Александр Васькин. Повседневная жизнь советских писателей от оттепели до перестройки
Опубликовано в журнале Знамя, номер 2, 2023
Александр Васькин. Повседневная жизнь советских писателей от оттепели до перестройки. — М.: Молодая гвардия, 2022.
Новая книга публициста, специалиста по советской культуре Александра Васькина, перекликающаяся с недавним его трудом «Жизнь советской столицы при Хрущеве и Брежневе», — чтение занимательное, но неоднозначное. Ориентированная на широкий круг совершеннолетних читателей (хотя и 16+), она будет наиболее интересна представителям старшего поколения… не имеющим прямого отношения к литературной среде. А также приглянется всем, кто любит советскую историю, традиции и тайны.
Вышедшая в серьезной серии, почти «ЖЗЛ», эта энциклопедия несводима к набору баек, анекдотов, курьезов, конфузов, пикантностей, бродячих сюжетов и ностальгических стереотипов. Часть глав располагает к размышлениям и сомнениям, а не только склоняет держаться за животики и давиться булкой. И все же большой вопрос, насколько это познавательное, а не развлекательное издание: как кажется, ничего нового здесь не открыть. Уж жизнь-то членов Союза писателей, особенно в нестрашные годы его благоденствия, только ленивый автор-современник не затронул в мемуарах. Другое дело, что воспоминаний этих бесчисленное множество, а здесь все в одном месте, отобранное, скомпонованное, ловко сплетенное в единое повествование: «Не надо звать, / Не надо ждать, / А можно взять / И почитать». А если что-то из источников вызовет особый интерес, можно углубиться самостоятельно.
Жанр «книга о советских писателях» не нов. Об этом в художественной форме писали Михаил Булгаков и Валентин Катаев, в полухудожественной — Аксенов, в документальной — Сергей Беляков и Михаил Золотоносов, Наталья Громова и Майя Туровская. Первые два не отличались добротой к коллегам (на письме), Аксенов многое приукрасил, Беляков, напротив, для простого читателя слишком основателен, а теперь есть «веселый вариант». Труды о «старших» писателях тоталитарной эпохи (книги Громовой, Туровской, Золотоносова, Белякова) часто тяжелое, а не досуговое чтение; а вот жизнь «шестидесятников», так называемого «младшего» поколения — сравнительно — красива и свободна, читать о ней приятно.
Придирчивый человек может посетовать на внимание Васькина преимущественно к «официальным писателям»: где же те многочисленные авторы, кто не был связан с Союзом писателей? Тогда уж книгу надо «Историей Союза писателей» называть. Других любопытствующих заденут авторские полезные отступления, где он разъясняет, что есть лагерная, производственная, лирическая, деревенская проза, кто возглавлял «Новый мир», как формировался Союз писателей, что именно и в каком порядке написали А.И. Солженицын, А.Т. Твардовский… Элементы «учебника по советской литературе» необходимы для далекого от темы человека, но вызывают обидное чувство у лица, понимающего в предмете.
Композиция этой динамичной книги напоминает анекдот о маршруте автобуса, являющегося аллегорией жизни: «Роддом — Завод — Больница — Кладбище». Васькин с любовью повествует о том, как советские классики (или те, кто считал себя таковыми) в относительно счастливое «вегетарианское» время 1960–1990-х годов сначала творчески отдыхали, потом заседали, затем поправляли пошатнувшееся здоровье, переживали о премиях, хлопотали о жилье, заботились о своих будущих достойных похоронах и, наконец, вздыхали о своей славе у нас и за рубежом. Автор книги с большой заботой относится к своим персонажам, которые далеко не всегда этого заслуживают. Он чуть ли не водит их гулять в Летний сад, словно бы речь о больших детях (творческий человек — выживший во взрослом ребенок, по словам Урсулы ле Гуин) или, в хорошем смысле, о заповедных редчайших животных.
«Однажды (в Доме творчества) Шагинян не пришла на завтрак. Тарелка с любимой манной кашкой осталась нетронутой. “Наверное, опять по ягоды пошла!” — подумали соседи по столу. Но и за обедом место Мариэтты Сергеевны оказалось пустым. <…> Долго стучали в номер, но поэтесса не отзывалась. Классики были в теле, хлипкую дверь выломали легко и увидели работающую за столом Шагинян. Рядом на столе лежал выключенный слуховой аппарат. Она подняла на мужиков глаза и сказала: “Думали, я сдохла? Даже и не надейтесь!”»
Васькин отвечает на читательский стереотип, подыгрывает воображению простака как глобально — мифу об эпохе, так и в частном — биографии того или иного деятеля. Это делает книгу востребованной «массово», но не столь интересной для специалиста. Писатели пьют до положения риз, глухи до ломания дверей, женщины идут к ним косяками, тонут они непременно трагически и с глубоким значением. Море у них слишком синее, потолки слишком высокие, вся икра настоящая, но и пуля, кстати, тоже. Остается только один вопрос — а шедевры настоящие ли?
