Опубликовано в журнале Знамя, номер 1, 2024
Об авторе | Олег Лекманов — доктор филологических наук, профессор Принстонского университета (Принстон, США). Предыдущая публикация в «Знамени» — «Мир глазами ребенка в рассказах русских писателей второй половины ХХ века» (№ 7, 2023).
«Всё движется любовью»1
1.
Осенью 1911 года в жизни Осипа Мандельштама произошло событие, сегодня воспринимающееся как одно из поворотных в его творческой биографии. 10 ноября Мандельштама избрали членом кружка, не без торжественности названного его основателями, Сергеем Городецким и Николаем Гумилевым, «Цехом поэтов»2. «Очень скоро, — вспоминала Ахматова, — Мандельштам в этом объединении «стал первой скрипкой»3. Когда в 1912 году Городецкий и Гумилев решили явить миру новое поэтическое направление — акмеизм, Мандельштам был приглашен войти в группу акмеистов и это приглашение принял.
В нашу задачу сейчас не входит хоть сколько-нибудь подробный разговор о «Цехе» и акмеизме, как о поэтической школе4. Важно лишь отметить, что вступление в «Цех» и присоединение к акмеистам избавили Мандельштама от горького ощущения одиночества5. Молодой поэт «нашел людей, с которыми объединил себя словом “мы”», резюмировала его вдова, очевидно, со слов мужа6.
Это придало Мандельштаму уверенности в собственных силах. Если к Зинаиде Гиппиус, впервые увидевшей поэта в сентябре 1909 года, кто-то прислал «юного поэта, маленького, темненького, сутулого, такого скромного, такого робкого, что он читал едва слышно, и руки у него были мокрые и холодные»7, то с Михаилом Карповичем в ноябре 1913 года разговаривал человек с абсолютно иным самоощущением: «Мандельштам показался мне очень изменившимся: стал на вид гораздо более важным, отпустил пушкинские бачки и вел себя уже как мэтр»8.
Очень изменились в акмеистическую эпоху и стихотворения поэта, в том числе его любовная лирика.
Тем не менее Мандельштам не сразу отказался от прежней манеры, которую он сам весьма точно описал в финале стихотворения 1909 года «В безветрии моих садов…» (1909):
Немногое, на чем печать
Моих пугливых вдохновений
И трепетных прикосновений,
Привыкших только отмечать9.
Любовная лирика Мандельштама 1908–1911 годов действительно была отмечена «печатью» «пугливых вдохновений». В некоторых мандельштамовских стихотворениях этого периода силуэт возлюбленной едва проступает, а иногда само ее присутствие в жизни героя обозначается лишь намеком.
Отчасти сходным образом устроено мандельштамовское стихотворение 1912 года, вошедшее в оба издания «Камня» — первое, 1916 года, и второе, 1916 года:
Образ твой, мучительный и зыбкий,
Я не мог в тумане осязать.
«Господи!» — сказал я по ошибке,
Сам того не думая сказать.
Божье имя, как большая птица,
Вылетело из моей груди.
Впереди густой туман клубится,
И пустая клетка позади10.
С.С. Аверинцев писал о первой строке этого стихотворения так:
«“Образ твой” — такие слова могли бы составлять обычное до банальности, как в романсе, начало стихотворения о любви; но нас ждет совсем иное. Вполне возможно, хотя совершенно не важно, что образ — женский. Во всяком случае, в нем самом не предполагается ничего сакрального, иначе “твой” имело бы написание с большой буквы11».
Этот «типографский» аргумент выдающегося исследователя несостоятелен: в стихотворении «Змей», помещенном в «Камне» (1913) сразу же после стихотворения «Образ твой, мучительный и зыбкий…», «твоей», относящееся к Богу, тоже набрано с маленькой буквы: «Предъ лезвiемъ твоей тоски, Господь!»12 Представляется, что для Мандельштама в данном случае была принципиально важна именно вариативность интерпретаций первой строфы стихотворения. Отсюда в сильной, рифменной позиции в начальной его строке возникает показательный эпитет «зыбкий», то есть — с точностью не определяемый. Может быть, «образ», который лирический герой «не мог в тумане осязать», — это загадочный и не дающий себя познать Бог, а может быть, это смутные очертания человека, например, женщины, в которую влюблен лирический герой. Отметим, во всяком случае, что в этом стихотворении лирический герой силится распознать искомый «образ» «в тумане», как и в зачине любовного стихотворения предыдущего, 1911 года: «Ты прошла сквозь облако тумана…».
В еще одном стихотворении, написанном (предположительно) в 1912 году и, в отличие от стихотворения «Образ твой, мучительный и зыбкий…», не вошедшем в «Камень», лирическая героиня, как и в четверостишии 1908 года «Из полутемной залы, вдруг…», показана в стремительном движении и только на короткое время:
Тысячеструйный поток —
Журчала весенняя ласка.
Скользнула-мелькнула коляска,
Легкая, как мотылек.
Я улыбнулся весне,
Я оглянулся украдкой —
Женщина гладкой перчаткой
Правила — точно во сне.
В путь убегала она,
В траурный шелк одета,
Тонкая вуалета —
Тоже была черна…13
Использованный в этом стихотворении для описания движения женщины глагол «убегала» правомерно назвать ситуативным синонимом глагола «выскользнула», употребленного со сходной целью в четверостишии «Из полутемной залы, вдруг…»: «Ты выскользнула в легкой шали»14. Мотив «вуалеты» ранее возникал в стихотворении Мандельштама 1910 года «Медлительнее снежный улей…» («И бирюзовая вуаль небрежно брошена на стуле»)15. Наконец, непрямое соотношение женщины и времени года уже встречалось нам в стихотворении «Ты прошла сквозь облако тумана…» 1911 года, только там изображалась «злая осень»16, а здесь — «весенняя ласка».
