Стихи
Опубликовано в журнале Знамя, номер 8, 2023
Об авторе | Кирилл Михайлович Корчагин (03.09.1986, Москва) — поэт, литературный критик, переводчик, филолог. Окончил Московский институт радиотехники, электроники и автоматики и аспирантуру Института русского языка РАН. Кандидат филологических наук. Сотрудник Института русского языка РАН. Член комитета премии Андрея Белого (с 2014 г.). Стихи и переводы публиковались в журналах «Воздух», «TextOnly», «РЕЦ», «Носорог», альманахах «Новая кожа», «Абзац», «Транслит», на сайте «Полутона». Статьи в журналах «Новое литературное обозрение», «Новый мир», «Октябрь», «Синий диван», «Русская проза». Стихи переводились на английский, французский, словенский, сербский и другие языки. Лауреат премии «Московский наблюдатель» (2011), малой премии «Московский счет» (2012) и премии Андрея Белого (2013) в номинации «Литературные проекты и критика». Финалист премий «Дебют» (2009, в номинации «Поэзия»). Первая книга стихов «Пропозиции» («АРГО-РИСК», 2011). Один из авторов учебника «Поэзия» (М.: ОГИ, 2016). Дебютировал со стихами в «Знамени» (№ 11, 2022). Живет в Москве.
* * *
Солнечный день посредине войны,
что-то приятное словно повестка
из военкомата, когда тебе девятнадцать
и река так блестит, на покатых
кручёных её ветрах уносит
работников школ, чёрные ветви
тропарёвского парка, где вот он уже
чёрный дрозд, и дальше к предместьям
до кисловатых свалок —
и звезда загорится над кунцево,
её слабый манящий свет,
ничего он не обещает: только
что время пройдёт и опять
и снова там, по холмам
в скруглённом свечении вспомню
только завязку твою на запястье
и красный, ею оставленный след
* * *
Солдатик сказал мне
недалеко от кафе,
где в сборе кураторки
культурных программ:
так пусть этот мир
сгорит целиком в огне —
и сразу услышал всплеск
аплодисментов —
разрезав реальность, они
как тучка,
как градинка,
как ураган
над нашим мозгом,
уже суховатым,
прошли, и вот уже нет их
и мира —
одни только горы над нами,
пусть скоро их сроют
ради новой любви,
чтобы снова рукой я провёл
по твоей ноге, как будто
впервые, её изучал
и похоже всё понял.
* * *
Самый красивый в московском метро,
он встречается нам нечасто, между дождями
перед самым началом июня,
он как будто внутри небольшого удушья
он как ветер что заблудился у турникетов
и стоит незаметно в углу
под прицельными взглядами
сколько жить ему? До конца лета, едва ли
дольше: не человек — взрыв смеха
между соседних станций, где-то
в туннеле на Воробьёвых, так хочется
прикоснуться, сдвинуть его непослушную
прядь и увидеть, что он — это время,
робкий поток и рокот его сквозь пену.
* * *
Так пролетела, мазнула крылом
по развязкам и трассам,
вспышками в небо где-то
горящих огней,
чтобы упасть там, где мы
курим у выхода, чтобы её поднять —
звезда, гелевым чем-то
приклеенная к жестяному
своду, где бродит пучина,
с новостью очень простой: выбрось
все эти стишки, в клетчатых
юбках наши подружки
их не одобрят, воздух расколется
жжёною пробкой осядет,
и вот мы без денег у входа
где талое время,
где мы надышали
пропавшие навсегда
только облаком где-то висит
над отдалёнными этажами
наш углеродный след.
* * *
Что же там в тёмном
сверкании моря —
отсверк бетона
под облаками
или наша тоска
под звёздами мира,
как снова затопленный
снами день, или утро
скользит по срезам,
пока мы у мола тусим
на предрассветной
пробежке туч
под росчерком рощ,
и закругляется свет
горизонтом, облаком
над пустыней равнин,
где фабрики нашей тоски
и робкий их дым,
где трассы и факелы
нефтепереработки
как маяки надежды
в неясном ещё
негасимом просторе.
* * *
Чтобы день не закончился,
когда я и ты по льду
полуприкрытой пустыни
словно у дома рядом
или на побережье
по политике ящериц мы
держим экзамен,
где тщательный ветер
волосы перебирает —
как я хочу, чтобы в панике
сердца море взорвалось,
высушив наши ладони,
там, где свернуто небо
над портом, где высота
вздёрнута над парусами
и проглочена солнцем —
и не верят они ни во что —
ни в политику, ни в победу:
так остры их края —
только в то, как скругляется
свет на восходе и мосты
засвечены там за холмами.
