Повесть
Опубликовано в журнале Знамя, номер 2, 2023
Об авторе | Максим Витальевич Симбирев родился в 2000 году в Саратове. Окончил Саратовский юридический колледж при СГЮА. Сейчас учится в Институте филологии и журналистики СГУ им. Чернышевского. Работал в журнале Human. Призер международного конкурса «Верлибр». Живет в Саратове. Участник мастерских АСПИ (Нижний Новгород, Москва).
Публикация в рамках совместного проекта журнала с Ассоциацией писателей и издателей России (АСПИР).
ЧАСТЬ 1
0:12
Проснулся, отчего именно — сам не понял. В квартире никого. Родители за семнадцать лет моей жизни всегда ночевали дома. Впервые они куда-то пропали. Набрал номер мамы:
— А вы где?
— У Ларисы. Ждем скорую.
Вздрогнул. Крестная в беде. Я не ожидал, что с ней может случиться нечто ужасное. Она работала на нескольких работах, помогала нам, трудилась на даче. Пила красное вино, да и то лишь на Новый год. Зимой ходила в лес на лыжах. А на днях мы пили чай у нее дома.
Не бывает так. Робко спросил маму:
— Она жива?
— Жива. Но не может двигаться, говорит с трудом. Перезвоню позже.
— Приеду.
— Куда ты собрался по сугробам? Ложись спать.
— Я на такси.
— Мешаться будешь.
— Ты уверена?
— Да. Позже позвоню.
Она сбросила. Я понял все свое бессилие. Трудно сидеть. Тяжело стоять. Есть не хочется.
Надо мной тикали часы. Стрелка выводила из себя. Открыл окно, чтобы разбавить тишину. Подул ветер. Слепила луна.
Включил компьютер. Начал изучать признаки инфаркта, инсульта и других болезней. Прошел час, а телефон не звонил.
Почему я не плачу? Крестная всю жизнь помогала, а я не плачу. Никогда не верил в Бога, но, если ты есть, прошу тебя, пусть Лариса выживет. Ты есть, я знаю, помоги мне, я буду верить! Она не умрет. Не может. Не умрет. Так не бывает.
Проверял телефон каждые тридцать секунд.
3:11
Мобильный запищал. «Бухнем? Хата есть». Ответил развернуто, что не могу, но в другой раз обязательно приду.
В шесть мне нужно на остановку, чтобы не опоздать на автобус. В десятом классе я захотел стать юристом. Отец обрадовался и записал меня на юридические курсы. Мне удавалось совмещать их со школой. Месяц назад меня направили пройти практику в суде. Добираться до него через весь город муторно и скучно. Судья — строгая зануда. Весь месяц подчинялся ее воле, работая грузчиком в архиве. В последний день судья обещала, что разрешит посмотреть самый громкий судебный процесс. Но уже как-то и не хотелось.
4:07
Пришло смс от мамы: «У Ларисы инсульт. Мы здесь надолго. В холодильнике есть картошка и сосиска – поешь и собирайся на практику. Позвоню позже». Я выдохнул. Лариса жива! А дальше мы поможем ей. Нужно как-то занять себя. Писал всем подряд, кто был в списке друзей и онлайн. Причем даже тем, с кем был пустой диалог. Мне не казалось, что навязываюсь, вернее, не думал об этом. Писал много: как из меня не вышел футболист, как впервые победил деда в шахматы, как уже передумал быть юристом и о прочей чепухе.
5:30
Так и не поел, даже смотреть не мог на еду.
6:00
Стоял на переполненной остановке в кругу бабушек. Валил снег. Первый автобус пришел битком, и я ждал следующий. Тоже битком. Меня всегда удивляло, куда едут бабушки в шесть утра? На остановке они дружелюбно говорили друг с другом, но когда приезжал автобус, между ними начиналась вражда. Молодые равнодушно смотрели, как они пытаются влезть в автобус, и ждали следующий. Кто-то вызывал такси.
Я надеялся, что приедет хотя бы чуть-чуть свободный и можно будет повиснуть у дверей. И снова приехал полный. Метель сделала из меня снеговика, волосы закудрявились — остановка не спасла. В прошлом году ее разломала пьяная компания у меня на глазах.
6:40
Я влез в пятый автобус и стоял на самом краю ступеньки. Мужик впечатал меня животом к двери. Когда она открывалась, у меня появлялась опасность вылететь и не зайти обратно. Мы ехали медленно.
Автобус постоянно застревал в сугробах. Мне с трудом удалось вынуть наушники из кармана и включить случайную музыку. Земфира! Телефон явно шутил. Сейчас только меланхолии не хватало. Мне пришлось локтем пихать мужика, чтобы достать телефон и переключить на что-то веселое. Boney M – супер, всегда работало!
Через несколько остановок кольцо, где обычно выходит треть автобуса. С нетерпением ждал, когда отлипну от двери.
На кольце я сел и теперь уже сам включил Земфиру.
Я вышел из автобуса и оказался среди хрущевок. Снег придавал им немного красоты. Единственно-приближенное к моему веку здание и был районный суд. С виду оно напоминало стеклянный бассейн или клуб с выключенными огнями. На входе меня в седьмой раз не признали приставы. Я объяснил, что на практику. Они осмотрели мой рюкзак, похлопали по карманам и пропустили. Потом добавили вслед, что «так прикалываются».
— Доброе утро.
— Здравствуй, Виктор, — ответила Наталья Андреевна. Женщина в мантии. Напоминала птичку. — Проходи в шестой, я приду и дам работу.
В кабинете я поздоровался с секретарем Любой. Она просила обращаться к ней на «ты», а я никак не мог привыкнуть, язык не поворачивался. Всю неделю рассказывала мне про свою дочку, как она ходит в первый класс, постоянно ленится и ничем не занимается. Еще Люба постоянно говорила про второго секретаря, но я считал ее фантомом. Оказалось, что фантому двадцать два, она пришла нарабатывать стаж, а через месяц все узнали, что она беременна. Люба говорила, что девочка молодец, дети — цветы жизни, лучшее, что есть на свете. Но через минуту звонила дочке и кричала в трубку так, что я вздрагивал. Лучше бы в консерватории пела.
— Витька! Привет! — обрадовалась она моему приходу. Сейчас работой тебя загружу! Столько писем прислали, столько писем!
Я попытался отмахнуться:
— Но меня Наталья Андреевна загрузит.
— Да не-е-е, я с ней поговорю. Ты сиди и сортируй письма. Как сделаешь, опиши несколько дел, собери их в кучу, потом найди дела в архиве, номера я выписала на листочек. Все, работай, а я пока выйду.
Я специально работал медленно. Если сделать все за двадцать минут, нагрузили бы больше.
— Лю-ю-юб, если ты в магазин, купи мне энергетик, пожалуйста, — попросил я и протянул сто рублей.
— Нахал! — бросила в шутку и взяла деньги. Для сорока лет она хорошо сохранилась. Только ее усики смешили меня. А когда я узнал, что Люба в пятом десятке прячет сигареты от мамы, мне стало легче говорить с ней на «ты».