Характерная для доакмеистического периода Мандельштама техника быстрой наметки лирической темы вместо подробного ее разворачивания, едва ли не в последний раз в творчестве поэта была использована в его «Летних стансах» 1913 года. Во второй строке этого не вошедшего в «Камень» стихотворения любовная тема сведена к констатации одного из мимоходных впечатлений посетителя петербургского Летнего сада:
В аллее колокольчик медный,
Французский говор, нежный взгляд —
И за решеткой заповедной
Пустеет понемногу сад17.
Дальнейшего развития эта тема в стихотворении не получает.
2.
Тем не менее именно 1913 год, на наш взгляд, стал для любовной лирики Мандельштама поворотным.
Прежде чем подробнее поговорить о его акмеистических стихотворениях этого и более позднего времени, обратим внимание на один мандельштамовский поэтический текст 1913 года, выбивающийся не только из любовной лирики Мандельштама, но и из его творчества в целом:
От легкой жизни мы сошли с ума.
С утра вино, а вечером похмелье.
Как удержать напрасное веселье,
Румянец твой, о пьяная чума?
В пожатьи рук мучительный обряд,
На улицах ночные поцелуи,
Когда речные тяжелеют струи
И фонари, как факелы, горят.
Мы смерти ждем, как сказочного волка,
Но я боюсь, что раньше всех умрет
Тот, у кого тревожно-красный рот
И на глаза спадающая челка18.
В одной из черновых редакций текст стихотворения был снабжен зачеркнутым позднее посвящением «Юрочке милому»19. Еще в статье 1992 года мы предположили, что «Юрочка» — это поэт Георгий Иванов, чей портрет набросан в двух финальных строках стихотворения20. В 2009 году, в комментарии к первому тому собрания сочинений Мандельштама, А.Г. Мец, до этого предполагавший, что под «Юрочкой» подразумевался Юрий Юркун21, без ссылки на нашу статью и со знаком вопроса высказал ту же самую гипотезу22.
Посвящение поэту-бисексуалу23, пусть и зачеркнутое автором, заставляет совершенно по-новому взглянуть на содержащиеся в стихотворении «От легкой жизни мы сошли с ума…» строки о «мучительном обряде» «пожатья рук» и «ночных поцелуях» «на улицах». Становится также понятно, почему «легкая жизнь», описанная в стихотворении, названа «чумой», почему она сводит «с ума», а адресату посвящения, самозабвенно погруженному в «легкую жизнь», предсказывается скорая смерть.
Выразительным биографическим комментарием к стихотворению может послужить следующий фрагмент из воспоминаний Рюрика Ивнева:
«…Георгий Иванов, в ту пору бравировавший своей дружбой с Осипом Мандельштамом, который, в свою очередь, “выставлял напоказ” свою дружбу с Георгием Ивановым. И тому и другому, очевидно, нравилось “вызывать толки”. Они всюду показывались вместе. В этом было что-то смешное, вернее, смешным было их всегдашнее совместное появление в обществе и их манера подчеркивать то, что они — неразлучны. Георгий Иванов в присутствии самого Мандельштама часто читал в “Бродячей собаке” и в других местах стихи о дружбе, где были такие строки:
А спутник мой со мною рядом
Лелеет безнадежный сон.
Не верит дням, не верит взглядам
И дружбою не утолен.
Но вскоре им, очевидно, надоела эта комедия. Осип Мандельштам “остепенился”, а Георгий Иванов начал появляться с Георгием Адамовичем»24.
Неудивительно, что в феврале 1923 года «остепенившийся» Мандельштам зачеркнул это стихотворение в своей книге «Tristia», составленной Михаилом Кузминым, и на полях сделал энергичную объяснительную приписку: «Ерунда!»25 В заметке «Армия поэтов», опубликованной через десять лет после написания стихотворения «От легкой жизни мы сошли с ума…», Мандельштам ретроспективно так оценил настроения, которые владели им самим и Ивановым в период создания стихотворения:
«Лет десять назад, в эпоху снобизма “бродячих собак” <…> молодые люди, не спешившие выбрать профессию, ленивые чиновники привилегированных учреждений, маменькины сынки охотно рядились в поэтов со всеми аксессуарами этой профессии: табачным дымом, красным вином, поздними возвращениями, рассеянной жизнью»26.
Остается еще раз констатировать, что стихотворение «От легкой жизни мы сошли с ума…» осталось единственным поэтическим опытом Мандельштама в подобном роде.
3.
1913 годом датированы два стихотворения Мандельштама, представляющие собой словесные портреты юных женщин — «Американка» и «Мадригал» («Нет, не поднять волшебного фрегата…»). Портрет лирической героини был представлен и в раннем мандельштамовском стихотворении «Нежнее нежного…» (1909). Однако обратить внимание на принципиальную разницу в данном случае важнее, чем на сходство.
Стихотворение «Нежнее нежного…», как и большинство лирических стихотворений Мандельштама этого периода, содержало прямое обращение к героине, скорее всего, мысленное. Лирический герой, таким образом, с неизбежностью превращался в персонажа стихотворения, внимание читателя оказывалось направлено не только на героиню, но и на него. Портреты юных женщин в «Американке» и «Мадригале» объективированы: лирический герой ни с какими репликами к героиням не обращается, поскольку он выведен в этих стихотворениях за скобки.
