Стихи
Опубликовано в журнале Знамя, номер 12, 2023
Об авторе | Александр Левин (14.03.1957, Москва) — поэт, автор-исполнитель, записал несколько альбомов песен на свои стихи, выпустил компакт-диски: «Французский кролик» (1997); «Заводной зверинец» (1999); «Untergrund» (2004); «О птицах и рыбах» (2006); «Лёгок, но не легковесен» (2010); «Мы живём у ржавой речки» (2015); «Песни неба и земли» (2007). Автор многих поэтических книг, среди которых «Биомеханика», (1995); «Орфей необязательный» (2001); «Песни неба и земли: избранные стихотворения 1983–2006 годов. (М.: Новое литературное обозрение, 2007) С 1997 года Александр Левин ведет в интернете персональный сайт, включающий электронную библиотеку «Друзья и Знакомые Кролика». Автор известной книги «Самоучитель работы на компьютере», выдержавшей с 1995 года множество изданий. Живет в Москве. Постоянный автор «Знамени». Недавние публикации в «Знамени» — «Поэт в России больше не поёт» (№ 4, 2019); «Щас найдём квитанций!» (№ 12, 2021).
Тектоническое
Твоя судьба тебя не подвела!
Такие были странные предвестья!
Такая дурь над городом взошла,
что двинул дом с насиженного места,
потёк асфальт, как грязная вода,
со стоном лопнул кабель телефонный
и расслоился воздух, как слюда,
в качнувшемся пространстве заоконном.
Твоя судьба тебя не подвела!
Какие нынче разыгрались силы! —
сползает дёрн, как скатерть со стола,
и днищем вверх плывут автомобили.
Гляди, гляди! Увидишь ли потом
такую жуть, щекочущую нервы?!
Стволы деревьев скручены винтом,
но есть ещё бутылка и консервы…
Идёт вразнос затейница-судьба,
потёк гудрон по мутноватым стёклам.
Ну, что тут скажешь?.. Наша жизнь — борьба!
Возьми стакан, налей и тут же хлопни…
И ты спокоен, можно продолжать…
Хрустит бетон и, расширяя дыры,
большой тесак консервного ножа
вскрывает потолок твоей квартиры.
(11 февраля 1988)
Петуния мэру Москвы
Не стригите наши жёлтики
вашей злобной хлеборезкою!
Не срезайте наши листики
разной формы и размерности!
Не нужны нам с Марь-Лексевною
ваши скучные газончики,
все химически-зелёные,
одноцветно-однотонные —
взгляда некуда уткнуть!
Даже эти ваши клумбочки
с бледнолицыми тюльпанами,
с фиолетними петуньями,
с красно-жёлтыми бегоньями
не заменят наших жёлтиков,
наших лютиков с сурепками,
наших лучших одуванчиков —
не заменят никогда!
И теперь мы с Марь-Лексевною
обращаемся к правительству
не с петуньей, а с петицией:
наших жёлтиков не трожь!
Наших травок, наших листиков
разной формы и размерности,
без которых нам с Лексевною
взгляда некуда уткнуть!
Ещё одна петуния — мэру и президенту
Из города пропали воробьи!
Вороны целы, голуби на месте,
скворцы погуливают, трясогузки скачут,
а воробьёв не видно! Почему?!
И как без них мы будем дальше жить?!
Кто по утрам для нас чирикать будет?!
Не кукарекать или требовать: «Пить-пить!»,
не каркать, не курлыкать, а чирикать?!
Ну кто для нас щеглы?! Нам зяблики никто!
У нас и соловьи, бывалоча, певали!
А нынче перестали… Ну и что?!
Нам воробьи нужней! Куда вы их девали?
Неужто это Мэр отдал приказ,
чтоб все чиновники сачками их ловили,
пока мы спали, убаюканные сном,
и птичкам даже гнёздышек не свили?!
А может, Президент издал Указ
бедняжек депортировать from Russia?
Сослать в Ташкент певцов свободы нашей?
Или на Брайтон выслать сей же час?
От возмущения я перешёл на ямб.
Представьте — на кондовый пятистопный!
И даже как бы в рифму наваял
сей гневный стиш про умысел преступный.
Армагеддон подкрался незаметно!
Его проспали Путин и Шойгу!
Верните, это, воробьёв! И не в тайгу,
а к нам в Москву! В Гольяново конкретно.
* * *
Когда я был маленький,
я всегда носил валенки,
шапку с ушами, мохнатую шубу,
вязаный шарф и варежки.
Меня на санках везли до садика,
а я зевал и смотрел на валенки.
Это сейчас я большой дяденька,
а тогда я был ещё маленький!
Вот я и сидел да смотрел на валенки,
а на валенках были галоши.
И так блестящи были они! так хороши!
Тогда ведь и оттепели случались тоже,
а в галошах и в луже потопать можно,
не промочив ноги.
Или промочив, но совсем немного…
Я же был тогда маленький!
В чём ходить-то мне? Ясно, в валенках!
Детский садик был в жилом доме, в полуподвале,
полуокна его торчали наружу,
возле этих окон мы и гуляли:
долбили лопатками замёрзшие лужи,
снежками друг в друга пуляли,
лепили бабу, копали норки,
катались на санках с горки.
И хотя я был ещё маленький,
я не был сынок маменькин!
А какое суровое было время! —
на улице минус двадцать и снега по пояс
(не для взрослых по пояс — для маленьких,
у которых галоши и валенки),
но маленькие одевались и шли на прогулку…
Ну и что ж, что мороз, ну и что ж!..