В девять пришло сразу два сообщения: первое от мамы: «Ларису перевели в палату интенсивной терапии», второе от моей девушки Алины: «Ты офигел?» Я написал маме краткое «понял», не зная, хорошо это или плохо. Алине я не знал, что ответить. Она переслала сообщение, где я рассказывал ее подруге про то, как ненавижу учиться на юриста, и еще пару про крутость Хемингуэя. «Тебе норм в пять утра с моей подругой общаться?» — добавила она.
Не писал Алине ночью, потому что она спала. Да и наши отношения, как я считал, зашли в тупик. Мне нравилось быть у нее, но гулять с ней невыносимо. Первые месяцы давались проще, тогда я обожал Алину! Но уже год мы постоянно расстаемся и миримся, мучая друг друга. Мне не хотелось говорить Алине про инсульт крестной, не хотелось нагружать ее и казаться нытиком. Даже забыл, что этой ночью я с кем-то общался, а тем более с ее лучшей подругой. Мне не пришлось много объясняться: «Прости, ничего криминального не писал». В ответ получил: «Ты в пять утра пишешься с моей лп, ты ваще норм? Не пиши мне больше». Мне стало стыдно, но написать дельную отмазку не мог. В итоге отправил «прости» и красное сердечко. Алина не ответила.
В кабинет зашла Наталья Андреевна и увидела меня в телефоне. Приготовился получать.
— Опять в телефоне… ты работать будешь, Виктор?
— Буду. Я время смотрел. Извините.
— Ты избалованный мальчик, тебе в армию надо.
— Меня не возьмут.
— А кем ты хочешь быть?
— Не знаю.
— Ты же не будешь юристом, знаешь почему?
— Не знаю.
— У тебя нет дисциплины. Никакой ответственности. Я в твои годы училась на филолога. Сутками писала конспекты. А знаешь, почему я стала судьей?
— Нет.
— У меня есть дисциплина и сила воли. Я получила второе высшее.
Вот это гордость! Надеюсь, она не читает мысли.
— Виктор, ты знаешь про Троянскую войну?
— В детстве смотрел фильм по СТС, мне понравилось.
— А про нее книга есть. Скажу больше, Виктор, война была настоящей. Хочешь почитать?
— Не особо. Люблю читать, только не про войну.
— А кого ты читал?
— Хемингуэя, Ремарка.
— Так это про войну!
— Это про людей.
Она на секунду нахмурилась. В кабинет вернулась Люба.
— Ну как, есть успехи? — спросила она со смешком.
— Ты больше читай, — сказала мне Наталья Андреевна. — Юристом ты не будешь, мягкий слишком.
Когда она вышла, Люба протянула энергетик и сдачу.
— Не слушай ее вставную челюсть, делай то, что хочешь. Только работай быстрее. И в другой раз сам пойдешь за этой отравой.
Меня окружали люди, которые уже нашли себя в жизни. Алина рисовала, мои друзья писали музыку. Даже здесь все были заинтересованы в работе. Я один не мог найти себе места, мне даже конвертики разложить трудно.
Энергетик меня взбодрил, но ненадолго. Всю работу выполнил быстро, чтобы доказать себе хоть что-то. Но уже через час из-за усталости и духоты меня вновь потянуло в сон. Мне пришло смс от друга: «Ты че, с Алиной расстался? Она опять плачет мне в личку, что ты урод». Супер! А так, значит, можно. Написал ему: «Да, она бросила меня». Пора отвечать за свои поступки. Хватит расставаний, истерик и скандалов. На такой мелкой ссоре время закончить по-настоящему. Раз и навсегда. Нужно понимать, что дальше только хуже. Но так легко разойтись невозможно.
— О чем задумался? — спросила Люба.
— Да спать хочу.
Я демонстративно зевнул.
— Ты какой-то потерянный.
— Погода плохая.
— Бог опять готовит нам сюрпризы.
— Бог? — удивился я.
— А кто еще?
— Ты верующая?
— Конечно! — быстро ответила Люба.
Прищурил глаза, посмотрел на нее и сказал:
— Это же сказки, блин!
— Какие еще сказки? Вить, не пугай меня! Какие еще сказки?
— Ну, сам я не знаю, мне типа друг рассказывал, что по учению Святого Павла первородный грех наследуется от Адама. Тогда родители должны порождать не только тело, но и души. Грешит, по идее, душа, а не тело.
С гордостью говорил о том, в чем ничего не смыслю. Даже не знал, что такое «первородный». Мне рассказывал про неточности Библии пьяный друг пару лет назад, а я почему-то до сих пор помню.
— И?
— Не сходится! — съязвил я, хотя сам плохо понимал, о чем говорю.
— Вить, не в этом заключается вера. Верить ты можешь хоть в камень. Важно, чтобы верил. Необязательно читать Библию, чтобы верить. В твои годы вера нужна тебе, а то заплутаешь, ой заплутаешь…
— Ну а кто такой Бог?
— У каждого он свой. У кого-то Иисус, у кого-то камень, у кого-то корова. Это нормально.
— Неужели ты веришь в ангелов на небе?
— Нет, конечно! Но я верю, что есть душа.
— Чем докажешь?
— Зачем доказывать, я просто верю и все, без лишних слов. Это помогает мне жить.
Вспомнил, что сегодня ночью умолял Бога, чтобы Лариса выжила, а теперь доказываю, что все это сказки. Покраснел от стыда.
— Люб, прости меня.
— Да все нормально, ты еще молодой. А в твои годы я тоже кричала направо и налево, что это сказки. Но потом жизнь научила меня верить. Даже не жизнь, наверное, а опыт. Некоторые и в старости ничего не поймут. Я говорю не только про веру, просто и в семьдесят остаются дураками.
— Это точно. Люб, я верю. Только не в парня из Библии, а в себя, в какую-то силу внутри.
— Ну и хорошо! Тебе это поможет. Вить, слушай эту силу.
— Слушаю, только не всегда следую ей. Можно сигарету?
Люба рассмеялась.
— Витька, ну ты даешь! Ты ж не куришь…
Я подумал, что обнаглел, причем не только перед Любой, но и перед самим собой.
— Да, не курю, что-то забыл. Пошли тогда ты покуришь, а я с тобой постою, мне нужен свежий воздух. И я хочу кое-что рассказать тебе, только не в кабинете.
— Ну, хорошо, пойдем.
Рассказать я хотел про Ларису. Люба без труда отпросила нас у Натальи Андреевны. Похоже, что только со мной судья плохо обращалась, потому что считала меня чужаком. Во второй день практики я перепутал порядок описи дел. Спасла меня Люба. Она единственная, с кем мог здесь поговорить. Я не понимал, с чем это связано — с должностью или с человечностью? Потом мне вспомнилось, как Люба орет на свою дочь, и больше этот вопрос не возникал.
