Флориан Иллиес. Любовь в эпоху ненависти. Хроника одного чувства. 1929–1939
Опубликовано в журнале Знамя, номер 12, 2024
Флориан Иллиес. Любовь в эпоху ненависти. Хроника одного чувства. 1929–1939. — М.: Ад Маргинем Пресс, 2023.
«Когда Симона де Бовуар входит в комнату Сартра, ее смущают грязь, беспорядок и запахи, но она старается держать себя в руках», — детали множества любовных новелл этой книги, в логике всего повествования, порой полны чувствительных и грубых акцентов.
В каждой из трех глав («До», «1933» и «После») — десятки мгновений жизни творцов искусства XX столетия, с беспощадными подробностями их сумасшествий, флирта и любви, с резкими цитатами из их дневников, с шокирующими историями смятения их плоти и духа.
Известный немецкий критик и эссеист Флориан Иллиес использует тот же прием литературного монтажа, на котором построен его бестселлер «1913. Лето целого века». Он удерживает повествование в пределах десятилетия, в границах Западной Европы, в рамках хроник творческой богемы. Возможно, его бесстрастность и ирония помогают стремительно перемещаться от Анаис Нин к Тамаре Лемпицки, от Эриха Кестнера, Альфреда Деблина и Вальтера Беньямина к Пикассо, Ремарку и Гессе.
Автор не делает сносок и, вероятно, не намерен вступать в дискуссии о достоверности собранных им фактов.
«…она несколько раз сбивается, когда замечает, что абажур ночника сшит из красного дамского белья. Она не знает, что это подарок Сартру от Симоны Жоливе, его любовницы из Тулузы, элитной проститутки с литературными амбициями…». Из-за прекрасной Симоны Сартр «впервые в жизни теряет рассудок», это чувство станет взаимным и останется надолго, несмотря на невзрачность его портрета («Симона сказала, что вы маленького роста, в очках и страшно несимпатичный»).
Телесная красота вдохновляет и мужчин, и женщин, но в ней не всегда достаточно той жгучей энергии, которая заводит творческий механизм, она не всегда тождественна сексуальности, а иногда и противоречит ей, «одной из самых опасных функций индивидуума», — Иллиес, к счастью, не банален, он нечасто вспоминает Фрейда.
«Да уж, в любовных связях тридцатых годов разобраться решительно невозможно», — неожиданно признается автор в завершающей главе книги, как раз перед тем, как процитировать строки из сонета Маргареты Штеффин, обращенные к Бертольду Брехту, «своему чрезвычайно полигамному любовнику»: «Представь, что пришли все женщины, / Что были твоими, к твоей кровати». «Но тот умеет вытеснять неприятные мысли и ничего такого себе не представляет», — иронизирует Флориан Иллиес.
Иллиес говорит о новых страстях и ощущениях в период невзгод, о чувстве потерянности у мужчин, порождающей у них невероятную настойчивость, и о преображении женщин: «они обнаружили, что могут со всем справляться сами». Он вспоминает слова Эриха Марии Ремарка из «Возвращения»: «А жениться он хотел потому, что после войны не мог найти себя, потому что он боялся самого себя и своих воспоминаний, потому что он искал какой-нибудь опоры».
Точками опоры оказываются супруги и любовники, и самым сметливым из них удается удержать нужного партнера, «как можно шире расположиться в его жизни, чтобы в его постели не осталось места для других». Иллиес настойчиво исследует интимное, а потому заглядывает во все доступные ему дневники, например, в блокнот Курта Тухольского (вместе с его «многострадальной Лотхен» Лизой Маттиас): 6 ноября — Муш, 7 ноября — Хеди, 8 ноября — Грета, 10 ноября — Эмми, и снова Муш, а потом Шарлотхен…
«Послевоенные травмы, ужасы холода и темноты привели к тому, что многие мужчины сопротивляются любым сильным чувствам, <…> раздевайтесь, пожалуйста, но не раскрывайтесь передо мной».
Однако красавицы перед ними не только раздеваются, но и — в надежде на святость или постоянство чувств — раскрываются до самой своей сути. И вот создана картина Пикассо «Большая обнаженная в красном кресле», где утверждено замещение былой любви художника его новой страстью к Марии-Терезе Вальтер: «Я вижу тебя перед собой, мой прекрасный пейзаж, и я не устаю наблюдать за тобой, распростертой на песке, моя дорогая, я люблю тебя», а гнев и ревность Ольги Хохловой «питают творческие силы Пикассо, усиливаемые чувством вины и упрямством».
Накануне свадьбы Герман Гессе пишет своему другу Генриху Виганду: «Завтра днем иду в ЗАГС, чтобы мне там вставили кольцо в нос». Он вынужден объяснять своей будущей жене Нинон принципы их совместной жизни: «Мне нужно внутри себя пространство, где я абсолютно один, куда я не пускаю никого и ничего. Твои вопросы несут угрозу этому пространству. В последнее время ты несколько раз нарушала ритм, в котором живет моя душа».
Мужчины и женщины манипулируют друг другом, они азартны, порой бесцеремонны и безответственны, но потом приходит эпоха новых ужасов и травм: таков конец «гудящего, гремящего, нервного Берлина», где было так много любви и ее творческих воплощений.
В главе «1933» Иллиес пишет о странном желании Клауса Манна, которое накатывает на него в эмиграции, в роскошной гостинице Цюриха, за три года до создания романа «Мефисто»: «“Хочется написать стихотворение о любви. Очень патетичное. Отчаянная нежность посреди катастрофы”. Он садится за стол. Затачивает карандаш. К сожалению, ничего не приходит в голову».
«На Эльзу Ласкер-Шюлер, эту витающую в облаках поэтессу, подругу Франца Марка, Карла Крауса и Готфрида Бенна, автора утонченной любовной лирики в восточном стиле, непоколебимо верящую в примирение между иудаизмом и христианством, в феврале 1933 года средь бела дня нападают на улице два боевика из СА. Они избивают ее, она сильно прикусывает язык, изо рта течет кровь. В больнице язык зашивают, но она больше не может говорить».
Мужчины и женщины в пору концентрации невероятной ненависти не захотят и не смогут жить отшельниками наедине со своими талантами, страдая за глухой дверью, в замкнутом пространстве, где нет света, беспорядка и запахов, а у кровати — красного ночника Сартра.
Наверное, поэтому многие из них все-таки выживут в неповторимое десятилетие прошлого века, время великого искусства и тяжелых предчувствий.
Татьяна Пискарёва