Денис Балин. Фрагменты. М.: АСПИ, 2022
Опубликовано в журнале Знамя, номер 4, 2023
Господи Боже! Храни
всех потерявшихся тут —
в спальных районах страны,
где они так и умрут…
Когда Денис Балин воспевает быт — магическое проникает в повседневное: «белизна облаков — словно ангел пролил молоко», и кажется, что с нашей реальностью можно свыкнуться, пусть и с вечным желанием уехать куда-нибудь на море.
Так же легко выйти в личный космос — достаточно выбраться из информационного шума и помолчать, и тогда наступает момент честности. Балин вообще часто ловит конкретные моменты, где-то намеренно добавляя кинематографические элементы:
Вот он ей говорит те слова, что хотел так давно, —
столько слов, столько снов, расстоянье, движенье по встречной.
Вот он ей говорит. Вот замедленно крутят кино,
рассыпается снег, словно титры на кадрах конечных,
где-то использует повторы, расширяет пространство стихотворения, вызывая эхо:
Бабушка пела в Черное море
о всех когда-то желавших ее,
о всех ушедших в открытое поле,
о всех забывших ее.
Особенно игры с пространством удаются в темноте: очертания комнаты размываются, как и границы реального, а ночь является не только временем действия, но и наблюдательницей за происходящим. Во тьме даже вокзалу может привидеться, что он космодром.
Но где-то наивность отдельных строк берет верх, и стихам не хватает сильной образной системы. Например, стихотворение «Я люблю ходить по улицам…» настолько прозрачно, настолько не оставляет за собой никакого шлейфа, что хочется попросить автора «одеть» его.
В некоторых других случаях идет разъяснение образов, которое грозит избыточностью и излишней «разжеванностью»: «как Цезарю Брут, / по-предательски». Странно выглядят и заигрывания с «лайками», «контентами» и «банами». Когда стихи Дениса оказываются привязанными к современности, они звучат неуверенно и неловко, словно попытки объяснить себе самому этот сложный мир с его новыми технологиями и новой этикой. Совсем по-другому звучат его отношения с природным и вечным: «Жду, когда проснутся корни леса в земле и будут пить, чтобы ствол стал книгой, стулом…».
В поэме «Мутная река» персонажи выходят на сцену, кланяются, но только мы успеваем посмотреть на их костюмы — исчезают за кулисами, так динамично сменяют друг друга образы. На первый взгляд, поселок Мга — место, знакомое каждому жителю СНГ, пропечатанное в нашем культурном коде. Маленькое, темное, неприятное. Хтонь Мги разрослась повсюду: в страшных новостных вырезках — «дети из поселка Мга развлекаются, плавая в затопленных дворах», звучащих одновременно и иронично, и грустно; в детстве лирического героя, которое, начинаясь с веселых детских голосов, чуть не оборачивается трагедией.
Природа здесь не рада соседству с человеком, образы ее угнетающие: «глушь болот», «туч гигантских и хмурых», «где с домами толкается борщевик». Даже некоторые бытовые детали обретают мрачный оттенок: «кладбище мангалов на берегу».
Время в поселке остановилось: «Хорошо, что будущего и прошлого не существует — только бесконечное сейчас», а за его пределами нет ничего для тех, кому Мга захватила сердце. Оттого, говоря про судьбу своих бывших друзей, герой характеризует «Лиду-дочьмэра», уехавшую за границу, как растворившуюся в пространстве и времени. Часто звучат предостережения: «Митя выпил лишнего и смело ныряет в реку, где много утонуло людей, умевших плавать», «парень кричал и направлялся известно в какое будущее», словно в пространстве Мги все давно предопределено. Лирический герой не просто не надеется, он уже не хочет ничего менять и продолжает жить по правилам:
нас подготовили к жизни:
учили находиться в обществе,
считать сдачу в магазинах,
работать пятидневку,
привыкать к несправедливости.
Сначала кажется, что это история про мертвую провинцию с ее не менее мертвыми обитателями, однако удивительно меняется настроение всей поэмы. В длинном перечислении ликов Мги:
Мария Григорьевна Апраксина;
Маленький Городок Алкоголиков;
Мха; Муга; Мгла; Бабья река…
так много нежности, что произведение превращается в любовное письмо, признание в верности. Оно требует второго прочтения; со знанием открывается любование мрачной повседневностью, смакование эстетики упадка.