Виталий Зюзин. Хиппи в СССР. 1983–1988. Мои похождения и были
Опубликовано в журнале Знамя, номер 1, 2024
Виталий Зюзин. Хиппи в СССР. 1983–1988. Мои похождения и были. — М.: Новое литературное обозрение, 2023.
«Мы живем из самих себя наружу», — писал в прошлом веке философ и утопист, создатель «философии надежды» Эрнст Блох. О потребности «жить наружу» и рассказывает книга художника, участника уличных выставок Виталия Зюзина.
Слова «хиппи» и «СССР», поставленные в одном предложении, выглядят оксюмороном. Ну какие хиппи? Истукан рабочего и колхозницы — да, вывод спутника на орбиту — да, танк Т-34 — разумеется, красное знамя на Рейхстагом — обязательно. Чего не будет в этом ассоциативном ряду? Слова «человек». Павка Корчагин? Он тоже не человек — он сталь, которая закалялась. И так примерно семьдесят лет. Ударных, индустриальных, прорывных… Ну, а люди-то там вообще были?
И вот — ответ.
Мемуары Зюзина начинаются с 1983 года и рассказывают о погружении в среду хиппи. Автор описывает встречи со знаковыми участниками движения, посещения их летних лагерей в Прибалтике и на Кавказе, конфликты с милицией, знакомства с джазовыми исполнителями. Это достоверное свидетельство, опровергающее многие стереотипные представления, дает читателю шанс взглянуть изнутри на сообщество, которое сумело создать свой параллельный мир внутри советской действительности.
Книга — не отстраненное исследование экзотического, маргинального явления. Читатель вместе с автором начинает путь с начала, с первого знакомства, затем — интереса, сближения с новыми друзьями, и продолжает его путешествиями автостопом по стране, манифестациями, выставками и преследованиями со стороны властей. Все описано бытовым языком, без избыточной литературности, так, что создается реальное ощущение того, что ты и сам участник всех разговоров, придумывания новых идей, сам впервые слушаешь рок-музыку. Удивительно, как автор спустя сорок лет может передать драйв, энергетику описываемых событий.
Кажется, книгу можно было бы отнести даже к приключенческому жанру — количество событий на квадратный сантиметр текста зашкаливает. Но есть одно «но»: если бы текст был равен тексту, то приключениями бы и все закончилось. Однако подтекст книги гораздо объемнее. Книга — не просто о задорной молодости, — она о том, как оставаться человеком, когда это совсем немодно: «Смысл выделяться и отгораживать себя от фальшивого мира мог быть только тогда, когда мы сами могли бы создавать ежедневное отличие от окружающего совка интеллектуальным, творческим и даже бытовым усилием». Когда среди жизни в «страхе, нищете, унижении, подчинении и “идеалах коммунизма” в совковых вещах страшенного ширпотреба, похожего на лагерное обмундирование» хочется быть не сталепрокатом, закаленным войной, а человеком. Свободным. То есть таким, которому хочется иметь право не только на то, чтобы ежечасно посвящать себя придуманной кем-то великой идее. «Нас тянуло порисовать, пописать стишки, показать их, сходить куда-нибудь на выставку чего-нибудь несовкового, людей интересных посмотреть и пообщаться, проявить себя миру, с противоположным полом опять-таки где-то встретиться и потусоваться. Но где? Не на комсомольском же собрании…» «И самое главное то, что мы понимали, что возможно иное, не комсомольски-обязательное и не занудно-карьерное, как у наших сверстников и родителей, существование и общение. Что жизнь может быть яркой и свободной! Одно это делало нас самой организованной антисоветской группой населения с абсолютно своими системой координат и повседневностью».
О хиппи у нас, пожалуй, есть два стереотипа: первый — это что-то явно западное («тлетворное влияние западного мира»), второе — это что-то о блаженных, радующихся подростках. Что касается первого стереотипа — можно, конечно, упрощать и видеть в этом явлении заимствование. Пожалуй, это главное противоречие книги. Зюзин часто говорит о том, что хиппи — явление заимствованное, хотя сам же доказывает: заимствовано было разве что название, которое легло на нашу отечественную почву и проросло совсем особым растением. Связывая явление хиппи с Западом, автор пишет: «Я определяю это движение как стихийную самоорганизацию романтических натур, которые поодиночке были окружены безумной идеологией, лживой действительностью с ее бессмысленными и глупыми карьерными стремлениями окружающих». И, кажется, это очень верно — вряд ли у желания быть человеком, быть свободным, самому распоряжаться своими мыслями и чувствами есть национальность.
Что же до второго стереотипа, то, как ни странно, тут лучший ответ дал Лев Шестов еще в 1905 году в книге «Апофеоз беспочвенности». Шестов утверждал, что всякая глубокая мысль должна начинаться с отчаяния. Счастье, любовь и стремление к свободе совершенно точно начинаются там же, с понимания того, что в окружающей действительности их не существует. Кстати, у Шестова есть очень интересное понятие «обратного симулянта». Шестов пишет о Ницше и Достоевском: «Они притворялись душевно здоровыми, хотя были душевно больными». Хиппи в определенном смысле занимались тем же: «в душной атмосфере тотального конформизма и ненависти» они выставляли себя воплощением жизнелюбия и полнокровия, и не просто выставляли, но и были им. Дезертиры обернулись дембелями в рамках провозглашенной концепции человечности. Таковы были они — люди с внешностью Знайки, которые настойчиво и регулярно превращали себя в Незнайку, называясь смешными именами: Вадим Сироп, Патрик, Леший, Илья Борода, Света Таблетка, Сеня Скорпион, Боб Шамбала, Алекс Сюсю, Граф Ключевский и так далее, — отправляясь в безденежные путешествия за горизонт и бросающие вызов своим внешним видом всяким правильным гражданам («самым главным нашим опознавательным знаком, живым манифестом и знаменем были наша одежда (прикид) и волосы (хайр)»).
Кстати, у Шестова есть один точный пассаж, описывающий внутренние мотивы такого человека: «Вылез из своего медвежьего угла и отправился за живой и мертвой водой, ковром-самолетом, семимильными сапогами и т.п. вещами, полагая в своей наивности, что железные дороги и электричество — это только начало, ясно доказывающее, что старая няня никогда не говорила неправды в своих сказках…».
И кстати о сказках. В книге есть фрагмент дневниковых записей автора — одно предложение. Кажется, оно — главное в книге. В нем все: и ужас от окружающей реальности, и робкая попытка помечтать в мире, зараженном железной тоталитарной логикой. И, наверно, лучший ответ на вопрос: что такое быть человеком (назовите как угодно: хиппи или кто-то еще). Вот оно: «Я понял сущность своей деятельности — сделать так, чтобы люди не скучали, не были одинокими и жалкими». И сказка хиппи почему-то намного лучше и красивее, чем та, официальная с грозным названием «Марш авиаторов СССР», которые хотели «сказку сделать былью». Книга Зюзина и есть сказка — о том, как можно оставаться свободным.