Очень скоро мы убедимся, что объективированное, часто чуть ироническое портретирование молодых женщин и выключение себя самого из любовного уравнения стали теми способами, с помощью которых Мандельштам-акмеист в 1913 году попытался справиться с постоянно норовившей вырваться из-под его контроля эротической темой.
Собственно, в «Американке» эта тема возникает лишь подспудно. Героиня стихотворения увлечена не мужчиной, а малопонятными, но тем более привлекательными для нее европейскими культурными ценностями:
Американка в двадцать лет
Должна добраться до Египта,
Забыв «Титаника» совет,
Что спит на дне мрачнее крипта.
В Америке гудки поют,
И красных небоскребов трубы
Холодным тучам отдают
Свои прокопченные губы.
И в Лувре океана дочь
Стоит, прекрасная, как тополь;
Чтоб мрамор сахарный толочь,
Влезает белкой на Акрополь.
Не понимая ничего,
Читает «Фауста» в вагоне
И сожалеет, отчего
Людовик больше не на троне27.
Все же любовная тема как минимум трижды оставила след в стихотворении. Первый след — явный: как это уже бывало у Мандельштама, любовную сцену в «Американке» разыгрывают не люди, а предметы. Во второй строфе «прокопченные губы» небоскребов целуются с «холодными тучами».
Второй и третий следы — неотчетливые, их оставили те поэтические произведения, которые в стихотворении скрыто цитируются.
Сам образ молодой экзальтированной американки, увлеченной европейской культурой, у Мандельштама восходит к пьесе в стихах Николая Гумилева «Дон Жуан в Египте» 1911 года. В этой пьесе юная Американка (она так и обозначена в списке действующих лиц), уже добравшаяся до Египта, влюбляется в Дон Жуана, который привлекает ее, главным образом, как персонаж европейского культурного мифа, а формулируя точнее, как заглавный герой великой европейской оперы:
Американка
И мне так родственен ваш вид:
Я все бывала на Моцáрте
И любовалась на Мадрид
По старенькой учебной карте28.
А в третьей строфе мандельштамовской «Американки», вероятно, содержится отсылка к стихотворению самогó поэта «Silentium». Ведь определение «океана дочь» (которая «стоит» «в Лувре», возможно, перед сáмой известной скульптурой этого музея) почти неизбежно заставляет читателя вспомнить о рождающейся из морских волн богине эротической любви Афродите.
Стихотворение «Американка» Мандельштам в 1916 году отдал для публикации в 9-й номер журнала «Рудин», издававшегося Ларисой Рейснер и ее отцом Михаилом Рейснером29. Но этот номер журнала в итоге не вышел. В отличие от 7-го номера «Рудина» за 1916 год, где появился загадочный мандельштамовский «Мадригал», необъявленной лирической героиней которого стала уже тогда признаваемая красавицей Лариса Рейснер:
Нет, не поднять волшебного фрегата:
Вся комната в табачной синеве —
И пред людьми русалка виновата,
Зеленоглазая, в морской траве!
Она курить, конечно, не умеет,
Горячим пеплом губы обожгла
И не заметила, что платье тлеет —
Зеленый шелк, и на полу зола…
Так моряки в прохладе изумрудной
Ни чубуков, ни трубок не нашли,
Ведь и дышать им научиться трудно
Сухим и горьким воздухом земли!30
«Мадригал» — первое стихотворение Мандельштама, посвященное женщине, чье имя нам точно известно. Более того, эпитет «зеленоглазая», использованный в стихотворении, — это весьма конкретная и яркая примета внешности Ларисы Рейснер. Ее «серо-зеленые огромные глаза» упоминаются, например, в мемуарах друга юности Рейснер Вадима Андреева31. Предельно конкретна и ситуация, описанная в стихотворении: неопытная курильщица случайно прожигает свое платье.
Тем не менее «Мадригал» не производит впечатления реалистического портрета, в первую очередь, из-за ключевой метафоры стихотворения. Зеленый цвет глаз лирической героини, а также зеленый цвет ее платья спровоцировали Мандельштама уподобить героиню русалке и сгустить вокруг этого образа морской, «изумрудный» колорит. Красавица-русалка создает вокруг себя атмосферу морского дна, с покоящимся на этом дне «волшебным фрегатом», но она не может вписаться в общество людей, как не могут «научиться» «дышать» «сухим и горьким воздухом земли» привыкшие к «прохладе изумрудной» «моряки».
4.
Максимально объективировал любовный сюжет Мандельштам еще в двух стихотворениях 1913 года.
В первом из них, которое называется «Кинематограф», рассказывается о «лубочном» романе персонажей мелодраматического шпионского фильма:
Кинематограф. Три скамейки.
Сантиментальная горячка.
Аристократка и богачка
В сетях соперницы-злодейки.
Не удержать любви полета:
Она ни в чем не виновата!
Самоотверженно как брата,
Любила лейтенанта флота.
А он скитается в пустыне,
Седого графа сын побочный —
Так начинается лубочный
Роман красавицы-графини.
И в исступленьи, как гитана,
Она заламывает руки.
Разлука. Бешеные звуки
Затравленного фортепьяно.
В груди доверчивой и слабой
Еще достаточно отваги
Похитить важные бумаги
Для неприятельского штаба.
И по каштановой аллее
Чудовищный мотор несется.
