В русском жанре-79
Опубликовано в журнале Знамя, номер 7, 2023
Об авторе | Сергей Григорьевич Боровиков — литературовед, критик, эссеист. Постоянный автор «Знамени». Предыдущая публикация в «Знамени»: «Родственные души» (№ 3, 2023).
,,,
В силу бега времени и столь же скорого погружения в старость все чаще встречаю новые не столько слова, сколько понятия и в меру остающихся способностей силюсь понять их значение.
«В книжной лавке писателей состоялась презентация книги Натальи Гранцевой “Зеркала Шекспира”. Поэт, эссеист, волонтер шекспироведения, автор представил собравшимся уже третью книгу, посвященную исследованию жизни и творчества Великого Барда. <…> Автор книги изложил гипотезу, в соответствии с которой веселые пьесы британского драматурга являются не только праздничными фарсами, но в своей совокупности складываются в гомогенный самодвижущийся исторический сюжет, фабула которого хронологически связана с историей России/Московии».
Возможно, хронологическая связь автора Гамлета именно с Московией и содержит сакральный смысл, не знаю, но загадочную как бы профессию «волонтер шекспироведения» я не расшифровал.
,,,
Островский и Достоевский.
Достоевский, Островский.
Они вроде ценили один другого, но как-то умеренно. То есть Достоевский-то однажды исторические пьесы драматурга назвал кутьей, а тот признался: «Я не читаю и не могу читать Достоевского: голова разболится, нервы расстроятся; и все неправда. Одна у него хорошая вещь: это “Хозяйка”». Еще про «Записки из мертвого дома» отозвался, что это совсем особая вещь. На какое-то время они вступили в отношения «автор — редактор», когда Александр Николаевич дважды напечатался в журнале «Время».
Но это все присказка, а я к тому, что неожиданно открыл, как много общего содержат роман «Идиот» («Русский вестник», 1868) и комедия «Богатые невесты» («Отечественные записки», 1876). Конечно, об этом наверняка писано-переписано, это я просто пока продолжаю свою жизнь читателя, и вот обнаружил, что главная сюжетная завязка «Богатых невест» в точности копирует ее из «Идиота».
Пьеса «Богатые невесты» невероятно быстро написана (писал даже в поезде, когда ехал из Москвы в Петербург), невероятно быстро прошла цензуру и невероятно быстро поставлена в Александринке.
Она и известна менее других в силу слабости. Критика в основном повторяла, что драматург исписался, а Щедрин даже назвал пьесу «срамом».
Да, спешил, да, написал хуже обычного, потому и завязку позаимствовал — некогда было искать.
И у себя заимствовал.
Герой, оторванный от жизни правдоискатель, Цыплунов, мало отличим от Жадова из «Доходного места».
Генералы Епанчин и Гнеушев настроены одинаково благодушно, ими движет желание как можно скорее избавиться от «воспитанниц» и сделать это максимально осторожно. Оба с презрением относятся к тем, за кого намерены выдать их замуж. Но если Ганя Иволгин страдает и бесится, то скудный Пиламидов, получив отказ, идет на зов страдающей без мужа («никакого удовольствия не вижу») купчихи-вдовы, копии той, что уж была в «Бальзаминове».
Но в «Богатых невестах» есть житейский расклад, по-моему, в литературе времен Островского не бывавший, зато хорошо нам знакомый по нашему времени, когда так нередки вечные мальчики, изуродованные непомерной опекой безмужних матерей, как Цыплунова.
Удивительно, что в этой комедии вовсе нет второстепенных персонажей, там нет ни одного человека из народа, нет извозчиков, половых, даже домашней прислуги. Их отсутствие настолько обедняет действие, что в постановке саратовского ТЮЗа придумали роль фонарщика (не знаю, что он делает на сцене, все действие там днем), а петербургский театр «Алеко» превратил пьесу в музыкальную комедию с участием цыганского ансамбля.
