Стихи
Опубликовано в журнале Знамя, номер 5, 2023
* * *
Надо же знать, что со мною случится
что же случится и что приключится
как мне бессонному сердцу помочь
преодолеть эту зимнюю ночь
Как пережить эти звёзды и снеги
эти звенящие крови разбеги
стуки и свисты в ушах и в груди
как мне услышать, что ждёт впереди
Надо надеяться, надо молиться
надо в словесную мышь превратиться
только тогда тихим сердцем уснуть
только тогда-нибудь ты-нибудь будь
* * *
Пастухи постучатся в окно
розоватой звездой Вифлеема
и блеснут: «Ты морского кота
на руках подержать не желаешь?»
Пожелаю?.. Да кто бы сказал
что желанья мои — наважденья
что все губы, что я целовал
превращаются в стихотворенья?
А морского кота подержать
я не знаю, не знаю, не знаю…
Вифлеемских ответов тетрадь
то найду, то опять потеряю…
Бергсонизм
Когда глядишь в оконное стекло
и не твоё, чужое отраженье
спешит отдать минутное тепло
чтоб погрузиться в вечное движенье —
меняют свойства пламя и вода
горят моря, мелеют небосводы
и не стареешь ты — как глыбы льда
вокруг тебя свистят чужие годы
Под музыку J. J.
Куда по воздуху перелетает грач
когда по улице сквозит воздушный дворник?..
Пусть дождь закончился, Офелия, не плачь
ведь не четверг сейчас, а вовсе даже вторник
Распалась фенечка… Вчера Екклесиаст
сказал подобное про колесо колодца
за детский плач, сказал, никто, мол, не воздаст
и слово взрослое нигде не отзовётся
Не стану царствовать на белой простыне
но стану нравиться во Сне и на Луне
хоть осень страстная в бюстгальтере багровом
как та Офелия не вспомнит обо мне
ни речью датскою, ни языком хипповым
ни язычком горячим по спине…
Около церковных стен (ангел рока)
Нет, я слышу тебя! Возле матушки-церкви
ты со мною сейчас, словно дождь, говоришь —
только в паузах между словами
дополнительно что-то звучит…
Молится, что ли, ворона?
или косточку-песню грызёт
ангел рока, летящий с душою певца
в полутьме популярных мелодий?..
А июльское солнце не скоро заходит
а вечернее солнце над куполом церкви
так бесшумно, что хочется уши заткнуть —
тишина оглушает!!!
Арманьяк
Георгий Иваныч и Александр Моисеич
за столиком в марсианском кафе
пьют арманьяк
вспоминая себя
и нас
Что ж
мы тоже сидим в кафе
Пятигорского поминаем
пьём вино
и смотрим Луну
Вот
Луну закрывает облако —
это значит, что за крымчан
поднимает рюмку
Гурджиев
Чем ответить на этот тост?
Только памятью о себе:
в Симферополе, как во сне
у окна, на углу, в кафе
в неблагоприятном месте
вселенной…
Мадригал собственной душе
Вы же самая-самая
дорогая душа моя!
Это ж Ваше оружие —
слова тонкое кружево!
В четвёртом измерении
над Вашей головой
качается растение
цветочек полевой
Какая-то былиночка
евангельский цветок…
На Вас блестит пылиночка —
астральный лепесток…
Вы светитесь, всё светится
святее, чем вчера!
Всё крутится, всё крестится
мы ангелы, ура!
Снег. И бомж Бога
Чем снег богат?
Этим и тем:
белой бедностью тела
белизной красоты
дорогой аскетикой декабря
детством ранней зимы
старостью человека
бредущего через двор
походкою зыбкой
сквозящей —
как будто незримый Дионис
сидит у него на плечах
и неслышно поёт:
«Через снег
через двор
ты бредёшь в магазин
чтобы жертву свою принести
виноградному богу родному…
О, не бойся —
никто
не обидит тебя:
я, Сабасий, тебя сохраню
и ни гопник
ни мент
ни другие бомжи
не коснутся тебя, старик
Так иди же прямей
через снег
в магазин —
приноси
свою русскую жертву!..»