Стрекочет лента, сердце бьется
Тревожнее и веселее.
В дорожном платье, с саквояжем,
В автомобиле и в вагоне,
Она боится лишь погони,
Сухим измучена миражем.
Какая горькая нелепость:
Цель не оправдывает средства!
Ему — отцовское наследство,
А ей — пожизненная крепость!32
Можно было бы отметить, что здесь предсказаны некоторые будущие стихотворения поэта о неизбежной трагической развязке любых романтических отношений. Причем, кажется, единственный раз в лирике Мандельштама в проигрыше в итоге оказывается исключительно женщина.
Можно было бы обратить внимание на зловещие в свете надвигавшейся в 1913 году глобальной войны милитаристские мотивы стихотворения. На обложке двадцать второго, майского, номера журнала «Новый Сатирикон» за 1914 год, где впервые появился «Кинематограф», была помещена карикатура, посвященная военным приготовлениям Германии.
Однако воспринять мандельштамовский «Кинематограф» всерьез мешает не только место его первой публикации, но и ироническая, если не сказать, ерническая интонация стихотворения. Эта ироническая интонация была во многом предопределена самóй призмой, сквозь которую Мандельштам в «Кинематографе» приглашал читателя взглянуть на обстоятельства «лубочного романа» «графини» с «лейтенантом флота». Как известно, на кино тогда многие смотрели как на заведомо второсортное искусство, призванное развлекать невзыскательного зрителя. Весьма характерно, что во все том же двадцать втором номере «Нового Сатирикона» за 1914 год помимо стихотворения Мандельштама тема кино в юмористическом контексте возникает дважды: в заметке «Самобытное» на странице 10 и в заметке, опубликованной в разделе «Перья из хвоста» на странице 12.
В июньском, двадцать четвертом номере «Нового Сатирикона» за 1914 год появилось еще одно мандельштамовское стихотворение — «Теннис», которое тоже было написано в предыдущем 1913 году:
Средь аляповатых дач,
Где шатается шарманка,
Сам собой летает мяч,
Как волшебная приманка.
Кто, смиривший грубый пыл,
Облеченный в снег альпийский,
С резвой девушкой вступил
В поединок олимпийский?
Слишком дряхлы струны лир —
Золотой ракеты струны
Укрепил и бросил в мир
Англичанин вечно юный!
Он творит игры обряд,
Так легко вооруженный,
Как аттический солдат,
В своего врага влюбленный!
Май. Грозóвых туч клочки.
Неживая зелень чахнет.
Все, моторы и гудки —
И сирень бензином пахнет.
Ключевую воду пьет
Из ковша спортсмен веселый;
И опять война идет,
И мелькает локоть голый!33
Как и в «Кинематографе», любовный сюжет в «Теннисе» максимально объективирован, поскольку и в первом, и во втором стихотворениях в качестве сырья для текста использовались не биографические обстоятельства автора, а фабула фильма (в первом случае) и теннисный «поединок олимпийский» между юношей и девушкой (во втором случае). Более того, непосредственным свидетелем этого поединка Мандельштам быть не мог, в его силах было только этот поединок вообразить. Действие стихотворения разворачивается в Англии — в стране, которую поэт никогда не посещал34.
Если в «Кинематографе» воплощен минорный, мелодраматический вариант любовного сюжета, в «Теннисе» — очень редкий для любовной лирики Мандельштама — мажорный, оптимистический.
Связано это было, по-видимому, с тем, что программа акмеизма требовала от поэтов радостного принятия окружающего мира.
«Борьба между акмеизмом и символизмом, если это борьба, а не занятие покинутой крепости, есть, прежде всего, борьба за этот мир, звучащий, красочный, имеющий формы, вес и время, за нашу планету Земля. <…> После всех “неприятий” мир бесповоротно принят акмеизмом, во всей совокупности красот и безобразий», — писал Сергей Городецкий в установочной статье «Некоторые течения в современной русской поэзии»35. По воспоминаниям Георгия Адамовича, и «Мандельштам говорил: “Когда я весел, я акмеист”»36.
Соответственно, акмеистическое стихотворение «Теннис» отразило то состояние духа Мандельштама, когда он был весел. Разумеется, теннис и Англия оказались выбраны поэтом для воспевания неслучайно. Теннисный микст, представляющий собой противоборство двух соперников разного пола, давал возможность изобразить спортивную игру и как любовный поединок, и как военное сражение: «…аттический солдат, / В своего врага влюбленный». Легкая одежда игроков позволяла завершить стихотворение умеренно эротической и очень конкретной деталью (до этого в любовной лирике Мандельштама не встречавшейся): «И мелькает локоть голый». Наконец, Англия, которая в текстах этого времени очень часто описывалась как страна, где все жители маниакально увлечены спортом37, обеспечила стихотворению бодрую, жизнеутверждающую интонацию, обусловленную принадлежностью автора к акмеистической школе. Остается прибавить, что теннис был одной из любимых спортивных игр Ларисы Рейснер38.
Мандельштамовский опыт написания оптимистического спортивного и вместе с тем любовного стихотворения оказался столь успешным, что спровоцировал на рабское подражание малоизвестного стихотворца Влад. Королева, в 1916 году напечатавшего в профильной спортивной газете поэтический гимн Англии как стране спорта. Пятая строфа этого гимна выглядит так:
Веселый теннис на лугу,
Июльским полднем озаренный,
Товарищ нежному врагу —
Он ей — покорный и влюбленный39.