Но почему мы как должное воспринимаем то, что великий Достоевский вынужденно спешил, полагая, что, если бы ему платили столько, сколько Тургеневу, он бы и писал того не хуже, а великий Островский не имел права писать хуже самого себя?
,,,
Юрий Олеша заявлял о намерении написать роман «Нищий».
«Так у меня возникла концепция о нищем. Я представил себя нищим. Очень трудную, горестную жизнь представил я себе, жизнь человека, у которого отнято все. Воображение художника пришло на помощь, и под его дыханием голая мысль о социальной ненужности стала превращаться в вымысел, и я решил написать повесть о нищем.
Вот я был молодым, у меня были детство и юность. Теперь я живу, никому ненужный, пошлый и ничтожный. Что же мне делать? И я становлюсь нищим, самым настоящим нищим. Стою на ступеньках в аптеке, прошу милостыню, и у меня кличка “писатель”. Это ужасно умилительная для самого себя история, ужасно приятно жалеть самого себя».
В те же годы сообщал дневнику: «Я писатель и журналист. Я зарабатываю много и имею возможность много пить и спать. Я могу каждый день пировать. И я каждый день пирую. Пируют мои друзья, писатели. Сидим за столом, пируем, беседуем, острим, хохочем. По какому поводу? Без всякого повода. Никакого праздника нет, ни внутри, ни снаружи, — а мы пируем.<…> Верните мне чистоту, я набряк… я найду чистоту мою, утраченную неизвестно где и когда… жизнь моя безобразна… я стану нищим… Я ухвачу кончик нити и распутаю клубок…»
Но даже и не пытался, а навсегда струсил в своей комфортной норке с напитками, распространив собственную роль на остальных: «Мир воображаемый и мир реальный. Смотря как воображать мир. Мир коммунистического воображения и человек, гибнущий за этот мир. И мир воображаемый — индивидуалистическое искусство. Литература окончилась в 1931 году».
Я все пытаюсь в литературе советских лет уточнить места ее созидателей, и мне сейчас важен пример другого писателя, почти одногодка Олеши, который не заявлял, а написал о нищем дворянине после Октября: «…в этом смысле человек очень великолепно устроен. Какая жизнь идет — в той он и прелестно живет. А которые не могут, те, безусловно, отходят в сторону и не путаются под ногами. В этом смысле жизнь имеет очень строгие законы, и не всякий может поперек пути ложиться и иметь разногласия. <…> Некоторые нытики способны будут все невзгоды приписать только революции, которая происходила в то время. Очень, знаете, странно, но тут дело не в революции. Правда, революция сбила этого человека с позиции. Но тут, как бы сказать, во все времена возможна и вероятна такая жизнь». «Мишель Синягин» (1930) и вообще все «Сентиментальные повести» рассказывают о постреволюционной жизни «бывших».
Как видим из своего, далекого для этих писателей будущего, Олешу интересовал лишь он сам, а Зощенко — «уважаемые граждане» страны.
,,,
Не раз рассуждал я о графомании, пытаясь разгадать явную для окружающих и таинственную для самого носителя страсть. Русская проза живо запечатлела трагикомическую фигуру графомана от классического капитана Лебядкина до Смородина из рассказа Шукшина «Пьедестал» (1973), но я, оказывается, забыл рассказ Чехова «Весной» (1886), где сочинитель не сам по себе несчастен, а рядом с земляками, умеющими радоваться просто тому, что живут в этот весенний день.
Вот садовник, нарядившийся в соломенную шляпу и поднявший сигарный окурок: «посмотрите: он стоит, подбоченясь, перед кухонным окном и рассказывает повару, какие он вчера купил себе сапоги».