Пьяница
Я вышел на улицу. Но ничего
не вышло навстречу. Звезды ли, собаки
ли я не увидел. Крыла своего
лишилась звезда. И, лишённая в драке
хвоста, подвывала собака в кустах
Слезилась ворона, тряслась мостовая
от холода. Мозг, помещённый в костях
движениям тела мешал, замерзая
Казалось, глаза не закроешь нигде
а в вечность войдёшь, помавая десницей
по этой застывшей и синей воде
вослед за звездою, собакой и птицей
Там рыба-сон обвёрнута водой
Вода, образуя речную длину
весёлых русалок несла на Луну
А ты, брат, во мраке кормил комара
и слушал, как звёзды звенят до утра
Но это не важно, не важно, не ва…
О, Лета и Речь, о, Салгир и Нева!
Счастливец многократный
По щекам Орфея слёзы
ходят, будто паровозы
Кто в вагончиках сидит?
Лаптев, Звягинцев и Сид
Рассказал об этом Богу
нимфу затащил в берлогу
поморгал и был таков —
длинноглазый Поляков
Из Лианозово
Бросил жену, отдыхал в Крыму
пил мадеру, жевал хурму
Купил футболку с Поклонской Натальей
Сравнивал Крым с турецкой Антальей
Какой-то Оле из Коктебеля
твердил: «Ты — щука, а я — Емеля!»
Однажды утром в море исчез
Наверное, пьяным купаться полез
* * *
Мы были кони молодые
копытами звенели мы
струился свет земной — Россия
средь звёзд лирической зимы
Летели гривы молодые
звенели звёзды из копыт
и свет земли — моя Россия
был сердцу конскому открыт
* * *
Мы были волки молодые
а может, сфинксы были мы
блестели дали нам родные
средь звёзд космической тюрьмы
Теперь мы стали стариками
нам дали больше не блестят
и мы холодными руками
в потёмках мучаем волчат
О волке
Долго я волком скакал в снегу
чтобы услышать земных полей
скудные толки о ни о ком
тихие зовы родных кровей
Что опрокинулся Водолей
вниз головой, волосами — вверх
слышал я сказки, но я скакал
волком, взбивающим в пену снег
«Не посрами своего хвоста
лап и клыков, серебристый волк», —
мне говорили, и я скакал
долго, а в этом я знаю толк
Мне говорили снега, поля
сказки и звёзды родной страны
рыбное олово февраля
фосфор взрывающейся Луны
Снежные сказки родных полей
слушал я, уши открыв, как смог
зубы оскалив, блестя слюной
грудью взбивая любимый снег
Долго ли, Господи, так скакать
лапы стирая в живую кровь
слушая басни моей земли
песни про родину и любовь?
Долго я, Господи, так скачу
уши открыв и оскалив пасть
долго я кровью за снег плачу
но не хочу наскакаться всласть
Долго я волком скачу в снегу
не откажись от меня теперь —
так я прошу Тебя на бегу
страшный, безумный, но Божий зверь
Про кота, царька зверьков
Кот ушастый
друг пушистый
обними меня хвостом!
Боль оставим на потом…
Призрак осени ужасный —
певческой боли античный фантом
мёртвый Орфей с окровавленным ртом —
нет, он меня не укусит! —
котик поэта спасёт своего:
зверь зарычит и не струсит!
За то, что я кошек кормил и котов
будет мне рай после смерти готов
Пушистые лапы откроют мне рай
и скажет Господь мне: «С хвостами играй!»
И вновь побегу я с хвостами играть
держа под рукою поэзий тетрадь
а каждый стишок, что я запишу
окажется новой пушистой звездой
на Божьем небе!..