Тем интереснее, что в том же 1913 году, что и оптимистический «Теннис», Мандельштам написал, а через год напечатал, и опять в «Новом Сатириконе», в июльском, тридцатом номере, еще одно спортивное стихотворение — «Футбол», в финале которого обыгрывается страшная и трагическая для современного читателя подробность эротического эпизода из Ветхого Завета. Прекрасная еврейка Юдифь (Иудифь), воспользовавшись страстным желанием ассирийского полководца Олоферна «сойтись с нею» (Иуд. 12, 16), мечом отсекает опьяневшему и уснувшему полководцу голову:
Телохранитель был отравлен.
В неравной битве изнемог,
Обезображен, обесславлен,
Футбола толстокожий бог.
И с легкостью тяжеловеса
Удары отбивал боксер:
О, беззащитная завеса,
Неохраняемый шатер!
Должно быть, так толпа сгрудилась —
Когда, мучительно-жива,
Не допив кубка, покатилась
К ногам тупая голова…
Неизъяснимо лицемерно
Не так ли кончиком ноги
Над теплым трупом Олоферна
Юдифь глумилась и враги?40
По воспоминаниям Владимира Пяста, образ Юдифи в этом стихотворении «был вызван одной из постоянных посетительниц» артистического петербургского кафе «Бродячая Собака», «имевших прозвание “Королевы Собаки” (таких было несколько)»41. В позднейшей повести Мандельштама «Египетская марка» эта девушка, спроецированная на знаменитую картину Джорджоне «Юдифь», хранящуюся в Эрмитаже, послужила прообразом коварного женского персонажа: «Юдифь Джорджоне улизнула от евнухов Эрмитажа»42.
5.
В 1914 году Мандельштам увлекся тогдашней женой литературного критика Валериана Чудовского, художницей Анной Зельмановой-Чудовской. По воспоминаниям Бенедикта Лившица, это была «женщина редкой красоты, прорывавшейся даже сквозь ее беспомощные, писанные ярь-медянкой автопортреты»43.
Именем Зельмановой-Чудовской открывается аннотированный список влюбленностей поэта, который составила Анна Ахматова в своих мемуарных «Листках из дневника»:
«Когда он влюблялся, что происходило довольно часто, я несколько раз была его конфиденткой. Первой на моей памяти была Анна Михайловна Зельманова-Чудовская, красавица-художница. Она написала его на синем фоне с закинутой головой (1914). На Алексеевской улице. Анне Михайловне он стихов не писал, на что сам горько жаловался — еще не умел писать любовные стихи»44.
Мы бы хотели обратить особое внимание на два аспекта, связанных с этим фрагментом. Первый аспект: само составление перечня мандельштамовских влюбленностей, прагматика которого может показаться непонятной и/или экстравагантной45 свидетельствует, что Ахматова очень большое значение придавала роли любовной темы в жизни и творчестве поэта. Второй аспект: если Ахматова передала смысл «горьких жалоб» Мандельштама правильно, это означает, что все те его любовные стихотворения, которые мы рассматривали до сих пор, самим поэтом таковыми не признавались, или, точнее говоря, записывались в разряд творческих неудач — «еще не умел писать любовные стихи». А это, в свою очередь, значит, что мы все же имеем право поискать среди стихотворений Мандельштама, в первую очередь, неопубликованных при его жизни, такие, которые были связаны с личностью Зельмановой-Чудовской.
Еще А.А. Морозов предположил, что к тому сáмому портрету Мандельштама работы Зельмановой-Чудовской, о котором упоминает в «Листках из дневника» Ахматова, восходит неопубликованное при жизни поэта стихотворение 1914 года «Автопортрет»46:
В поднятьи головы крылатый
Намек — но мешковат сюртук;
В закрытьи глаз, в покое рук —
Тайник движенья непочатый;
Так вот кому летать и петь
И слова пламенная ковкость, —
Чтоб прирожденную неловкость
Врожденным ритмом одолеть!47
Мандельштамовское стихотворение 1914 года, о котором пойдет речь далее, тоже при жизни поэта полностью никогда не публиковалось. Его текст сохранился в собрании А. Ивича (И.И. Бернштейна). Называется стихотворение «Приглашение на луну»:
У меня на луне
Вафли ежедневно,
Приезжайте ко мне,
Милая царевна!
Хлеба нет на луне,
Вафли ежедневно.
На луне не растет
Ни одной былинки,
На луне весь народ
Делает корзинки —
Из соломы плетет
Легкие корзинки.
На луне — полутьма
И дома опрятней,
На луне не дома —
Просто голубятни,
Голубые дома —
Чудо-голубятни…
Убежим на часок
От земли-злодейки!
На луне нет дорог
И одни скамейки:
Что ни шаг — то прыжок
Через три скамейки.
Захватите с собой
Молока котенку —
Земляники лесной —
Зонтик — и гребенку…
На луне голубой
Я сварю вам жженку!48
Важное отличие этого стихотворения от всех тех, которые мы рассматривали ранее, заключается в следующем: здесь Мандельштам обращается к адресату не на «ты», а на «вы», то есть обращение из мысленного и гипотетического превращается в возможное в реальной жизни. Но обращается поэт все-таки к условной «царевне» и зовет он эту «царевну» не на реальное свидание, а на условную «луну». Сделав один робкий шаг в сторону реальности, Мандельштам тут же делает два шага назад к привычной уже для него условности. Только теперь перед нами не мадригал русалке, не объективированный портрет американки в Европе, не описание теннисного поединка и не пунктирный пересказ фабулы мелодраматического фильма, а имитация жанра стихотворения для детей с его нарочитой инфантильностью («Захватите с собой / Молока котенку») и забавной нелепицей (если «На луне не растет / Ни одной былинки», то откуда тогда берется «солома», из которой «весь народ / Делает корзинки»?).