Садовнику и охотнику, генералу и помещику — всем доступна радость жизни, кроме «Макара Денисыча, молодого человека, который служит у генерала Стремоухова не то писарем, не то младшим управляющим. Он получает вдвое больше, чем садовник, носит белые манишки, курит двухрублевый табак, всегда сыт и одет и всегда при встрече с генералом имеет удовольствие пожимать белую пухлую руку с крупным брильянтовым перстнем, но, тем не менее, все-таки как он несчастлив! Вечно он с книжками, выписывает он на двадцать пять рублей журналов, и пишет, пишет…».
«— Чудесная погода! Совсем весна! — говорит генерал. — А вы гуляете? Чай, вдохновляетесь? А в глазах у него написано: «Бездарность! Посредственность!»
,,,
«Беспощадный и злой Бунин (почти современник раннему Горькому), крутившийся, как овца на приколе, вокруг ужаса смерти, изображал страшную двойственность: очарование природы, великолепие красок и аромата земли и неба, и — царя этой жизни — человека, исковерканного бессмыслицей смерти, из царя, каким он должен быть, ставшего жалким пасынком, вернувшегося к троглодитскому состоянию. Социальная основа, всегда заметная у Чехова, здесь, у Бунина, вытравлена, ему ненавистна мысль, что есть какая-либо иная сила, кроме смерти. Современникам он был непонятен и враждебен, он появился удивительно не вовремя».
Горький в этом по смыслу точном, но хамском по исполнению пассаже Алексея Н. Толстого возникает потому, что статья 1928 года «Молодой Горький» написана к шестидесятилетию Алексея Максимовича, и речь там о возвышающем обмане его ранних сочинений.
Толстой не первый, кто в Бунине отметил черту, которую Борис Пильняк назовет «смертельное манит», как назывался его рассказ 1918 года.
Недавно стал доступен долгожданный 110-й том «Литературного наследства», где бездна примеров на этот счет. Вот лишь два из дневников.
«Купил 2 рубашки и белый картуз в Old England. Старик же прямо страшен. Ногти, пальцы уже совсем гробовые. Весь как во сне, но когда садится за кассу, видно, что счастлив получать и сдавать сдачу. Думает ли, что вот-вот отвезут его страшный труп на кладбище St.Jacques?» (29 июля 1940 года). А днем раньше: «Евреям с древности предписано: всегда (и особенно в счастливые дни) думать о смерти. А у меня все одно в глубине души: тысячу лет будут вот также сиять эти дни, а меня не будет».
«30 дек. 1941 Нынче написал на бумажке “Сжечь”. Сжечь меня. Когда умру. Как это ни страшно, ни гадко, все лучше, чем гнить в могиле».
Где было Алехану понять поглощенность Бунина думой о конце, если он, подобно чеховскому садовнику, правда, не без насмешки над собой, способен ежедневно радоваться окурку или шляпе… «Заказал костюм… Костюм такой, что хочется взять стул, сесть против него и плакать счастливыми слезами. — 140 марок, причем, я получил, как советский гражданин 30 процентов скидки». (Письмо А.Н. Толстого жене из Берлина 18–20 марта 1932 года)
К смерти он относился с легкостью бездумия, словно помидор. Забавно проследить смерти его персонажей, которых он вынужден порой убирать, но обстоятельства ухода поданы как-то легкомысленно.
Катиного мужа адвоката Смоковникова убивает толпа солдат. «Круглый затылок Николая Ивановича уходил в шею, вздернутая борода, точно нарисованная на щеках, моталась. Отталкивая солдата, он разорвал ему судорожными пальцами ворот рубахи. Солдат, сморщившись, сдернул с себя железный шлем и с силой ударил им Николая Ивановича несколько раз в голову и лицо…»
Поэта Бессонова мимоходом душит встреченный в прифронтовом ельнике сумасшедший солдат. А вот знаковая для России гибель генерала Корнилова, которой предшествует курящий на крыльце его адъютант Долинский, который «бросил окурок в глупую курицу, непонятно как не попавшую в суп».
Это примеры из «Хождения по мукам».
