Алёхе Боже пинка. И у нас теперь, если что не так, что не ладится, говорят: «ну, Алёхов день», «ну, Алёхов сруб», да «Алёхов год», и «Алёховой», если жизнь в косовину катится, назовут.
Високосный парень у ей. Вот, не парень, да не мужик, а одно сплошное недоумение: «чё-ж такого-то жить послал Господь дурака?» — «ить бы валенком уродился бы, да и то, в таком валенке ввязнешь сам», а возьмется матери помогать, так уж лучше бы не мешал.
На работу в Химках было устроился, проработал два месяца, всё Тамарка хвасталась бегала: «Вот и мой, как все, молодец…», — вот и на тебе молодца, вот и на тебе «всё наладится»: без зарплаты, по каким-то бумагам, что он не читя подписывал, уволили дурака. Это б ладно бы раз один, да не раз, не два: жизнью так у них, без конца. У ней курицы, огород, и на станции продает, он у ней поест да попьет, да идет рыбарить на пруд. И уха прижилась в народе «Алёхова», и его она, коли в супе ни щуки, ни карася.
Попросила Тамарка: «Сарай текёт, залатай», — принес лестницу, да и в смерть поломался сам. То есть лучше б в смерть, да не до смерти, не с высокого неба падалось, и теперь лежит у нее.
Так живут, до сих пор живут. Миновали смерть, ибо видно ей некуда между их.
И Тамарку жаль, хуже некуда, как кузнечик сушеный высохла, ближе к кладбищу, чем до станции, и ни денег нет, ни подмогого, вот, покинул за что-то Господь их с Алёхою, ничаго не дал в жизни маетной, кроме горюшка, а она ему: «Горе ты мое горькое, бестолковое, радость ты моя радостна ты моя…»
Что и думаешь, а покинул ли, али де по хате прошел?
Хлебный дар
Ветхий Завет. Бытие. 40:5;9. «Однажды виночерпию и хлебодару царя Египетского виделись сны (…) И рассказал главный виночерпий Иосифу сон свой; и сказал ему Иосиф: вот истолкование его…»
Замечательная профессия у Леонтия Ясновидицы. Дар наследственный, дар провидческий. Толкователь снов Леонтий Андреевич, у него на малой Пречистенке своя клиника, место тихое, дорогое, серьезное, анонимное. Запись на прием (в связи с потоком сны видящих) ограничена.
Консультация — бесплатная.
Толкование — 1000.
Избежание толкования — 10.000 рублей.
Ветхий Завет. Бытие. 40:19: «через три дня фараон снимет с тебя голову твою и повесит тебя на дереве; и птицы будут клевать плоть твою с тебя».
Глупая баба
Ветхий Завет. Бытие. 40:21,22. «И возвратил [фараон] главного виночерпия на прежнее место, и он подал чашу в руку фараону, а главного хлебодара повесил [на дереве], как истолковал им Иосиф».
— Чёй-то мни чудно, батюшко…
— Что ж тебе чудно, Пелагеюшка?
— Так, чудно… Хлебодара, значить, повесили, виночерпий вышел живать?
— Сё сбылись угодника праведного пророчества.
— Чудеса…
— Чудеса, это верно ты, недохожая, ибо Божее, и благословен Иосиф зрить сны пророчие, и в других от ны толковать.
— То-то ясно мни, понимаю, чёж? Только я-то ить ни о том…
— А о чем же ты, Пелагеюшка?
— Так о хлебушке…
— Что «о хлебушке»?
— Так вот раз хлебодара повесили, виночерпий, стало быть, поугоднее Господу, понужней? Ить, чудно…
— От, «чудно» тебе, баба нивдумная! От того не понять тут нужно — приять. Ибо Божье ни в бабьем разуме, поняла? Ибо зришь со своей колоколенки на завалинку, а Господь со колокольни Своей на всех. Это вон, бивал тебя муж твой пьяненький, вот скажи, бивал ли, пивал?
— Было, чё-ж…
— Вот и то. Вот отсюды твои размышления суеличные, над святым. Помолись, Бог дасть, вразумить.
— Я-т молюсь, да по што вразумил мини, говорю.
— Это што?
— Да ведь как? Ежли сам Господь укрывает от кары неправедных, кто же праведных защитить?
— Это што ж ты тако, опять?!
— Да ведь как? Бив мини Захар (земля ему пухова), деток бив, чудесом на смерть ни забив, да выходить зря звала-то Спасителя, коли Бог-то битой быть виночерпием присудьбил?
— Видно, зря, видно, бил за что, видно, было то, аль не так?
— Было, чё-ж…
— От и то. Повинись.
— А придеть, бывало, домой, ни в двирь, а в окно, да и ставь вина, подавай давай, а я — неть вина, а он бить.
— От тебя дурной-то знамо и пил.
— Знамо, пил.
— Ну и всё, чаго-ж рассуждать?
— Да ить как-то чудно сё, батюшко, что так в книге святынной писано, вот и идол мой, светлы-памяти, говорил: первым делом угодник праведный, на земле спасенной от грешнаго, те ни хлеб, виноградники насадил, да ищо…
— Что «ищо»?