Впрочем, Надежду Мандельштам вся эта бутафория не обманула, и она в одной из своих заметок проницательно предположила, что «“Приглашение на луну” вовсе для детей не предназначалось. Это из “взрослых” стихов, и на луну приглашалась, наверное, вполне взрослая женщина»49. Дополнительный аргумент в пользу такой версии заключается в том, что «жженка», которой лирический герой стихотворения собирается потчевать «царевну», — это хотя и слабый, но все же алкогольный напиток типа пунша.
Почему мы предполагаем, что «вполне взрослой женщиной» была именно Анна Зельманова-Чудовская? Во-первых, из-за года написания этого стихотворения. Во-вторых, из-за фонетической игры, в которую Мандельштам, возможно, сыграл в стихотворении. В «Приглашении на луну», как и в фамилии Зельмановой-Чудовской есть два сдвоения с дефисом — «чудо-голубятни» и «земли-злодейки». В первой половинке второго из этих сдвоений («земли-злодейки»), возможно, анаграммируется первая половинка фамилии «Зельманова», а в первой половинке первого сдвоения («чудо-голубятни») — вторая половинка фамилии «прекрасной царевны» — «Чудовская».
6.
Итогом освоения Мандельштамом-акмеистом любовной темы стало одно из самых известных его стихотворений, вошедших во второе издание «Камня» (1916). Написано это стихотворение было летом 1915 года в Коктебеле:
Бессонница. Гомер. Тугие паруса.
Я список кораблей прочел до середины:
Сей длинный выводок, сей поезд журавлиный,
Что над Элладою когда-то поднялся.
Как журавлиный клин в чужие рубежи —
На головах царей божественная пена —
Куда плывете вы? Когда бы не Елена,
Что Троя вам одна, ахейские мужи?
И море, и Гомер — все движется любовью.
Кого же слушать мне? И вот, Гомер молчит,
И море черное, витийствуя, шумит
И с тяжким грохотом подходит к изголовью50.
Сюжет стихотворения достаточно прост: лирический герой мучается бессонницей и, чтобы поскорее заснуть, читает длинный список ахейских кораблей, отправившихся в Трою, приведенный во второй песни «Илиады» Гомера. В финальной, третьей строфе средство срабатывает — книга откладывается (или падает из рук), и засыпающий лирический герой слышит (за окном?) громкий шум моря.
Самое необычное и важное для нас в этом стихотворении — сведение чуть ли не всего содержания «Илиады» к любовной теме. Да, конечно, основной причиной похода греков на Трою стало желание отомстить Парису, обольстившему Елену, однако гомеровская поэма в читательском сознании обычно не воспринимается как любовная. У Мандельштама эта тема сначала заявляется в едва ли не самой загадочной строке стихотворения «На головах царей божественная пена», которая, как предположил еще Н. Нильссон, отсылает к образу Афродиты из мандельштамовского стихотворения «Silentium»51; затем в этой же, второй строфе следует вопрос к греческим царям и героям, смысл которого заключается в напоминании о том, что именно любовь и измена стали едва ли не единственной причиной троянской войны. А третья строфа стихотворения начинается со строки, обыгрывающей, как уже отмечали исследователи, звуковое сходство слов «Гомер», «море» и «amore», и демонстрирующей, сколь большую, поистине определяющую роль любовь играла в жизни и в поэтическом мире Мандельштама. При этом, как и все другие акмеистические стихотворения Мандельштама, стихотворение «Бессонница. Гомер. Тугие паруса…» предельно объективировано. Мы видим, что лирического героя одолевает бессонница, мы догадываемся, что он одержим любовью, однако драмы из-за любви разыгрываются не в его жизни, а в жизни героев античной поэмы, которую он пытается читать.
1 Вторая глава из готовящейся книги «Мандельштам в любви».
2 Летопись жизни и творчества О.Э. Мандельштама. Издание третье, исправленное и дополненное / Сост. А. Мец, при участии С. Василенко, Л. Видгофа, Д. Зубарева, Е. Лубянниковой, П. Мицнера. СПб., 2019. С. 42.
3 Ахматова А. Листки из дневника // Ахматова А. Requiem / Предисл. Р.Д. Тименчика. Сост. и примеч. Р.Д. Тименчика при участии К.М. Поливанова. М., 1989. С. 126.
4 Первый подход к этой теме был осуществлен нами более двадцати лет назад. См.: Лекманов О.А. Книга об акмеизме и другие работы. Томск, 2000. Главными работами об акмеизме и «Цехе поэтов» по-прежнему остаются статьи и заметки Н.А. Богомолова, О. Ронена, Р.Д. Тименчика.
5 Сравните, например, в стихотворении Мандельштама «Воздух пасмурный влажен и гулок…» (1911): «Я участвую в сумрачной жизни / И невинен, что я одинок» (Мандельштам О. Камень. Пг., 1916. С. 22).
6 Мандельштам Н. Вторая книга // Мандельштам Н. Собрание сочинений: в 2-х тт. Т. 2 / Составители С.В. Василенко, П.М. Нерлер и Ю.Л. Фрейдин. Подготовка текста С.В. Василенко при участии П.М. Нерлера и Ю.Л. Фрейдина. Комментарии С.В. Василенко и П.М. Нерлера. Вступительная статья ко второму тому Ю.Л. Фрейдина. Екатеринбург, 2014. С. 54.
