Михаил Рантович. Нежный водолаз
Опубликовано в журнале Знамя, номер 12, 2024
Михаил Рантович. Нежный водолаз. — М.: СТиХИ, 2023. — (The Single).
Михаил Рантович в литературной среде больше известен, пожалуй, как критик, однако дебютировал он именно как поэт в 2018 году. Первая его поэтическая книжка «Нежный водолаз»1 вышла в 2023-м и включила в себя всего 25 стихотворений, скрупулезно избранных за пять лет (учитывая требовательность автора и к чужим стихам, это не кажется удивительным). Совсем немного для сборника, хотя и достаточно для цельного художественного высказывания. Кроме того, в нем нет стандартного для серии «The Single» деления на две части.
«Нежный водолаз» держит ноту, взятую еще при первой публикации:
Сияет луч, и мягок и колюч,
на ледяных фигурах — желто, гладко.
Все чище и светлее дня загадка,
но, к счастью, от нее потерян ключ2.
Непостижимое (загадка) и взаимоотношения человека с ним — та ось, вокруг которой вращается мир Рантовича. При этом человек здесь не абстрактный, а именно (и исключительно) лирический герой, авторское «я». Находясь в удивительном, ярком пространстве, где «бьется мошкара люминесцентной паствой», он кажется растерянным, будто ошибся адресом или временем:
Кому же и зачем мир в ощущеньях дан?
От ветра офонаревая и шалея,
свет фонарей проходит боковой аллеей,
где в картузе стою, контуженный болван.
«Мир прекрасен, а человек умирает» — формула катастрофы, лежащей в основе лирической поэзии, введенная Глебом Шульпяковым3, здесь отражена вполне. Существует изначальное противоречие, потому что с человеком что-то не так — какая-то неуместность, несовершенство. И отсюда эмоциональная контрастность: свет и тьма, нежность и злость — конфликты, которые нужно преодолеть во имя единения. Так герой ищет путь к причастности:
Я все и без того пойму:
и свет в тебе, и собственную тьму.
При этом мир окружающий, если всмотреться, очень условный, зыбкий, почти беспредметный, хоть и кажется наполненным. Попытаешься сфокусироваться — распадается на фрагменты, вспышки, впечатления. Здесь почти нет вещности, есть только ощущения от нее: «воздух холодел над елью», «спелый снег <…> лежит, не тая». Изредка она проскальзывает, но лишь для того, чтобы обозначить современность, в которой эти стихи происходят: «перфолента снегопада», «турбулентный след».
Очевидно, Рантовича сами предметы не интересуют. Эти стихи избирательны, они — только о «высоком», а все «низкое» опускается, на него даже не падает взгляд. Здесь нет бытовых сценок, персонажей, захаживающих в мир героя, — все это для поэзии как бы незначительно. Такая избирательность свойственна ему и в критике: «Для поэзии важны не звездные скопления, а лишь звезды первой величины»4. Вернее сразу бросать удочку в вечность, чем копошиться в деталях и земных страстях. В этом есть определенная доля снобизма, но в стихах это все же сама оптика поэта, а не взвешенное суждение и осмысленный выбор (впрочем, к поэзии такие вещи изначально неприложимы). Стиль аккуратно выверен, в соответствии с внутренней строгостью: четкая метрика, точные рифмы (за редким исключением). Иногда встречается наукообразность, изобличающая эрудита:
Отдыхает, не болит,
словно вынули занозу.
Я рисую нимфалид
и почитываю прозу.
Язык книги вообще очень разный: то выраженно метафорический («керосин кислородный», «статика с эстетикой кошмара», «трудная ртуть благодати», «турбулентный след над головой»), то энциклопедический (систола, фасция, лимфа, гомеостаз, автолиз, перфолента), то упрощенный до прямых высказываний, автологичности:
…пейзаж — но как он желт и сух!
А луч, пронзивший тучу, узок…
…можно описать
голос или взгляд,
или эту прядь,
или все подряд…
Хотя Рантович часто выступает как критик, эту поэзию никак нельзя отнести к филологической. В ней нет вывертов формы, игр с центонами и аллюзиями, не встречаются даже фамилии поэтов — он не ведет в стихах никаких литературных диалогов (хотя мог бы). Он в них один, и сам по себе разбирается со своими печалями.
Впрочем, скрытая перекличка есть — и с Александром Блоком («Когда я одинок и погружен в молчанье, / Когда чужая речь давно мне не слышна»), и с Полем Верленом («Так самый воздух полн и тайной, и забвеньем») — но это исключительно преемственность, а не дискуссия. Рантович очевидно наследует символизму: и методом, и мировоззрением. Искусство ради искусства — иногда кажется, что ему и читатель-то не нужен, он не стремится ни увлечь, ни удивить. Оттого в книге почти нет экспериментов как таковых, у нее другая задача — внутренняя, лирическая. Показать человека, соприкасающегося с тайной или находящегося в разломе. Подсветить изнанку мира, мерцающую сквозь воздух, — инобытийный свет, который так хочется уловить. Важна, правда, причем не сиюминутная и мимолетная, а последняя, окончательная, с которой сброшены все ужимки и даже само время, когда остается только «голый голос» и «мучительная душа».
Для этой правды (после многочисленных попыток) уже не подходят никакие слова, и книга заканчивается коротким двустишием:
А небеса такие в небесах,
что нечего сказать. Но скажешь: «Ах!».
На поверку слово оказывается таким же предметом, тяжелым, земным, как и все земное, что так спешит отодвинуть подальше герой, чтобы услышать звуки с той стороны. Высшая красота и гармония в нем не умещаются. Но что делать? Поэт не может перестать пытаться.
1 Михаил Рантович. Нежный водолаз. — М.: СТиХИ, 2023. — (The Single).
2 Михаил Рантович. Я патриот придуманных миров // Сибирские огни. — № 10. — 2018.
3 Глеб Шульпяков. Мир прекрасен, а человек умирает // Арион. — № 2. — 2011.
4 Михаил Рантович. Технология личной свободы (о книге Дмитрия Григорьева «В режиме реального времени») // Знамя. — № 5. — 2024.