Мы молча шли по тусклому коридору. От него тянуло в сон. Метель сменилась солнцем. Мы стояли под навесом. Снег на козырьке плавился, и вниз падали капли. Звук ударов звенел в голове. Мечтал, чтобы вода замерзла и не беспокоила меня. Люба достала тонкие «Жаду» и закурила.
— О чем речь?
— Инсульт.
— Что такое случилось? У кого?
— У крестной вчера ударил, что мне делать?
— Живая?
— Да, но ей очень плохо.
— Ну, инсульт — это не всегда смертельно. Люди встают на ноги и после него и живут обычной жизнью. Если она сама захочет, то встанет и будет ходить. А ты, Вить, должен помогать ей.
— Как?
— Заставлять разминаться и говорить с ней. Ты видел ее?
— Еще нет.
— У моей тети тоже был инсульт, она выжила. Три месяца лежала, пошевелиться не могла, а потом мы массажиста наняли, она раз-раз, и встала! Только странненькая теперь немножко, но неважно, она ходит! Вить, будь готов к тому, что увидишь другого человека.
— В смысле?
Люба затянулась и сделала долгую паузу.
— Не знаю, как лучше сказать. От инсульта часть мозга умирает, человек может чудить, может молчать, да что угодно! Я не пугаю тебя, Вить, просто будь готов ко всему.
— Готов, — соврал я. — Люб, а можно мне пораньше уйти?
— Это не мне решать, — вздохнула она. — Ты подойди после обеда к Наталье Андреевне и расскажи все как есть.
Я понимал, что очень устал, но ничего почти и не сделал, чтобы устать. Меня вымотала вовсе не работа. В любой другой день ее было намного больше.
Провозился в сыром архиве с коробками, перетаскивая их с места на место. На перерыве мне позвонила мама.
— Ты поел утром?
— Конечно, — соврал я.
— Спал?
— Немного. Мам, у тебя точно есть время?
— Да, меня пока Рита сменила.
Рита — родная сестра моей крестной.
— Как Лариса? Расскажи все, что было.
— Да что рассказывать… не очень она, ее глючит. Я сама не ожидала. Вот от нее уж точно. Ночью, пока ты спал, мне позвонили с неизвестного номера. В трубку закричал какой-то дед, как будто из подвала: «С твоей теткой совсем плохо, приезжайте, БЫСТРЕЕ!» Я подумала, что фигня какая-то. Начала звонить на Ларисин номер, не берет. Еще раз звоню, снова не берет. Я поняла, что звонил Валентин, сосед. С Ларисой что-то произошло. Папа уже грел машину внизу. По дороге я дозвонилась до Ларисы, но голос был не ее, как будто много выпила. Я спросила: «Ты где?». В ответ: «УАОАУА». «Ларис, что случилось?» В ответ: «УАОАУА». Я поняла, что надо Рите звонить, что-то очень серьезное произошло. Валентин пытался вызвать ей скорую, но он же глухой… что он сам сделает?! Объяснить толком не может. Дорога была нечищеной, снег все завалил. Примчались за пятнадцать минут. Лариса лежит с перекошенным лицом, все ладони в крови… Мы поняли, что у нее инсульт. Валентин бегал туда-сюда, как ужаленный. Он своими «чудо-иголками», чтобы сбить давление, проколол Ларисе пальцы, а оно не сбилось. Лариса говорила с трудом, но была в сознании. Объяснила, что чистила на работе ворота от снега, а он падал и падал. Голова закружилась и заболела. Вернулась домой — поспала, голова все равно болела. Она померила давление — 170/100.
Я очень внимательно слушал маму. Обидно, что вся семья: мой отец, мать, Рита, даже сосед Валентин спасали Ларису, а я нет. Потому что ноль без палочки. Рано или поздно мне стоило признаться в беспомощности. Но я не мог понять, почему меня не разбудили. Мама продолжала говорить:
— Дальше приехала Рита. Лариса пыталась объяснить нам, что не надо никуда ехать, сейчас полежит и все пройдет. А сама пошевелиться не может. Мы опять позвонили в скорую. Весь город засыпан снегом, работает несколько машин. Через полчаса нашли номер платной: «Приедем за две тысячи». Никто из нас больших денег с собой не взял. Лариса еще немного соображала и сказала, что в ящике лежит мой подарок, конверт с пятью тысячами. А у меня же днюха была, она не успела подарить. И хорошо! Лариса показала, где лежат ключи от дачи и отчет, который нужно сдать завтра. Я отложила их в сторону — сейчас это мелочи. На кону ее жизнь. Она доказывала, что встанет завтра и пойдет на работу. Через сорок минут приехала платная скорая. И что ты думаешь? Сотрудник — молоденькая девочка. Говорит, что нет машины для перевозки, но можно поставить капельницу. Мы согласились. «С вас пять тысяч». Я начала спорить, ведь уговор был на две. «Две за то, что приехали, три за то, что поставили капельницу», — пропищала девочка. Выхода не было, я отдала деньги. Она добавила, что лучше сразу купить подгузники в аптеке и одеть Ларису в зимнюю одежду. Отец сбегал в круглосуточную аптеку. Лариса начала ворчать, что никогда не залезет в подгузники. Мы с Ритой с трудом уговорили ее. Все ждали чуда, но скорая приехала спустя три часа. Причем встала через несколько подъездов от нас, потому что посередине дома застряла машина. К нам пришла опять маленькая девочка, но за ней уверенно шла женщина в возрасте. Мы закутали Ларису в зимнюю одежду, положили на носилки. Повезло, что этаж первый. Лариса бормотала: «Голову не ударьте! Голову не ударьте!» Там, где застряла машина, мы ее буквально перекидывали вместе с носилками. Рита села вместе с ней в скорую. Ларису стали допрашивать: имя, вес… самое время!!! Я понимаю, что врачам нужно знать, но не сейчас же! Лариса разумно отвечала. Ее положили в реанимацию, но через два часа привезли какую-то бабу, и Ларису перевели в палату интенсивной терапии. Якобы в реанимации места не хватило — кто-то положил им деньги в карман, очевидно. Ларисе запретили вставать, а она всю ночь куда-то рвалась. Я ее с трудом удерживала. Мне страшно хотелось спать, но на стуле фиг уснешь. У Ларисы опять начались глюки. Ей казалось, что по палате бегает девочка, и ей нужно сварить кашки, укрыть от сквозняка. Лариса не узнавала меня, принимала меня за Риту, а ее путала со мной. Всю ночь говорила про простуженную бабку, что чихами она заражает всех нас. Потом мы поменялись с Ритой. Отец отвез меня домой, а сам поехал на работу брать отпуск.
Я не был готов к таким деталям. Почему она не разбудила меня? Я мог помочь с носилками или побежать в аптеку. В машине было место. Я не понимал, что нужно сделать, чтобы меня взяли с собой. Может, спросить ее? Неудобно. Не надо.
— Мам, почему вы не разбудили меня?
— Мы ехали в неизвестность.
— Без меня. Меня нет, что ли?