А вот из «Петра». Кончается царь Алексей Михайлович. «Потемнели глазные впадины, заострился нос. Одно время он что-то шептал, не могли понять — что? Немец нагнулся к его бескровным устам: Федор Алексеевич невнятно, одним дуновением произносил по-латыни вирши. Лекарю почудился в царском шопоте стих Овидия… На смертном одре — Овидия? Несомненно, царь был без памяти».
У Ключевского есть о литературных наклонностях царя, который «пытался изложить историю своих военных походов, делал даже опыты в стихотворстве», а приведенную сцену писатель придумал, ведь кто бы из бывших рядом бояр такое услышал и запомнил?
Я не сообщаю ничего нового об Алексее Толстом, лучшие (как и худшие) его свойства давно описаны, скажем, Алексей Варламов тоже приводит редкие примеры толстовских описаний смертей. У него был дар чисто физиологического восприятия жизни. Он всю жизнь избегал наблюдения не только смерти, но даже похорон. А когда в 1943 году оказался в комиссии, где нагляделся не только трупов, но и казней, его невероятная, повторю, физиологическая восприимчивость не выдержала, и пришел скоротечный рак.
,,,
Иван Алексеевич по возможности следил за новой литературой. Оставлю в стороне всем известное, но в прошлом году вышел долгожданный 110-й том Литнаследства, где дневники с 1885 по 1953 год, и оттуда я кое-что выписал.
«Прочитал книгу В. Лидина. Какой негодяй. Ремесленник! Составляет из прочитанного. Из меня особенно». (13 июля 1917 года)
«Читал 1 книгу “Тихого Дона” Шолохова. Талантлив. Но нет словечка в простоте. И очень груб в реализме». (3 августа 1941 года)
Процитировал словесные загогулины: «Так написан весь «Тихий Дон» Шолохова. А очень талантливый человек». (5 августа 1941 года)
«Кончил вчера вторую книгу “Тихого Дона”. Все-таки он хам, плебей. И опять я испытал возврат ненависти — к большевизму». (30 августа 1941 года)
«Кончил перечитывать рассказы Бабеля. “Конармия”, “Одесские рассказы” и “Рассказы”. Лучшие — “Одесские рассказы”. Очень способный и — удивительный мерзавец. Все цветисто и часто ужасно до нужника. Патологическое пристрастие к кощунству, подлому, нарочито мерзкому. Как это случилось — забылось сердцем, что такое были эти “товарищи” и “бойцы” и прочее! Какой грязный хам и телесно и душевно! Ненависть у меня опять ко всему этому до тошноты. И какое сходство у всех этих писателей-хамов того времени, напр. у Бабеля и Шолохова. Та же цветистость. Те же грязные хамы и скоты, вонючие телом, мерзкие умом и душой». (12 апреля 1942 года)
«Нынче и вчера читал рассказы Зощенко 37 г. Плохо, однообразно. Только одно выносишь — мысль, до чего мелка и пошла там жизнь. И недаром всегда пишет он столь убогим, полудикарским языком — это язык его несметных героев, той России, которой она стала». (7 января 1944 года)
«Прочел две книжки К. Федина — “Братья” и “Похищ. Европы”. Оч. много знает. Неглуп — наряду с этим сумбур. Выдумки.» (4 февраля 1944 года)
,,,
Бывает, привяжется строка, и никуда от нее не денешься, словно кто приказывает: повтори!
Сегодня к утру во сне: «Дело под вечер зимой и морозец знатный…» Повторял-повторял и не успокоился, пока не открыл Некрасова, и «Генерал Топтыгин» оказался еще великолепнее, чем раньше казалось.
,,,
Наверное, и в самом деле пожизненной любовь может быть только для двоих и только без детей, что я понял в старости путем наблюдений и размышлений, а про Товстогуба с Товстогубихой вспомнил как иллюстрацию, и сразу же про битком набитую девичью в распоряжении Афанасия Ивановича.
,,,
Если спросят, что такое старость, я скажу: «старость — это неудобство».
2023