Екатерина Перченкова. Ложь, фантастика и про сумасшедших
Опубликовано в журнале Знамя, номер 9, 2023
Екатерина Перченкова. Ложь, фантастика и про сумасшедших. — [Б.м.]: Издательство не указано, 2023.
В сборник прозы поэта, писателя, журналиста Екатерины Перченковой вошли 29 рассказов. Можно ли назвать его дебютным? — скорее, отложенным: тексты написаны с 2008 по 2016 год. Название манифестирует: к реальности это не имеет никакого отношения.
Книга делится на три части: «Книга живых и мертвых», «Все, что могло случиться» и «Река Неправда».Отнести все рассказы к жанру городского фэнтези не получится: в некоторых историях потустороннее или вымышленное только сквозит, только реет. Часть текстов тяготеет к социальной прозе. В жанре постапокалипсиса написан рассказ «Штрафные». Нашлось место в сборнике и условной «прозе поэта»: к ней я отнесла бы совсем нездешний, гриновский по мироощущению рассказ «Про море» и исступленную, построенную на метафоре горения новеллу «Нагорная».
Зачастую персонажи Перченковой — художники, фотографы. Они что-то делают с материей, преображая реальность, видя ее оптикой т/Творца. Другие герои этого сборника, так или иначе утратившие контакт с реальностью, сопоставимы с «людьми тайн» Романа Михайлова. Они не обязательно маргинальны, но обязательно выпадают из «сказочного заповедника красивых и умных людей, у которых все хорошо»: слабоумный Ленька и симулирующая множественное расстройство личности Молли Миллиган из одноименных рассказов, сумасшедший Моррис, знавший о приходе моря в соляные карьеры, выстроивший ковчег из древнего остова («Про море»), Иосиф и Янка с их невидимыми друзьями («Близкие контакты»), Анка-сыроежка, приносящая из леса вместе с грибами и ягодами нечто нечеловеческое («Анка»), мистический повелитель птиц Георгий Петрович («Шурка») и другие.
Внутри спектра состояний, доступных героям, преобладает страх — иногда невербализованный, закамуфлированный под что-то другое, залегающий на другой глубине. Часто страх вызывают сами эти «люди тайн». Аэрофобия, страх инаковости, страх не угодить мужу, не получить похвалу учителя, разочаровать родителей, страх отверженности и одиночества в различных комбинациях увидены как частные случаи главного страха: перед реальностью. Непереносимая реальность и отношения с нею — сквозной мотив сборника. Стратегии эскапизма, способы бегства от реальности не сводятся к конструированию параллельного мира: можно играть в писателя и писать «неправду, фантастику и про сумасшедших» («Андрей»); жить жизнью соседей, вникая во все нюансы чужих скандалов («Изольда Марковна»); вырастить субличность, партнера-двойника, сознательно предоставить ему собственное тело для проживания («Марина и Макс»); с помощью антикварных открыток наполнять смыслом фейковое прошлое, компенсируя пустое настоящее («Инна Викторовна»); тестировать реальность на наличие/отсутствие Бога («Ленька»); провести ритуал на личное бессмертие («Сутра экскаватора»). Суицид как торг с реальностью исследует рассказ «Аська». Осознанную игру с реальностью ведет героиня рассказа «Янка», плывя через жизнь «прозрачной спокойной рыбкой», ускользая от сетей любых определений, от возраста, от брака, от психоанализа.
Подрыв реальности осуществляется за счет снов и других рефлексивных практик: изрядная часть персонажей книги ведет свои дневники или читает чужие. Причем двое («Большая жизнь Дугласа Фогерти» и «Марина и Макс») ведут дневник за другого, мифотворчески конструируя его личность. Чтение дневника у Екатерины Перченковой — одновременно и вторжение на чужую территорию, и прорыв к чужой подлинности. И тогда оно может стать импульсом для творчества, как в рассказе «Игорь Петрович». В пределе эта смертельная игра с реальностью проявлена в рассказе «Люба живая и мертвая», где герой пишет письма за умершую девочку, чтобы длить жизнь влюбленного в нее незрячего внука.
Помимо чтения чужих дневников, обнажение потаенного артикулировано через тему творчества — рисования и фотографирования. Так, в рассказе «Оксана» обнаруживает себя идея несоответствия внешности и сути. Фотограф приравнен к Творцу, а искусство предстает и как замещенная реальность, и как лакмус, выявляющий подлинное в людях. Фотоискусство у Перченковой подтверждает метафизическую светимость человека: «…у меня есть фотография, где Дуг спорит с кем-то возле лодочной станции, одетый в светло-серую футболку и белые брюки, а вокруг небо и пляжный песок. Я кое-что подправил, задрал контраст — и получился ангелический, страшный, сияющий Дуглас, состоящий из головы с ореолом выгоревших волос, длинной шеи и парящих в воздухе отдельных рук».
Прозрачность свойственна многим героям сборника, причем речь не только о худобе или особой тонкости кожи. Речь как будто о способности проводить реальность (в том числе внутреннюю), не искажая ее. Прозрачность как проницаемость для взгляда, открывшаяся возможность к пониманию, преодолению инаковости. Финальный пассаж в рассказе «Большая жизнь Дугласа Фогерти» предъявляет прозрачность как необходимое условие для встречи со смертью: «Я должен был однажды увидеть что-то большое. Огромное. То, что сожмет мне сердце и переломает кости. Я должен был столкнуться с ним лицом к лицу, потому что иначе и бес — мелочь, и сочинительство — туфта. А ты был обыкновенным, простым, прозрачным, я тебя, дурака, видел насквозь, и все время ждал, что кто-то сейчас подойдет и посмотрит сквозь тебя с той стороны… Я хотел, чтобы смерть поглядела на меня твоими глазами, Дуг…».
В рассказе «Чара» люди содержат дома странных животных — химер, напоминающих крылатых кошек. И здесь идея проницаемости тела явлена во всей полноте:«Так, спящая химера не просто тяжелела многократно, а переходила в иное состояние: заснув на груди хозяина, она погружалась в человеческое тело насквозь, до поверхности, на которой он лежал…». Даня, позволив химере заснуть на своей груди, после пробуждения вдруг осознает свою чужеродность в этом мире, получает доступ к подлинному себе. И видит мать той, кем она на самом деле является: «Она очень изменилась в последнее время, понял Данечка. Пропала ее робкая суетливость, исчезли неуместные для взрослой женщины детские повадки, она перестала втягивать голову в плечи, держась теперь расслабленно и величественно. — Ты вспомнил, — не спросила, а утвердительно сказала мама, обернувшись к нему прекрасным лицом».
За всем этим угадывается одна пугающая, красивая (и актуальная) идея: А что, если нас всех предельно раскроят-раскроют, и все всё будут друг о друге знать? Готовы ли мы увидеть других такими, какие они есть? Узнать, как обстоят дела в действительности? Экологично ли проникновение наблюдателя в сознание другого? Не захочется ли от этого инстинктивно защититься, как герой рассказа «Алеша»: «…натягивает одеяло на голову, чтобы непременно было закрыто ухо, потому что иначе через это самое ухо мама будет читать его мысли». Знаменательно, что в антиутопии «Вирус» поражены в правах и те, чья суть после воздействия неведомого вируса не скрывается мимикой и навсегда прописана на лице, и те, кто медикаментозно обездвижил лицо, чтобы сохранить свою приватность.
У каждой книги свои дары. Сборник рассказов Перченковой позволяет читателю примерить прозрачное состояние, когда бытие течет сквозь тебя, ощутить контакт с жизнью. «Улыбаться всему, что умрет».