— Не парь мне мозг, пожалуйста, хоть ты…
— Прости.
И опять все сделал наоборот. И опять стыдно.
— Сегодня в пять мы поедем к Ларисе, ты с нами?
Это точно мне? Готов поспорить, она говорит еще с кем-то.
— Ты меня спросила?
— Едешь или нет?
— Еду.
Меня взяли! Забыл про боль в животе и усталость. Меня взяли! Мама еще минут пять объясняла, как доехать до больницы, но я не слушал, потому что знал дорогу. Оставалась одна проблема — практика до шести. Я обязан отпроситься.
После обеда вошел в кабинет Натальи Андреевны.
— Чего тебе?
Замялся.
— Извините, тут такое дело… можно мне уйти пораньше?
— С чего бы? Уйдешь в шесть, как и другие.
— У крестной инсульт. Переживал всю ночь, очень устал.
Прочитал в ее глазах разочарование. Она смотрела куда-то в сторону от меня и постукивала пальцами по столу.
— Ой, Виктор… — вздохнула она. — Что же с тобой делать?
— В смысле?
— В прямом. Не спал, бедный? Знаешь, у меня год назад умерла мама. Я рыдала всю ночь. Но утром ждала работа. Думаешь, я отпросилась?
— Нет.
— Правильно. Думаешь, мне было легко?
— Не думаю.
— Да понятно, что не думаешь! Скажи мне, что с тобой делать?
— Я не знаю, извините…
За что я извинялся?
— Виктор, пойми, ты опять уходишь от ответственности. Тебе сколько? Семнадцать?
— Да.
— Работа сама себя не сделает. Ты очень избалованный. Взрослая жизнь не за горами! Там тебе никто не даст извиваться на сковороде, чтобы избежать ответственности. Тебя прихлопнут просто. Иди. В среду судебное заседание, не забыл?
— Спасибо большое! Нет, я не забыл.
— Приходи в десять. Посмотришь, а потом я подпишу тебе документы и отпущу навсегда.
На секунду мне показалось, что я ее зауважал. Но нет — она изверг.
— Ты пойми, я не тиран. Без подготовки ты утонешь в этом мире, — добавила Наталья Андреевна.
— Спасибо. До свидания.
— До среды.
Вернулся в кабинет, забрал рюкзак и попрощался с Любой. Она пожелала мне удачи, попросила, чтобы я не унывал и надеялся на лучшее.
Я шел к остановке. Снег больше не хрустел, снег хлюпал. До пяти нужно было убить время. До больницы ехать где-то час. По дороге к остановке гудел мотор застрявшей машины. Помог мужикам вытолкнуть ее, они поблагодарили и уехали прочь. Мне казалось, что вокруг апокалипсис. Красные от холода руки приходилось прятать в карманы. Пока ждал хоть какой-то транспорт, мозг мне напоминал, что пора спать. Чуть не прозевал автобус. Вбежал в него и сел почти у выхода с двумя бабушками. Водитель вез медленно. Через несколько остановок заняли все места. Возле меня встали еще две бабушки. Я привстал и предложил уступить одной из них. Она отказалась. Старуха с соседнего места завопила:
— Тебя вообще учили, что нужно молча уступать? Перед тобой человек больной стоит, а ты сидишь на инвалидном месте. Раньше такого не было, развелось выродков!
Встать мне было некуда, бабушки прижали меня. Я все же попытался, но водитель резко остановился, и меня откинуло назад. Сидящая рядом старуха продолжала вопить. Потом подключилась еще одна, потом еще. На меня обрушилась с криками вся передняя часть автобуса. Они называли меня чертом, бесом, мразью, тварью и желали смерти. Потом перешли на мат. Пытался объяснить, что вина не моя, что готов уступить, но меня не слышали. Уже из принципа я сидел дальше. Попытался достать из кармана наушники. Они начали давить меня с двух сторон, при этом продолжали поливать грязью.
У меня задергался левый глаз. Никогда меня так не травили. Отвечал им, только толпу в автобусе не каждый способен перекричать. Один парень решил сделаться героем и назвал меня громко при всех оленем. А это шанс выйти отсюда и заодно набить ему рожу. Он предложил мне выйти «пообщаться». Я согласился. Кое-как вылез из этого галдежа и пропитанных старостью курток. До больницы оставалось полпути. Я сжал кулаки и приготовился драться, но он извинился и сказал, что старухи бы растерзали меня. Спаситель, тоже мне! Мы недолго поговорили, после чего уехали на разных автобусах. Но набить ему рожу все равно хотелось. Меня чуть не съели бабки.
Приехал за два часа. Вокруг опять облезлые дома. Кто вообще строил это уродство? Они же угнетают людей, особенно осенью и зимой. Почему нельзя их хотя бы покрасить? На первом этаже одной панельки была кафешка. Решил, нужно выпить кофе. Я повесил куртку на вешалку и сел за дальним столиком. Удивился, что внутри муравейника может быть тепло и уютно. Очень повезло с музыкой — играло мое любимое радио Monte Carlo. Запищал телефон, это Алина. «Почему ты не извиняешься?» Я предложил ей встретиться завтра и поговорить. Поскорее хотелось объяснить, что хватит. Наша привязанность никому из нас не шла на пользу, нужно идти дальше.
Я заказал капучино. Когда официант ушел за стойку, я жадно съел просроченную слойку из рюкзака.
До встречи с Ларисой оставался час. Я грелся в тепле и думал, что скажу ей. Совершенно не знал, чего ждать. Позвонила мама и сказала, что приехали раньше и стоят у входа. Допил капучино, расплатился с официантом и пошел в сторону больницы. По пути меня радовали снежные деревья, они хорошо разбавляли убогие постройки. Когда пришел, то увидел, как от одного из корпусов больницы отвалился кирпич. Никто не заметил падения, и мне показалось это странным.
Родители стояли у центральных ворот. Забрал два огромных пакета с памперсами у мамы. Пока мы шли, заметил, что отец хромал на левую ногу.
— Пап, что с ногой?
— Мелочи.
— Хватит болеть, ты-то куда?
— Фигня.
Поверил. Он умел меня убеждать с полуслова. Мы надели бахилы и двинулись по коридору. Повсюду пахло хлоркой. Когда мы поднимались по лестнице, я оглядывался на отца и проверял, как он идет. Он шел достаточно быстро, и больше я не переживал за его ногу. Мама шла впереди.
На третьем этаже нас дружно встретили прогуливающиеся старички в разноцветных колготках. Они дружно сушили зубки, один из них бился головой об стену, а бабуля говорила сама с собой. Остальные просто молчали и улыбались. Гномики. Сумасшедший дом какой-то. Мне стало страшно. Их движения были медленнее обычных в сотню раз.
Мы зашли в палату. Я быстро оглянулся вокруг. Нашел. Лариса лежала у окна на самой большой койке, вся закутанная. Ее серое лицо светлело на фоне белой наволочки. Челюсть отвисла влево, рот не закрывался до конца. Я боялся, что это лицо замрет навсегда, в любую из минут. Глаза были испуганные, но не в привычном смысле — она сильно зажмурилась. Рядом сидела Рита.