7 Гиппиус З. Живые лица. Вып. 1. Блок — Брюсов — Вырубова. Прага, 1925. С. 100.
8 Карпович М. Мое знакомство с Мандельштамом // Новый журнал. Нью-Йорк. 1957. № 49. С. 261.
9 Мандельштам О. Полное собрание сочинений и писем: в 3-х тт. Т. 1 / Сост., подготовка текста и коммент. А.Г. Меца, вступ. статья Вяч. Вс. Иванова. М., 2009. С. 260. Далее это издание обозначается как ОМ-1.
10 Мандельштам О. Камень. СПб., 1913. С. 9. Подробнее об этом стихотворении см.: Аверинцев С.С. Судьба и весть Осипа Мандельштама // Аверинцев С.С. Поэты. М., 1996. С. 220–221. Здесь и в последующих примечаниях мы будем указывать на одну работу (как правило, из множества), в которой обсуждаемое стихотворение Мандельштама разбирается с иной точки зрения, чем в нашей работе.
11 Аверинцев С.С. Судьба и весть Осипа Мандельштама. С. 220.
12 Мандельштам О. Камень. СПб., 1913. С. 10.
13 Гиперборей. Ежемесячник стихов и критики. 1912. № 3. Декабрь. С. 10–11. Подробнее об этом стихотворении см.: Гаспаров М.Л. Статьи для «Мандельштамовской энциклопедии» / Публ. и вступ. заметка П. Нерлера, подгот. текста М. Тарлинской и О. Лекманова, примечания М. Акимовой // М.Л. Гаспаров. О нем. Для него. М., 2017. С. 71.
14 Мандельштам О. Камень. Пг., 1916. С. 7.
15 Мандельштам О. Камень. СПб., 1913. С. 4.
16 ОМ-1. С. 278.
17 Журнал за 7 дней. 1913. № 35. 3 октября. С. 738. Подробнее об этом стихотворении см.: Кондратенко Ю.Л. Петербург в «Летних стансах» (1913) Осипа Мандельштама // Филологические науки. 2019. № 2. С. 76–80.
18 Альманах муз. Пг., 1916. С. 111. Подробнее об этом стихотворении см.: Тоддес Е.А. К теме: Мандельштам и Пушкин // Philologica: рижский филологический сборник. Вып. 1. Рига, 1994. С. 75–76.
19 ОМ-1. С. 539.
20 Лекманов О.А. Об одном «ерундовом» стихотворении Мандельштама // Даугава. 1992. № 6. С. 149–152.
21 Мандельштам О. Полное собрание стихотворений / Вступительные статьи М.Л. Гаспарова и А.Г. Меца. Составление, подготовка текста и примечания А.Г. Меца («Библиотека поэта», большая серия). СПб., 1995. С. 644.
22 ОМ-1. С. 539. С печалью констатируем, что А.Г. Мец не слишком обременяет свои ценные исследования ссылками на наши работы.
23 О гомосексуализме Георгия Иванова подробнее см.: Богомолов Н.А. Проект «Акмеизм» // Богомолов Н.А. Вокруг «серебряного века». Статьи и материалы. М., 2010. С. 514–515.
24 Осип Мандельштам в «Мемуарах» Рюрика Ивнева / Публ. Е.И. Ледневой // Сохрани мою речь. Мандельштамовский сборник. М., 1991. С. 41. Ср. также в неопубликованной стенограмме беседы акмеиста Михаила Зенкевича с Л. Шиловым и Г. Левиным: «Георгий Иванов был из Пажеского [на самом деле из 2-го Кадетского. — О. Л.] корпуса, он челочку носил, вроде Ахматовой, он длинноносый тогда был… Недурен собой, грассировал… Они с Мандельштамом часто к Кузмину бегали…».
25 См.: Нерлер П. Примечания // Мандельштам О. Сочинения: в 2-х тт. Т. 1. М., 1990. С. 453.
26 Мандельштам О. Полное собрание сочинений и писем: в 3-х тт. Т. 2 / Сост. А.Г. Мец. Том подготовили: А.Г. Мец, Ф. Лоэст, А.А. Добрицын, П.М. Нерлер, Л.Г. Степанова, Г.А. Левинтон. М., 2010. С. 59. Далее это издание обозначается как ОМ-2.
27 Пьяные вишни. 2-е изд., Севастополь, 1920. С. 7. Подробнее об этом стихотворении см.: Гаспаров М.Л. Статьи для «Мандельштамовской энциклопедии». С. 85.
28 Гумилев Н. Дон Жуан в Египте. Одноактная пьеса в стихах // Гумилев Н. Чужое небо. Третья книга стихов. СПб., 1912. С. 110.
29 См.: ОМ-1. С. 539.
30 Рудин. 1916. № 7 (март). С. 6. Подробнее об этом стихотворении см.: Сегал Д.М. Осип Мандельштам. История и поэтика. Кн. I. М., 2021. С. 231–232.
31 Андреев В. Детство. Повесть. М., 1963. С. 75. Ср. также в мемуарной книге Всеволода Рождественского: «Чуть дрогнули ее тонкие ноздри, а в зрачках пробежала зеленоватая искорка» (Рождественский В. Страницы жизни. Из литературных воспоминаний. М., 1974. С. 185).
32 Новый Сатирикон. 1914. № 22. С. 7. Подробнее об этом стихотворении см.: Гаспаров М.Л. Статьи для «Мандельштамовской энциклопедии». С. 83.