Нас морозами не проймёшь!
Шли по заснеженному переулку,
взявшись за руки, топали парами…
Это теперь мы сделались старые,
а тогда мы все были маленькие
и всё время носили валенки,
ели суп и кашу, запивали компотом,
сидели на горшках, спали на раскладушках,
пели хором, танцевали, играли в игрушки,
возили по полу машинки и танки
и ждали, когда же нас увезут домой
и мы будем ехать на санках,
зевать и смотреть на валенки…
Куда ж ещё смотреть?
Мы же маленькие…
Как я провёл предновогоднюю неделю
1. гулял по коридору
смотрел в пол
смотрел в потолок
смотрел на мир
с высоты пятого этажа
шестиэтажного здания
смотрел на все четыре стороны
хоть и плохо себе представлял
где тут юг
а где нет
на всякий случай всё это сфоткал
днём
утром
и вечером
так, для памяти
заодно снял серию фотошедевров
«Автопортрет поэта
в больнице номер пятнадцать»
лица
как обычно
не увидать
но кто-то похожий на поэта
в больнице номер пятнадцать
там всё же виднеется
если присмотреться
двадцать раз засыпал
тридцать раз просыпался
кормился исключительно протёртым
несолёным
и несладким —
скучно
но питательно —
и только своей собственной ложкой
при наличии своей собственной чашки
несладкое питьё
заедал конфеткой —
тоже своей собственной
сладкую конфетку
запивал кефиром —
на сей раз
общественным
написал полсотни эсэмэсок
десять раз поговорил по телефону
прочёл три книжки прозы
и половину толстой книжки стихов
посмотрел полтора детектива
но в самый интересный момент
интернет в телефоне сдох
и до самого конца так и не ожил
причины выясняются
2. на этот раз в меня никто
хирургически не вмешивался
да и лапароскопически тоже
зато кровь брали три раза
четырежды просвечивали
а также прозвучивали
неслышными звуками
четыре раза
физотерапевтировали
и столько же
лечебно физкультурили
периодически прослушивали
простукивали
прощупывали
измеряли все остальные параметры
какие у меня нашлись
измерив сказали:
всё хорошо
ну
кроме вот этого
вот того
и во-о-он того —
ну вы про это и сами знаете
а так всё стало лучше
и отпустили домой
как и всех остальных больных
кроме лежачих
всё-таки новый год!
3. К нам на пятый этаж
приходил дед мороз
прошёлся по палатам
всем что-то весёлое процитировал
а его снегурочка подарила каждому
по календарику
и по магнитику на холодильник
с рекламой больницы номер пятнадцать
Как Николушка воевать ушёл
Ой ты, воля-волюшка!
Ой ты, зелен лес!
Колосится в полюшке
спелый геркулес.
А как вышел в полюшко
разудалый жнец —
молодой Николушка,
добрый молодец.
Онучи кирзовые,
шёлковый зипун,
очи чернобровые,
в поводу скакун.
Ой ты, воля-волюшка!
Ой ты, зелен луг!
Едет жнец по полюшку,
тащит вострый плуг.
Правою десницею
борозду ведёт,
левою десницею
отирает пот.
Нелегка работушка —
пажити орать!
Припекает солнушко,
проезжает рать.
Ратнички задорные
в красных бунчуках,
епанча наборная
да пищаль в руках.
Пятьдесят посадничков
едут по стерне,
впереди урядничек
на лихом коне.
Говорит урядничек
таковы слова:
— Поднимайся, ратничек,
буйна голова!
Эй, вставай, Николушка!
Близится война!
Засупонь комолого
резва скакуна.
Вынь-ка саблю вострую,
становися в строй!
Идут люты вороги
на кровавый бой.
Ой ты, воля-волюшка,
ой ты, зелен сад!
Поднялся Николушка,
поглядел назад,
поглядел, как ласточки
ходят по жнивью,
зёрнышки атласные
да геркулес клюют.
Слышит, как за прялками
девицы поют
и рубахи яркие
суженому ткут.
Поглядел на хлебушки,
оседлал коня…
Тянется до небушка
чёрная стерня …
Детские недослышки (для тех, кто помнит, о чём речь)
Когда дорос мой нос, я многое узнал —
про сопромат, марксизм и мирный атом,
но так и не узнал, каким же «сатанатом»
так сумрачно и мощно «правит Балл».
И как мне быть теперь с тем странным «сатанатом»?
А может, он не «Балл» был, а «Баал»?..
Всё может быть… Я размышлял об этом,
но полной правды так и не узнал.
Я понял многое про тот «и снег, и ветер»,
но непонятный «звёздочной полёт»
остался таковым уже навеки…
Мои навеки! — кто их разберёт,
кроме меня… Мне пели дивные баллады
про мир биндюжников в со-скрипом-сапогах,
и полные, как женщины, шаланды
мне утвердительно кефали на волнах.
И тут же молдаванки и перессы
(что обожали Костю-моряка)
смешались в голове, как поэтессы,
принцессы и другие стюардессы, —
а мимо проплывали облака,
и доносилась, будто бы из рая,
из точки-радио — эфирная борьба,
извечный спор: так что теперь играет:
какой-то «накларнет» или труба?
Я был c народом, был как все — «за мир, за дружбу»,
а также, в общем, за «сердечных встреч».
И парни всей земли запели всё что нужно —
вот это вышел гром! Ни встать, ни лечь!
И карты нам заправили в планшеты,
и баки уж заполнены на треть…
Но песню, что не до конца допета,
допеть! — и выпить, чтобы сердцем не стареть!