Подходил все ближе к ней и не знал, что сказать. Надеялся, что она издалека меня не узнает. Не знал, как можно выдавить элементарное «все будет хорошо», если не умеешь врать. Мне стыдно за такие мысли, я не знал, как действовать. Меня затрясло. Что мне сказать? «Будь сильным, не теряй веры», — включился внутренний голос. Родители поздоровались. Лариса ответила громко и обрывисто. Не решался подойти к ней. Мама заговорила с Ритой, а отец смотрел на меня. Он ждал, пока я осмелюсь. Я резко сделал три шага вперед и выдавил из себя:
— Привет, Ларис.
— ПРВЕТ, — ответила она мне. Что говорить дальше, не знал. Но здесь мне помог отец:
— Ларис, узнала, кто пришел?
— ОЕГ СМЕНЧ?
Она перепутала меня со своим начальником.
— Нет, это Витя. Узнаешь?
— ПРТ, ВИТЬ.
Она задыхалась при каждом слове. Я не мог поверить, что после такого удара выживают. Господи, пусть она будет жить.
— Ларис, ты как? — спросил я.
— НМНА. ЛЖУ ВТ.
— Ты ноги чувствуешь?
— ДНУ ТОКО.
— А руки?
— ДНУ ТОКО.
Я с трудом понимал, что она говорила. Оказалось, она не чувствовала руку и ногу. В моих ушах каждое ее слово звенело дважды. После нескольких вопросов я осмелел и мог говорить почти спокойным тоном.
— Ларис, ты сильная, правда? Все будет хорошо.
— ЗНАЮ.
— Сейчас ничего не болит?
— ГОЛВА.
Она заплакала. Рита с мамой вытерли ей слезы. Лариса сбросила с себя одеяло. Я увидел ее исхудавшее тело в подгузнике и сразу бросил взгляд в окно.
— Ты чего бунтуешь? А? — спросила Рита.
— ЖАРКА.
— Сейчас проветрим, не бузи!
— ВОДЫ МОНО?
Рита протянула ей детскую бутылку воды. Лариса жадно выпила.
— Надо укутать двумя одеялами, — сказала мама.
Мы взяли с пустой кровати одеяло и накрыли Ларису. Я догадался, что голову нужно замотать в шерстяной шарф Риты, а то продует. Так и сделали. Вторую бабушку, лежащую на соседней койке, накрыла ее сиделка. Папа открыл окно и остался следить за больными, а остальные вышли в коридор.
Мама с Ритой молча смотрели друг на друга, будто без слов все понимают. У них одновременно заслезились глаза.
— Она выберется? — спросил я.
— Не знаю, — ответила Рита. — Ее нужно беречь.
— Надо мышцы разминать, пока тело до конца не закоченело, — дополнила мама.
— Да… — согласилась Рита. — Врач сказал, что мозг почти умер. От него осталось меньше третьей части. Прописали кучу таблеток, есть шанс, что она поправится. А будет она в своем уме или нет, остается только ждать.
Я не представлял, как человек может жить с тридцатью процентами своего мозга.
— Она будет прежней?
— Никогда, — ответили мне хором.
Промолчал.
— Нужно спасти ее, а там видно будет, — сказала Рита.
— Я думала, уже все. А сейчас она глаза приоткрыла, а то жмурилась и жмурилась. Говорить понятнее стала, — рассуждала мама.
— А люди живут с таким мозгом? — спросил я.
— Некоторые без него живут и ничего, нормально им, — пошутила Рита. Мы втроем на секунду забылись. Меня успокаивало, что у Ларисы есть такая младшая сестра. Она точно не даст ей умереть.
— Да тут самим бы с катушек не слететь, вокруг такие кадры ходят, — добавила мама.
— Шизики! — уточнила Рита.
Я оглянулся по сторонам. Гномики по-прежнему медленно ходили. Вернее, делали вид. Но меня не обманешь, это точно иллюзия. Они вылезали из палаты. Их становилось больше. У меня опять закружилась голова. Я оперся о стену. Как бы самому инсульт не поймать.
— Пойдем, — сказала мама, и мы вернулись в палату.
ЧАСТЬ 2
Я приехал домой с родителями в восьмом часу и сразу отключился до следующего утра.
Утром проснулся и понял, что все случившееся вчера — не сон. Подошел к зеркалу и увидел взъерошенного чертика. Такому чучелу только в Изумрудный город искать пропавшие мозги. Но это была перезагрузка, и меня она радовала. Привел себя в порядок, ничего не съел и побежал в школу.
Метель шла всю ночь и не стихала. Дороги занесло еще больше. Снег в городе никто не чистил. Люди толпами шли по улице — по-другому добраться до работы было невозможно.
Мне померещился белый конь в снежном вихре. Мороз пробил меня насквозь, спас лишь пуховик с капюшоном.
Долго отряхивался от снега перед тем, как зайти в школу. Чуть не опоздал. В холле встретил друга, рассказал вчерашний день в нескольких словах. Он ответил: «И как она сейчас?» «Спасибо. Никак», — ответил я, и мы пошли на литературу.
«Мастер и Маргарита». Я не читал, только отдельные главы про Фагота и Кота, где они всех стебали. Про Иешуа пролистывал. На оценки мне было все равно, но сюжет в кратком осилил. Я сидел в телефоне, меня не трогали. Наверное, кто-то написал мне на лбу, что все плохо. И все же край моего уха слушал про Булгакова.
Договорился с Алиной прогулять следующий урок.
Мы встретились сразу после звонка. Она быстро шла ко мне, я стоял на месте. Как всегда была похожа на праздник, хотя и не улыбалась, ей это не мешало. После «привет» мы стояли молча и смотрели друг на друга. Но я готов был сказать. И сказал:
— Алин, пора заканчивать. Мы тратим силы, десятый раз один путь. Хватит.
Какой же я идиот.
— Ты дурак? — спросила она и обняла меня.
Мне очень хотелось положить руки на ее талию, погладить волосы, прижаться к ним, вдохнуть. Но я сдержался.
— Алин, не надо. Давай закончим.
Я говорил так прямо впервые.
Алина сжала мои ребра и резко отпустила, после развернулась и ушла. Посмотрел ей вслед и мысленно пририсовал крылья ангела. Хотел быстро пойти за ней, но через секунды она исчезла за школьной толпой из параллельного класса. Алина не посмотрела в мои глаза перед уходом, как делала раньше при наших ссорах.
Еще долго стоял на месте, потом направился к выходу и прогулял оставшиеся уроки. Метель стихла. Во дворе школы встретил Алину в слезах с двумя подругами. Мне стыдно за себя.
— Стой!
Меня догнал одноклассник Гоша. Внешне он напоминал мне Наполеона. И Гоша уже знал, он всегда все знал раньше всех.
— Ты бросил, да?