— Да коды сын отцу от хлеба принес, отвернулся тот-то от хлебного, зато к агнцу убиенному сблаговил, да ищо…
— Да «ищо» гляди-ко ты, у её?
— Ить, когды тот Ной, во шатре своем пьян ляжал со тех насаждениев, сына проклял хамом, что правду о ём сказал, так чудно…
— Что чудно тебе, баба странная?
— Да ить ни проклясть, повиниться деткам дело бы было он? А оть коли выжил идин-то в Божьих угодниках пьяница, так кому тоды мы? Да ищо странно, батюшко…
— Что же, матушка?
— Да ить всё…
— Да чаго-ж?
— Так ить вера, дело, Богу угодное, а в кого, во Христа ли, в Диавола, всё одно?
Семь коров
Ветхий Завет. Бытие. 41:16. «Фараон сказал Иосифу: мне снился сон, и нет никого, кто бы истолковал его, а о тебе я слышал, что ты умеешь толковать сны. И отвечал Иосиф фараону, говоря: это не мое; Бог даст ответ во благо фараону».
И просил Иосифа фараон объяснить ему его сны. Отвечал Иосиф ему: «Ты хозяин, я твой раб, фараон, и вершится участь моя, по воле твоей. Но, однако, будь ты хоть семижды царь царей, господин земель, людей своих и скотов, но есть то, над чем не властен ты, властелин, ибо Бог — господин и царь над судьбой твоей. И что сделает Он с тобой, то и возвестил тебе Он».
И спросил его фараон: «Что же сделает Он со мной, растолкуй? И какая судьба постигнет меня по воле Его?»
— Сколько было тучных коров в твоем сновидении, фараон?
— Было семь таких в моем сне.
— Ну так вот, господин над жизнью моей, но не Бог над своей судьбой: не коровы то были — года. Через семь же «тучных коров», иссушат восточные ветры посевы твои, и худая болезнь погубит стада твои. Будет глад и мор на твоей земле, будет горе, беда, чума, будут плакать дети и дети детей твоих, и народы твои погибнут, проклиная тебя. Это сделает с тобой Бог. И тому предтечей было сновидение твое.
— Но за что же Бог так поступит со мной и народом моим?
— Это мне не открыто знать.
— Как же мне спасти мой народ?
— Это я могу подсказать. Бог с тобой, и стадом и хлебом, и народом твоим, не сделает предреченного, если ты поставишь меня надо всей землею своей, дашь мне перстень с руки твоей и оденешь в одежды виссонные, если ты возложишь на шею мне золотую цепь и велишь человекам твоим приклониться передо мной.
И ответил Иосифу фараон: «Будет так. «Без тебя никто не двинет ни руки своей, ни ноги» 41:44». Я поставлю тебя над землей моей, и стадами ее, и народами, чтобы ты упас ее, с Божьей помощью, от Него».
Ветхий Завет. Бытие. 41: 46. «И вышел Иосиф от лица фараона. И прошел по всей земле Египетской».
И да будет так, во все дни «богоданной» человечеству хитрости.
От лица
Ветхий Завет. Бытие. 41:53;54. «И прошли семь лет изобилия, которое было в земле Египетской, и наступили семь лет голода, как сказал Иосиф. И был голод во всех землях, а во всей земле Египетской был хлеб».
И сбылось от пророка Иосифа. Миновали годы хлебного изобилия и трудами земными данного благоденствия. Но от каждого пахаря собирал по горсти Иосиф в свой срок в фараоновы житницы, с тем скопил равно столько зерна, сколь есть песка на морском берегу. И когда пришли на земли Египтовы глад и мор предреченные, для народов страждущих, голодающих Иосиф житницы отворил.
Ветхий Завет. Бытие.41:56 «И был голод по всей земле: и отворил Иосиф житницы, и стал продавать хлеб Египтянам».
И да будет продан пасущим — собственный скот, виноделам — вина и мед, хлеб насущный — наполнившим житницы. Будет продано, перепродано и распродано Богоданное, тем, кто был хитрее всех зверей полевых.
Три колоска
Ветхий Завет. Бытие. 41:57. «И из всех стран приходили в Египет, покупать хлеб у Иосифа; ибо голод усилился по всей земле»
«Новый закон можно было бы назвать примерно так: “Об охране имущества общественных организаций (колхозы, кооперация и т.п.) и укреплении принципа общественной (социалистической) собственности”. Или что-нибудь в этом роде».
Иосиф Сталин
Из переписки Сталина и Кагановича
24.07.1932
Число расстрелянных за хищения социалистической собственности в 1932–1934 годы составило более трех тысяч человек, что на фоне последующих репрессий — капля в море.
Бог дал
И Бог дал Иосифу всё; ибо от всего, что не ему было дадено, брал он в житницы свои по горсти. И собрал Иосиф хлебов, как песков морских, и в голодную череду отворил насущные житницы, хлеб меняя человекам на секели. И ходил Иосиф на цепи золотой по землям Египетским в разноцветных одеждах виссонновых. И Иосиф так говорил о достатке своем и в роду своём прибыли: «Бог мне дал…».