Двойник
Ты вышел из летнего сада
пошёл неизвестно куда
Сияла, сияла из ада
сияла под ноги звезда
Ты вышел красивым поэтом
с отрезанным в детстве хвостом
ослеплённый чёрным светом
в этом мире непростом
Мне теперь не разобраться
где здесь я, а где здесь ты…
И осенние листья кружатся
над словами двойной темноты
Радиостанция «Последняя берлога»
I
Пегаса опыты копыт
Медовые лапы медведя
Я буду русским знаменит
хоть и не так, как Достоевский Федя
Вы знаете, я говорю о ком
Мой стих подёрнется дымком
конеубийцей-табаком
но здесь, на высоте Пегаса
целуя лапы, любящие мёд
цени (я нем) родная раса
признай (меня) народ
II
Как жаль, что мы рождаться перестали:
вон кукла глупая стоит на пьедестале
а мог бы там стоять медведь —
не так ли ведь?
III
В шкафу стоят профессора —
всадник Пушкин их герой
а целомудрие энциклопедий
их наслаждение…
Вы знаете, я говорю о ком?
Мой рот, пропахший табаком
с губами лука не знаком
но знает губы розы
Снег кружит российской прозы
словно девушки стрекозы:
от французского мундира
Толстой под ними отступал
разных сфинксов и медведей
по дороге описал
Снег смеётся русской прозы
Аспирант роняет слёзы
Пушкин скачет в тишине
на невидимом коне…
Это очень важно мне
IV
Первым снегом зима началась
словно белая книга открылась… —
ты заметил, какой здесь пролог?
ты увидел, снежинки танцуют
так, как будто любая из них —
Н. Ростова на первом балу?
А ветер — это Л. Толстой
он клубится своей бородой
он снежинки несёт, словно пашет (нет — пишет)
от начала зимы — до конца
от начала романа — к финалу…
Ты заметил?
Тогда
не замёрзни читать
снежно-русскую-долгую прозу!..
Сонет
Орфей Обезьянов, поэт-дадаист
его стихи необъяснимые
физически прекрасные, как головы животных
не просто сну посвящены, но тайной яви сна
не солнцу пушкиных, но тютчевых луне
не школе франкфуртской (без Бога гностицизму)
но темноте, вопящей в головах зверей
вселенская такая темнота
такая темнота мирообъёмная
что нас пугает Обезьянов отовсюду
и скрип его и скрежет, и прыжки
везде звереет Обезьянов-дадаист
а часто чудится: уж не во мне ли?
Да, да, да, да, да, да, да, да, да, да
* * *
Ни сверху облака бескровного
ни свиста русского окрест
ни таракана тошнотворного
ни Ялты — города невест
Мне даже слова не достанется
родного слова моего
Но что-то тянется и тянется
и нет светлее ничего
Тень космонавтики
Мне нравится думать о женщинах лёжа
и видеть, как золотом светится кожа
Мне нравится думать о женщинах, да
и слышать, как в сердце стучится звезда
Пускай в небесах растворится она —
ещё не ракета, уже не жена
1968
Женя с Беллой нежно пели
над моею колыбелью
в шестьдесят восьмом году
Звёзды родины краснели
я вопил из колыбели
совершая ерунду
А во Франции Париже
революция была
раздевалась добела
Там студенты, баррикады
сексуальные снаряды
Деррида палил, Фуко…
Это было далеко
Это было мне не надо
Сам себе я баррикада
и Фуко, и Деррида…
В мир родилась ерунда
Это я родился в мир —
постмодерна мойдодыр
Подражание Набокову
На фотографии старой, размытой
вижу подробности дачного быта:
столик, беседку, диван
вижу дорожку… Но что-то таится
возле дорожки, у края клубится
в свет переходит, в туман
Если б не это — всё было бы скучно
точно, статично, привычно, научно…
Так — понимаешь с трудом
Папа и мама о чём говорили?
Боги какие-то к дому спешили…
Что здесь за год, что за дом?
Я не родился здесь… Я ещё где-то
в бликах у края, средь дыма и света
в завязях судеб и дат
Нет меня в мире, а всё-таки вижу
столик, деревья, беседку и крышу
вижу вперёд и назад
Стать бы и мне не собою, а всеми
временем стать или, чувствуя время
теми, кто к дому идёт
Был бы сейчас я туманным, размытым
милым, забытым, чужим, знаменитым
умер бы наоборот…