— Да.
— Красава, с ней так и надо.
Я промолчал. Не бить же за это, он не обозвал ее, просто радовался. Она отказала ему и начала встречаться со мной. Гоша вынашивал свои признания несколько лет, и все впустую. Я понимал его боль.
— Го бухать сегодня, — предложил он.
— Пошли, че.
— В семь у меня, ниче не покупай, все есть.
Я промолчал.
Дома никого не было. Родители были в больнице с Ларисой. А я сидел в кресле, ел двойной батончик и запивал колой. Время опять не шло, поэтому я скачал «Доту». Пролетело только так.
Однокомнатная Гоши была в соседнем доме через дорогу, я вышел из панельки и зашел в другую. На входе он встретил меня один, но, когда мы прошли в комнату, на большом советском диване сидели еще четверо незнакомых пацанов в разноцветных толстовках: черный, белый, красный и бледно-зеленый.
Прошел вдоль дивана и поздоровался с каждым, они представились, но я никого не запомнил. Сел рядом. На столе стояло несколько бутылок пива и пустая пластиковая. Я не понимал, для чего она здесь. Мы быстро выпили, один из парней ушел за добавкой. Пустые разговоры сопровождались музыкой. Рэпом. Гоша рассказал им про мое расставание, и все обсуждали его, я был в стороне и думал, почему сижу здесь, а не у крестной в палате.
Позвонила мама. Быстро выбежал в подъезд подальше от музыки. Она сказала, что мне можно приехать к Ларисе. Я уже был пьян, стало еще хуже.
Обновлял страницу Алины каждые десять минут. Когда закончился весь алкоголь, парень в красной толстовке достал антифриз.
В такой компании я впервые.
— Гош, пойдем, поговорим.
— Сосаться хочешь? — пошутил он.
— Ты идешь, нет?
Через полминуты мы были на кухне. Удивился, что он спокоен. Я спросил его:
— Чувак, ты кого привел?
— Да я такой же. А ты че, будешь?
— Не, домой ща пойду.
— Да хорош, попробуй.
— Нафига? От него сдохнуть можно.
Он засмеялся.
— Пока не попробуешь, не поймешь.
— Да не, я пас.
— Не менжуй, давай, за то, что швабру эту бросил.
Я вскипел и сразу же толкнул его. Пиво пошатнуло меня вперед и сразу прилетело в ответ по челюсти. Мы начали бороться и повалились на пол, уронив с кухонного стола чашку. Она разбилась, и один из осколков впился в мою ногу. Гнев не давал думать мне о боли. В комнату вошли красный и черный. Они быстро говорили, я ничего не понимал, впервые слышал такую речь — говорили быстрее Тины Канделаки. Увидел их зрачки по пять рублей. Они оттащили меня к холодильнику и знатно забили ногами по почкам. Это были воздушные удары, как у супергероев. Гоша лежал в крови вокруг осколков и не мог встать. Они даже не подошли к нему, просто вернулись в зал.
С трудом поднялся и дал Гоше руку. Он принял ее. Ничего не болело, под алкоголем чувствовался только осколок в ноге. Я аккуратно сел на стул, снял носок и кое-как вытащил стекло. Крови не было.
— Странно, обычно они сидят откисают, — удивился Гоша. — Ты им не понравился.
— Забыли? — спросил я.
— Чел, я случайно. Ты сам знаешь, как я бегал за ней, — исповедался мне Гоша.
Его история мне давно знакома. Парень страдает без Алины, но она никогда с ним не будет, это совсем не ее типаж — слишком активный. Уже в пятом классе он создал какую-то группу в сети, сделал себя в ней полным властелином. Два года вел, раздавал в школе какие-то листовки, каждый день обзванивал всех одноклассников. По итогу заработал двадцать законных подписчиков.
А сейчас позвал лишь потому, что мы с Алиной наконец-то расстались. Он считал себя победителем и отмечал маленькую (для него огромную) победу с проигравшим. Я — проигравший.
— Гоша, забыли.
Я забрал рюкзак, попрощался с ним и ушел. Но на этом все не кончилось. На пустой улице мне опять померещился заснеженный конь. Протер глаза, никого не было. Услышал свист сзади. Обернулся. Двое, что приходили на кухню, выбежали на улицу за мной, за ними выскочил Гоша.
— Мы че, стеклянные? Сюда иди.
Кое-как разбирал, что они говорили. Оба были на голову выше, чем я. Гоша пытался их успокоить, но они выкинули его в снег. За ними из подъезда вышли еще двое. Они все шли на меня.
— Дельфин мля, ты че не прощаешься? Тебе втащить?! — кричал лысый в красной толстовке, самый массивный из них.
— Не надо.
— Пофиг мне.
Он ударил меня прямо в челюсть, намного сильнее, чем Гоша, но я не упал. Остальные стояли рядом как поддержка красного. Против команды «могучих рейнджеров» у меня не было шансов. Попытался ударить в ответ, но меня кинули через бедро, потом ударили пару раз кроссовками по лицу. Я почти отключился. Меня спас Гоша, который каким-то чудом смог увести их обратно. Я с трудом поднялся. Сильно кружилась голова. Выплюнул кровь на снег и кое-как дошел до дома. Пробежал мимо комнаты родителей, дома был только отец. Ничего не объясняя, скинул с себя вещи и сразу выключился.
Мне впервые за долгое время приснился сон. Мне снилась высокая гора и одиноко цветущая яблоня на вершине, которая выдержала град, землетрясение, молнии. Я никогда не видел настолько динамичный сон, тем более цветной. Это подарок свыше, честное слово.
Проснулся от крика мамы:
— Вставай, вонючка!!!
Все честные упреки в мою сторону она вложила в одно слово. Это гениально и справедливо. Она знала, что я пил, иначе бы приехал к Ларисе. Пообещал себе исправиться.
— И я тебя люблю, мам.
— В суд опоздаешь! В суд опоздаешь! В суд опоздаешь! Вставай!
— Просыпаюсь.
Точно. Сегодня среда! Сегодня судят убийцу маленькой девочки. Юридически правильно говорить «подозреваемого», но я не юрист и никогда им не был. У меня язык не повернется назвать его так. «Убийца» еще мягкое слово, как по мне. Он зарезал ее неделю назад, как раз тогда на наш город обрушилась лавина снега. На следующий день, после убийства, его поймали полицейские возле гаражей. Вместе с ним нашли тело девочки. Люди из поисковых отрядов и добровольцы преградили путь уазику, в котором везли убийцу в СИЗО, и чуть не растерзали его. Они разбили окна и пытались перевернуть машину. Если бы не сотрудники, его бы разорвали. Я представляю, каково полиции защищать чудовище.
Посмотрел на часы — пять утра. Я поднял свое тело и сел на край кровати. У меня болела голова. Посмотрел в зеркало и не нашел синяков на лице, только левая щека была больше правой. Мама принесла мне стакан воды и две таблетки от головы.