Основная часть книги затрагивает быт и нравы тех писателей, чье славное имя до нас не дошло. Или, что еще больнее, дошло в ином качестве. Такой выбор оправдан: про Распутина, Астафьева, Айтматова и Довлатова сегодня можно почитать на любой вкус — от солидной биографии до серьезного анализа творчества. Но герои эпохи — Сейфуллина, Марков, Софронов, Гладков, братья Тур, Кешоков и др. — остались в узкоспециальных учебниках и афоризмах. А кто-то, как Литовский или Ермилов, стали притчей во языцех. Несколько поколений советских писателей (счет даже не на сотни), почетных членов Союза, чиновников от литературы, руководителей лито — живы только в мифах о застольях, огромных тиражах, роскошном отдыхе в Прибалтике и дрязгах в ЦДЛ. Их прямой продукт — писательское слово — не дошел до нас. Конечно, можно поискать в архиве — но никому нет до этого дела. Основная масса «писательской элиты» не имела прямого отношения (и способности!) к своему роду деятельности — вот какой вывод следует из труда Васькина. Поэтому претензия, что пишет-то он все о праздниках, коммунальных неурядицах, похоронных обрядах, голосованиях и вставаниях, порой забывая о главном — об анализе текстов, о красоте и музыке писательского слова, о «младенце», ради которого и вся вода, — необоснованна. Как раз о главном и пытается сказать Васькин, другой вопрос, услышим ли мы. Выражение «советский писатель» стало двусмысленным, «союз членов Союза писателей» — оскорбительной шуткой. Драматург дошел до нас похождениями, лирик — запоями, критик — доносами, сатирик — голосованием против Пастернака. Конечно, кто святой, да и время было «такое», но как бы хотел современный писатель остаться в этой истории — и вообще, хотел бы?
«Госпремия Украинской ССР имени Т.Г. Шевченко, Ленинская премия, Госпремия СССР, масса орденов и медалей, главная из которых — золотая медаль “Серп и Молот” Героя Соцтруда украсила грудь писателя в 1987 г., что вполне укладывалось в общую схему, ибо фамилию украинского классика мы уже встречали в прошлой главе, под тем самым письмом. В общем, дальше некуда, только в космос или на мавзолей. Или на девятый этаж Дома творчества в Дубулты».
Васькин не принадлежит к очевидцам, захлебывающимся от пафоса или возмущения в рассказах о времени былом. Он умерен, ироничен, почти циничен, без идолопоклонства — порой это даже задевает. Не то чтобы мы слишком романтизировали Рязанова или Тарковского-старшего, но видеть их кверху пятой точкой, ищущими розетку для бритвы под пианино или вынимающими непристойную занозу, нам неловко. Автор иногда выступает как обличитель — например, Шагинян, Тихонова, Федина, запятнавших себя участием в массовой травле. Тогда мы в смешанных чувствах: все так, но легко судить в мирное время людей, живших в страшную пору. Писатель не обязан быть образцом героизма, мужества, чести и справедливости, другое дело, если он плохо пишет… Хотя, как мы видим из книги, эта проблема легко решалась при наличии связей и средств еще в те времена.
«Моральная» точка зрения Васькина, обыгранная еще И.А. Крыловым, — не только его беда: и другие критики судят писателя не за его непосредственное дело, а за недостаточную гражданственность или сложную биографию. Иная крайность — автор почти нравоучительно отмечает достойное, порядочное поведение некоторых героев книги — Астафьева, Аксенова, Галича, Нагибина. Приятно, когда известный писатель еще и образец для подражания в жизни: смелый, правдивый, «несклоняемый», предпочитает изгнание «жизни по лжи», истинный патриот. Но ведь читаем мы его не поэтому! Смещение акцента на ценность образа жизни и гражданских действий личности (особенно Твардовский, Солженицын) порой и вовсе заставляет забыть, что перед нами прекрасный русский лирик и неоднозначный представитель лагерной прозы, а не высокопоставленный чиновник и скандальный диссидент.
«Нравственный подход» к истории литературы — такая же проблема, как и «чинопочитательный». Можно ли рассматривать авторов с точки зрения морального разложения (доносы, сорокаведерное пьянство, литературное рабство, подписание расстрельных реляций, беготня за орденами и предпочтение красной икорки) или незапятнанности (перенесение тягот жизни, нестяжательство, труд на производстве, писание по совести)? Всем понятно, что плохим быть плохо и как не надо, делать не надо. Другое дело, что Довлатов и Аксенов писали лучше Софронова и Маркова. Что Распутин был талантлив, а Гончар — большой вопрос. В годы моей учебы педагоги говорили, что литература не монастырь, за нравственное (вариант — правильное) поведение очков не полагается.
Повествование приводит к «кощунственным» мыслям: зачем изучать и помнить историю Союза, который не пригласил Астафьева на новогодний праздник, возмущался «грустным концом» у Айтматова, травил Пастернака, но трогательно вспоминает о Шагинян, Олесе Гончаре, Гладкове. По какому признаку объединены эти люди, не считая лояльности к властям, определенной беспринципности, тяги к материальным благам, способности написать связный текст по указке и потребности «выйти из народа»? Есть ли польза от такой организации и кому — литературе, Господу Богу, читателю, миру? А если нет, тогда — что есть? Неужели под соусом из анекдотов, исторических курьезов, парадоксов эпохи нам преподносится история про то, каким не надо быть? Плохим человеком, плохим писателем, все вместе. Но тогда это совсем не веселая книга, а очень грустная: «Жили-были, ели-пили, / Воду в ступе толокли, / Вкруг да около ходили, / Мимо главного прошли».Может быть, эта история и рассказана нам для того, чтобы мы помнили?