Ветхий Завет. Бытие. 41:51. «Бог дал мне забыть все несчастья мои, и весь дом отца моего».
Неразменный ослик
Зима лютая, 43-го. Мне шесть лет. Мы спим с мамой под тремя укрывалами, пальто папино, шуба бабина, Лёньки с Ванькой на двоих одна курточка, а внутри у них никого. Даже с мамой страшно мне засыпать, вдруг проснусь, а от мамы тоже так? — никого. У нас баба одной спала, да себя во сне проспала. Обещала мне так она: я от как помру, Настюшка, то от там-то накушаюсь, да во сне приду к тебе, накормлю. Все равно очень холодно, очень голодно. Сны все темные, не приходит бабушка в них.
Каждый день с работы я маму жду, потому что очень голодная, что она придет мне есть принесет, каждый вечер прошу: дай хлебушка, не дает, спи, Настёнушка, завтра дам, говорит, и от завтра до завтра жду. У нас ослик бабушкин, игрушка хрустальная, на комоде стоит. Мне играть нельзя — разобью. А вчера пришла во сне бабушка, говорит: можно, Настюшка, поиграй. Я пошла, и играла с осликом, вдруг придумала, что он сладенький, облизнула, а он и вправду как сахарный леденец, и сосу. Ослик мой не тающий не кончается. Неразменный ослик бабушкин мой.
В этот день пришла за своим я осликом, а его-то и нет. И такой мне голод настал. Я легла и заплакала, говорю: не ходи сюда больше, бабушка, а ты лучше с собой меня забери. Тут уснула, во сне проснулась и слышу, пахнет с кухни яблочным пирогом. Я туда, а там бабушка с папой, Лёней и Ванечкой, за столом сидят и пирог едят, а я думаю: наконец-то я померла! А мне бабушка: умирать-то, Настенька, погоди. Уж и так наелась во сне, что проснулась сытая-сытая! Тут и мама с работы пришла, говорит: вставай, Настя, покушаем. А я вот со сна совсем не голодная, да еще немного голодная, место есть.
Прихожу на кухню, а там на столе буханка с головой сахарной. Обменяла мама ослика неразменного, бабы ослика, на еду.
Добротой
Дал Господь Галине Семеновне здоровьечко богатырское, дал сибирского долголетия, всех, кто в ряд и в след ходил, слава Господу, обжила. За грехи какие-то сгинула в «Вышних омутах» вся родня, и участок Галина Семеновна, как единственная наследница, продала. С мужа первого домик так себе дал в Саратове, со второго — прописку московскую, а во вдовстве, по мужнину завещанию и квартиру саму. Дал довесок, правда, сына мужа от брака первого, но потом уследил благодатственный, Ваську сбил на проспекте Вернадского самосвал. На жену его, что к наследственной доле Галины Семеновны предъявляла (в смысле внуков) претензии, наслал Бог ковидную эпидемию, за снохою, удавкой лежачею, черт пришел.
От снохи дана была Галине Семеновне, с Божьей помощью, и квартера вторая, на Соколе, рядом с храмом Богоявления. Ибо явлено было, и дадено. Ибо есть.
Также есть еще у нас и Галина Андреевна, тезки вроде бы эти женщины, да вот жизнь не по имени стелет путь. Эту сын из квартеры на улицу выписал. Не явил Господь к этой женщине Своей благости. Так и кормится она в подземке на Ленинском, человеческой добротой.
Почему?
Ветхий Завет. Бытие. 43:32. «И подали ему особо, и им особо, и Египтянам, обедавшим с ним, особо, ибо Египтяне не могут есть с Евреями, потому что это мерзость для Египтян».
И рождались равно от семени, и светило им солнце единое, и стелилось небо, дождями поящее, и земля накрывала им столы не по разности, ибо разности в них не знала она. Но спросил у них Сатана: «Почему по равному вам?»
43:33. «И сели они пред ним, первородный по первородству его, и младший по молодости его, и дивились эти люди друг пред другом».
И подали к столу по равности, хлеба Бога животворящего, но расселись они по разности от Него. И спросил у них, говоря: разве делят воду в реке? Или звезды небесные собираете в житницы? Или разно семя Мое начальное? Кто из вас не жизнь от Меня?
От чего же по первородству и идолам вы расселись передо Мной? От чего Еврей не ест с Египтянином? От чего называете мерзостью хлеб, что в пищу вам даровал? Неужели хлеб хлебом быть не останется, если голод им младший брат утолит?
43:34. «И посылались им кушанья от него, и доля Вениамина была впятеро больше долей каждого из них. И пили, и довольно пили они с ним».
И довольно пили, и довольно ели они. И довольно посылались им кушанья, но того из них выходила доля впятеро более, кто в трудах ее добывал.
Но опять спросил у них Сатана: «Почему?» И спросил: «Не возьмете ли от жизни вы более хитростью, к Богу ревностью, к братьям завистью? Не сильнее ли плуга меч?»