33 Новый Сатирикон. 1914. № 24. С. 3. Подробнее об этом стихотворении см.: Гаспаров М.Л. Статьи для «Мандельштамовской энциклопедии». С. 83–84.
34 Английская составляющая стихотворения особенно отчетливо проявилась в строфах, которые были включены в первую публикацию «Тенниса», а в итоговом варианте отброшены: «Вижу мельницы, как встарь, / И гребцов на Темзе кроткой; / Завладел спортсмен-дикарь / Многовесельною лодкой. / Вижу стадо у воды; / Стерегут овец овчарки. / Без седла и без узды / Пущен конь на клевер яркий. / Это Англия цветет —/ Остров мирный и веселый… / Здравствуй, тенниса полет, / Полотно и локоть голый!» (Журнал за 7 дней. 1913. № 20 (20 июня). С. 432).
35 Городецкий С. Некоторые течения в современной русской поэзии // Аполлон. 1913. № 1. С. 48.
36 См.: Богомолов Н.А. Проект «Акмеизм» // Богомолов Н.А. Вокруг «серебряного века». Статьи и материалы. М., 2010. С. 497.
37 Сравните, например, с характерным пассажем из статьи 1915 года: «Довольно любопытные данные по поводу <…> всенародного увлечения спортом в Англии дает газета “Daily Mail”, устроившая специальную анкету по этому вопросу.
— Когда в конце недели устраивается матч football’а, то из 40,000 наших рабочих 20 процентов отсутствуют, — говорит администратор угольных копей в Пендлибюрэ.
— В дни состязаний футболистов мы работаем только полдня, — говорит директор фабрики в Клейтоне, где работает 1,800 человек.
— Наши рабочие, — жалуется владелец стеклянного завода, — становятся сумасшедшими в дни состязаний и совершенно не являются на работу, не считая даже нужным нас предупредить…
Теперь некоторые фабрики постановили предложить официально своим патронам отпускать рабочих в дни состязаний на 3–4 часа.
Поистине Англия устанавливает мировой рекорд любви и увлечения спортом…» (Блэк. Рабы спорта // Синий журнал. 1915. № 31. С. 13).
38 См., например, фото Ларисы Рейснер на корте с теннисной ракеткой в книге: Пржиборовская Г. Лариса Рейснер (серия «Жизнь замечательных людей»). М., 2008 (первая фотовкладка). К сожалению, эта книга изобилует ошибками и неточностями.
39 Русский спорт. 1916. № 40. 2 октября. С. 2.
40 Новый Сатирикон. 1914. № 30. С. 3. Подробнее об этом стихотворении см.: Акмальдинова А., Лекманов О., Свердлов М. «Ликует форвард на бегу…» Футбол в русской и советской поэзии 1910–1950 годов. М., 2016. С. 172–174.
41 Пяст В. Встречи / Сост., вступ. ст., научн. подгот. текста, коммент. Р.Д. Тименчика. М., 1997. С. 170.
42 ОМ-2. С. 289.
43 Лившиц Б. Полутораглазый стрелец // Лившиц Б. Полутораглазый стрелец. Стихотворения. Переводы. Воспоминания / Вступ. ст. А.А. Урбана, сост. Е.К. Лившиц и П.М. Нерлера, подготовка текста П.М. Нерлера и А.Е. Парниса, примеч. П.М. Нерлера, А.Е. Парниса, Е.Ф. Кофтуна. Л., 1989. С. 520.
44 Ахматова А. Листки из дневника // Ахматова А. Requiem / Предисл. Р.Д. Тименчика. Сост. и примеч. Р.Д. Тименчика при участии К.М. Поливанова. М., 1989. С. 127.
45 «Перечисляя зачем-то любовные увлечения Мандельштама…» — с раздражением писала об этом перечне Эмма Герштейн (Герштейн Э. Мемуары. СПб., 1998. С. 418).
46 См.: Молок Ю.А. Ахматова и Мандельштам (К биографии ранних портретов) // Творчество. 1988. № 6. С. 3.
47 ОМ-1. С. 290. Подробнее об этом стихотворении и важности для его адекватной интерпретации сопоставления с портретом А. Зельмановой-Чудовской см.: Сурат И.З. Автопортрет // Сурат И.З. Тяжесть и нежность. О поэзии Осипа Мандельштама. М., 2022. С. 324–329.
48 ОМ-1. С. 443, 73. Подробнее об этом стихотворении см.: Десятов В.В. «Чужого неба волшебство»: фрагмент диалога Николая Гумилева и Осипа Мандельштама // Филология и человек. 2011. № 4. С. 152–154.
49 Мандельштам Н. Стихи Мандельштама для детей // Мандельштам Н. Собрание сочинений: в 2-х тт. Т. 1 / Сост. С.В. Василенко, П.М. Нерлер и Ю.Л. Фрейдин. Подгот. текста С.В. Василенко при участии П.М. Нерлера и Ю.Л. Фрейдина. Коммент. С.В. Василенко и П.М. Нерлера. Вступ. ст. к первому тому П.М. Нерлера. Екатеринбург, 2014. С. 841.
50 Мандельштам О. Камень. Пг., 1916. С. 83. Подробней об этом стихотворении см.: Гаспаров М.Л. Статьи для «Мандельштамовской энциклопедии». С. 89–93.
51 Нильссон Н. «Бессонница…» // Мандельштам и античность. Сборник статей. М., 1995. С. 69.