Проснулся за четыре часа до начала. Даже отец, что всегда вставал раньше меня, мог спать еще полчаса, а я нет. Подумал, что придется идти пешком в другой конец города, когда снег летит хлопьями вниз — перезагрузка. Каждый день перезагрузка, да без толку.
Я пошел на кухню выпить кофе и что-нибудь съесть. На столе уже стояли чашка и тарелка макарон с котлетой. На минуту вышел на балкон и насладился зимним воздухом. Снег сегодня валил еще больше, не думал, что такое возможно. Я вернулся на кухню, меня передернуло от резкой смены с холода на тепло.
— Как Лариса? — спросил я.
— Глаза открывает, моргает, но ничего не понимает. Бредит немного.
Ничего не ответил ей. Господи. Я обязательно поеду к крестной после суда.
— На практику на такси поедешь? — спросила она.
— Не-а, пешком пойду.
— Чокнулся! Как пешком?
— Нет выбора, мам. Все дороги завалены, никто не проедет к нам, вообще никто никуда не проедет. Люди пешком ходят.
— Не пойдешь никуда.
В другой день с радостью, но не в этот. Я не могу пропустить такую возможность. Наталья Андреевна разрешила мне сесть в первом ряду. Я посмотрю убийце в глаза. Никогда не смотрел в глаза душегуба.
— Не могу, сегодня судят убийцу девочки.
— Тогда напиши, как дойдешь. Будь осторожен.
Я надел белую рубашку, поверх надел зеленый свитер. Кальсоны, теплые джинсы, высокие ботинки с мехом, шапка с помпоном, куртка, в которой я превращался в колобка, перчатки, наушники и сто рублей в кармане — я вооружился.
Была одна узкая тропинка на всех, кто шел на работу. Чтобы обогнать кого-то, нужно было почти по бедро провалиться в снег и быстрыми рывками вытолкнуть себя вперед. Некоторые уступали мне, потому что я несся, словно лыжник. С трудом обогнал какого-то мужика в смешной ушанке. Он шел быстрее всех, кроме меня. Показалось, что его взбесил мой рывок, мужик ускорился и не отставал. Пытался оторваться от него, но он в упор шел за мной. Я перепрыгивал прохожих быстрее и быстрее, как в Марио, а мужик почти бежал и не хотел отставать. Резко ушел от меня вправо, чтобы обогнать, но завалился набок, продавил собой снег и красиво ушел под него. Я даже вспотел. Но оторвался далеко.
Примерно через километр дорога расширилась так, что могли пройти двое. Это была длинная аллея. Снежная сказка. Сбавил темп и включил музыку. Песни включались наугад, мне попалась The Do — «Dust it off». Меня унесло совсем далеко, совсем надолго. Я был не вместе со своими ногами. Закрыл глаза и шел вперед. Мне вспомнилось, как летом, на этой же аллее, сидела моя крестная и торговала дачными фруктами. Я сидел рядом. Все зелено, она угощает меня яблоком, а я чавкаю и спрашиваю:
— Ларис, ты помнишь, как в детстве напугала меня?
— Помню только про волков.
— Ага, мне родители рассказали. Ты придумала, что вокруг моего дома бегают волки. Я после этого спрятался под кровать и не выходил из дома несколько недель.
Она засмеялась в голос так, что сползли очки.
— Помню. Ты же болел тогда, я поэтому сказала.
— Болел?
— Пневмония, ты мог умереть. Тебя местный врач поил сиропчиками, а тебе становилось хуже и хуже. Родители запаниковали. Они нашли врача с божьими ушами, она услышала воспаление легких, и тебя сразу положили в больницу, сотни уколов, потом еще реабилитация дома.
Вечером того дня я спросил у родителей, потому что ничего не помнил об этой истории, и узнал, что это она нашла врача через своих знакомых.
Я пустил слезу. Наконец-то. Когда вытер глаза от снега и слез, увидел настоящее. Аллею полностью завалило, наше место с крестной изменилось, его попросту не было. Как раньше не будет. Песня кончилась, кое-как достал из кармана телефон и поставил на повтор.
Я послушал пятый раз песню. Все беды были впереди, ведь взрослая жизнь только начиналась. Начал понимать, почему люди верят в Бога. Аллея закончилась, я ускорил шаг. Оставалось одолеть еще половину.
Никогда не понимал убийц. Люди и без них умирают, а они заделались в помощники смерти или стали ее частью. Мне нужно посмотреть ему в глаза, хотя бы просто на него, хотя бы издалека, только так я пойму — человек он или нет.
Весь путь занял около трех часов. Рядом с судом стояла толпа людей. Одна конвойная машина вместо трех обещанных. «Хотя бы одна проехала, уже хорошо», — подумал я.
— О, зырь, снеговик пришел! — сказал один из приставов.
— Ха-ха, реально, — поддержал второй. — Холодно смотреть на тебя, давай быстрее.
Они пропустили меня без проверки. В коридоре встретил Наталью Андреевну.
— Здравствуйте.
— Здравствуй, Виктор. Проходи в зал и садись на первый ряд, а то потом все займут, войдут журналисты, активисты и еще кто-нибудь.
— Хорошо.
Я развернулся в сторону зала.
— Стой, — крикнула она, — Расскажешь потом, как тебе процесс.
— Конечно.
Слишком много возни со мной, не похоже на нее. Да и зачем ей знать, что я думаю?
Вошел в огромный зал и сел на первый ряд с краю. Никого, кроме приставов, пока не было. Чуть позже зашла Люба, поздоровалась со мной, рассказала, что будет помощником судьи, потом спросила про крестную. Я ответил, что ей «чуть лучше». Люба покачала головой и вышла.
Просидел час в телефоне, периодически проверял страницу Алины — без изменений. Потом стал свидетелем, как судебный зал превратили в театр. Один за другим заходили статные люди в костюмах, некоторые парочки шли под руку, как на бал. Проходили на первый и второй ряд, но рядом со мной не садились. Когда прошла вся элита, начали заходить журналисты, а затем и простые люди. Наталья Андреевна разрешила съемку.
А потом в стеклянной комнате появился он — убийца. Он выглядел никак: поникший, выбритый и немного чумазый. Сел с краю, скрестил руки и облокотился головой о стекло. По краям встали полицейский и пристав. Бесплатный адвокат зашел вместе с прокурором, они о чем-то говорили, как будто были друзьями. Возле изолятора стояла лавка, на которую он приземлился, прокурор напротив. По центру между ними стояла трибуна.
Вернулась Люба, а за ней вошла Наталья Андреевна в мантии. Все встали.
Суровая черная птица долго зачитывала правила, я вслушивался между строк весь процесс. Пальцы сами нажимали по кнопкам, и я записал в телефонную заметку так:
«Вся его сатанинская сущность, все его омерзительное безобразие стояли на последнем суде. Он извивался как змий на огне, шумел и злобно скрипел зубами. О, преступный враг существования, гордость породила в тебе гнев и вражду против мира людского. Жестокий тиран, ты принес смерть и породил Апокалипсис. И восстало все неживое, вся тварь видимая и невидимая, как узнало о твоем детоубийстве. Солнце померкло над нами, луна затмилась в ночи. Ты — ничтожный безумец, поднял руку на дитя. Ты преступник и получишь по заслугам; я повергаю тебя в страну мрака и отчаяния. Апокалипсису наступит конец».