* * *
Когда мы были частью
свободного человечества,
жителями центра Вселенной,
последним оплотом в борьбе —
когда не только поэты,
но даже бармены
рассуждали об Агамбене и Фуко,
мы вдыхали выхлопы
Комсомольского проспекта,
как будто это Black Afghano,
и наша кровь с каждым оборотом
становилась чернее нефти.
И наши друзья — томные умники,
навсегда двадцатилетние,
где-то на Фрунзенской
или даже в Измайлово,
их подруги все в белом,
и сквозь воздушные платья —
ледяной сосок.
А мы гуляли по мамлеевским
местам где-то за Курским вокзалом,
когда майское солнце вскипало
на трамвайных путях,
и тянуло со стороны Яузы
запахом застоявшейся
истории, и если всё это
наконец-то взорвётся
чем мы будем тогда?
* * *
Среди тех, кто уехал
в запах цветущего миндаля,
тех, кто остался на автостраде,
ожидая попутки, где Каспий
раковиной нефтяной
в грядущее тянется, чахнет
цветком опалённого лета,
поднимается ветер,
скоблящий камни и почвы,
роща, и в узилище лоз —
злопамятная гюрза,
как же спрятаться ей
от гнутого неба, и нам
в клочковатой глине
на склонах
найти приют?
* * *
И вот на третий год в начале апреля,
когда я был среди релокантов
в пригороде Тель-Авива, я увидел их всех:
разрушительные машины, дышащие огнём,
все в камерах по ободьям крыльев,
на окраине Тель-Авива, где море
расстилает своё удушье, и ракеты,
прочерченный ими след. Я увидел,
как поднимается свет по ступеням,
с дождём оседая к земле, машины,
дрожание крыльев сквозь решётку
на стёртых ступенях, и проходящие люди
мне сказали: «Беги». Я увидел, как вспышка
съела мои глаза, или всё это грёза,
влажный туман двадцатого века,
затекающий под ресницы.
* * *
А. М.
Кирилл, началось, видишь там, в тучах
вращается грузно свет, напоминая
контуры отравленного цветка,
и море, ты скажешь, шевелится
за разорванным горизонтом,
и даже здесь в глубине континента
волнообразный сон, страшный его прилив.
Саша, ты видишь просвет там в долинах —
он весь подступающий день, шорох,
нас обнимающий покалыванием виска,
ты не думаешь, что теперь наша очередь
и мальстрёмы пыли, и в них раскрывается свет.
Кирилл, посмотри, вот собрались цари
в извилистых тёмных бутонах, садах,
ожидая всех нас, ведь мы уже рядом,
давай подойдём, послушаем, что обсуждают,
как проволока под напряженьем гудит,
голоса как чудесные птицы, и на красной
сетчатке — мгновенная пелена.
Саша, мы сами здесь гости, и глухо
в песке ручей как в подземельях
родины нашей, послушай со мной,
как соловей поводит свой голос
по-над тоской магистралей
и полицейских сирен.
* * *
Папик на велике
подсчёт километров и лиц,
дай же мне вгрызться в воздушные
массы или съесть пирожок этот
с войной, я помню, Израиль,
как колышется жар твой
над колючей проволокой и КПП,
и знаю, всё было напрасно,
когда мы закинулись там
на сионе, весной, и вот я ещё
здесь, в нашей реальности
суицидальной — Вася, привет!
как хорошо — сказал мне Р., что
ты не дожил, а мы всё ещё
здесь, ну, помаши нам рукой,
уезжающим от себя
в тёмные воды рассвета.
* * *
Анатом зари сквозь воду рассвета
ворон следит, как меняется берег
с каждой новой песчинкой,
там выжженный парк,
любознательный август
со своим канцелярским ножом,
освещеньем скользящий
по осенним стеклянным штольням —
он, наверное, последний, но
всё, что случилось в последний раз,
обязательно повторится: выйдет
зверь из моря, чтобы снова выйти
из моря, все поэты уйдут, чтобы
снова уйти, и в соседнем
меридиане птенец, утонувший
в бассейне, нелепым веером снова
взлетит, разрезая воду, и мы с тобой
снова будем друзьями среди этих —
сквозь август — дворов.