А на деле суд прошел немного иначе.
Адвокат почти не защищал клиента и в целом к процессу был безразличен — холодное сердце юриста. Прокурор выплеснул несколько ударов неоспоримых доказательств и настойчиво рассказывал свою версию, где подробно описал жизнь обвиняемого. Вкратце: он окончил пять классов, нигде не работал, сидел в тюрьме за кражу, избивал свою больную маму. Я посмотрел в глаза убийцы, и все описание совпало. Никто не хотел оттягивать приговор. Подсудимый не сопротивлялся, он долгое время сидел на месте как ни в чем не бывало. Кивал головой, иногда неразборчиво выкрикивал. Потом начал быстро ходить и трогать стекло руками — вылитая обезьяна. Люба записывала весь процесс. Работа помощника не так проста, как мне казалось.
Свидетели окончательно добили дело убийцы. За трибуну встал отец убитой девочки, по лицу было понятно, что он растерзал бы за свою дочь, была бы любая возможность. Козырем, чтобы увеличить приговор, была мать душегуба. Ее ввезли на инвалидной коляске. Она рассказала против него все, что могла.
Больше всего меня пугала невозмутимость убийцы. Душегуб плюнул на пол и сказал, что убьет свою мать. Зал опять загудел. Меня чуть не вырвало. Никто не выступил в его поддержку, среди людей ему нет места, его невозможно понять или хоть как-то оправдать, я впервые говорю, что человек — не человек.
Судья ушла в другую комнату, чтобы вынести решение. Через пять минут все снова встали, так быстро Наталья Андреевна еще не возвращалась. Ему дали пожизненный срок и увели от людей навсегда. Все закончилось.
Я ждал, пока все зрители и участники разойдутся. Некоторые люди тоже остались на своих местах. Обернулся и посчитал — две дюжины. Даже когда все вышли, они неподвижно сидели. Потом встали, синхронно кивнули и цепочкой покинули зал. Наталья Андреевна и Люба подошли ко мне.
— Ну как тебе? — спросила судья. За все заседание у нее ни разу не дрогнуло и не дернулось лицо.
— Тошнит немного.
— Слабый, — упрекнула меня Люба.
— Не мое это, не смогу приходить домой и говорить, что все хорошо, когда все так.
— Все так — это как? — поинтересовалась Наталья Андреевна.
— Маньяки, педофилы и еще полно кого. Наш мир опасен. А кто эти люди, что кивнули?
— Тебе показалось, — ответила Люба.
Да, мне «показалось», конечно!
— Виктор, они просто есть, смирись с этим, — сказала Наталья Андреевна.
Не стал спрашивать, кто именно «есть».
— Как с таким смириться в семнадцать лет? — спросил я.
Люба похлопала меня по плечу.
— Ты хороший парень, у тебя все впереди. Мы обе рады, что ты работал у нас, — сказала она.
Они отдали мне мои документы. Мы даже обнялись на прощание. Я убрал бумаги в рюкзак и пошел пешком в больницу к Ларисе. Снег закончился. Через час вышло долгожданное солнце.
В детстве я ходил в один и тот же садик. Проучился в одной школе. Дружил лишь со своими одноклассниками. Бегал за чипсами в один и тот же магазин. Ходил на тренировку по футболу в соседнюю школу. У меня была одна девушка. Мои родственники всегда были рядом. Я знал, что в воскресенье крестная приедет ко мне пить чай. Я прожил семнадцать лет при одном президенте, в одной стране. В стабильном мире, где отклонение от правил вызвало у меня жутчайшую панику.
Зашел в больницу. Гномики больше не бегали по коридорам. Больные спокойно общались друг с другом. Спокойно дошел до палаты. Увидел чудо! Крестная сидела на кровати, закутавшись в одеяло, рядом с ней стояла мама. Лицо Ларисы больше не было настолько перекошенным, как в прошлый раз. Я подошел, поздоровался с мамой, а потом аккуратно обнял крестную, она дотронулась правой рукой до моей спины.
— Витя?
Узнала!!!
— Я, Ларис. Как ты?
— Нормально. Вот, сижу. Сижу, вот.
— Все хорошо?
— Почти.
— Рука левая двигается?
Покачала головой, что нет.
— А нога?
— Не-а.
— Тебе время нужно, потом будешь по парку гулять, цветы на даче собирать.
Она заплакала. Казалось, мышцы лица застыли.
— Ларис, ты чего! Не реви! Все будет хорошо, — попыталась успокоить ее мама, погладив по лицу.
Крестная говорила быстро и громко, через слезы:
— Ко мне приходил вликан в палату, он быль такой бошой, чьто сам горбатился, он был без одежды, мне стала ево жалко, я хотела дать ему одяло, а то замезнет бедний. А в кне стоял диназавар с крылями, он ломился-сюда-но-я-не-открыла-окно, — добавила она.
Успокоилась. Я почти поверил, потому что всегда интересовался мистикой, но потом вспомнил, что ее мозг почти умер. Боялся что-то сказать. Я еще не осознавал, что от моей крестной, которую знал, почти ничего не осталось.
Снег полностью растаял спустя неделю. Ларису выписали. Она заметно поправилась, и меня это радовало. Рита взяла уход за сестрой на себя, а мы приезжали к ней каждые три дня — привозили лекарства и подгузники.
Мне нравилась квартира с высокими потолками. Я сидел рядом с Ларисой и вслух читал книги. Фантастику запретили, потому что ночью к ней приходили динозавры и великаны. Мы все вместе заставляли ее делать зарядку. Особенно Рита, она боролась каждый день. Лариса ленилась, но через долгие уговоры соглашалась и пыталась шевелиться. Левая часть тела не работала совсем, но крестная научилась выбрасывать ногу вперед, и мышцы значительно окрепли. В один из мартовских дней, когда мы приехали в гости, она наотрез отказывалась заниматься. Мне часто приходилось врать, придумывать истории, чтобы сдвинуть с места.
— Ларис, так и будешь лежать? — спросил я.
— Ага, устала чота.
— Ну пожалуйста, вставай.
— Не хочу.
— Пожалуйста.
— Не.
— Пообещай, что станцуешь на моей свадьбе.
— Обещаю.
И зарыдала. Она не просто ляпнула слово, как пришлось сделать мне с предложением, она поняла, о чем я сказал. И крестная встала с помощью ходунков. Правда, только в этот день, потом забыла и продолжила лениться.
— Может, тебе музыку включить?
— Хочу «Вальс цветов».
Включил. Убрал все препятствия в комнате. На моих глазах Лариса поднялась, оперлась на ходунки и начала нарезать круги по комнате.