Опубликовано в журнале Знамя, номер 11, 2023
Об авторе | Ирина Николаевна Зорина-Карякина — историк-международник, специалист по странам Латинской Америки и Испании, переводчик. Составитель книг Ю.Ф. Карякина «Перемена убеждений», «Пушкин. От Лицея до… Второй речки», «Достоевский и Апокалипсис», «Жажда дружбы», «Не опоздать», «Переделкинский дневник». Автор книги «Распеленать память».
В начале 1980-х вдруг повеяло чем-то новым в самих номенклатурных верхах. Сначала шепотком, а потом все громче заговорили о каком-то Горбачеве. Молодой, умный, готовый реально что-то делать.
«Наше общество тогдашнее было очень “многозвеночным”, — вспоминал Юрий Карякин. — Мои друзья (в Международном отделе ЦК. — И.З.) в меру своей совести и чести — я рад это свидетельствовать — каждый раз делали то, что в их положении было недопустимо и невозможно. Но тем не менее они это делали, чтобы чуть-чуть помочь тому, что потом будет названо “перестройкой”. Ведь это готовилось очень исподволь, и тут было много передаточных звеньев».
У Карякина сохранились дружеские отношения с теми «неправильными ребятами», кто работал в Праге, а потом пошел служить в Международный отдел ЦК. Самым близким другом на всю жизнь стал Анатолий Черняев, руководитель группы консультантов. Черняев был человеком весьма информированным. От него мы и узнавали, что там происходит наверху.
«НУ ВСЕ, НАША ВЗЯЛА!»
Однажды в феврале 1986 года Карякин весело сказал мне: «Ну все, наша взяла. Если Горбачев выбрал себе в помощники по международным делам Черняева — мы победим!» И тут же расхохотался: «Ты подумай: у меня два друга Толи. Один Черняев, другой Беляев».
Анатолий Беляев был главным редактором общественно-политического бюллетеня «Век ХХ и мир», органа Советского комитета защиты мира. Карякин много писал в этот журнальчик с начала 1980-х, в частности, там была опубликована его известная статья «Не опоздать! О времени живом и мертвом» (1983, № 3). Ее потом перепечатали во многих изданиях у нас и за рубежом.
С приходом Горбачева перемены начались прежде всего во внешнеполитическом курсе. «Новое мышление» побеждало. Собственно, стала происходить своего рода «революция сверху» — перестройка. И начал ее новый генеральный секретарь правящей партии.
Можно ли сказать, что Горбачев тоже был из «шестидесятников», из сторонников «социализма с человеческим лицом»? Полагаю, да, можно. «Больше демократии — больше социализма», — провозгласил он вполне искренно. Михаил Сергеевич действительно верил в возможность развития нашей страны в условиях социалистического строя с широкой демократией и гласностью. Ему представлялось реальным (оказалось ошибочным) и реформирование основного политического инструмента — компартии. Действуя в рамках партийно-государственной клетки, Горбачев хотя и осознавал, но недооценил силу чиновничье-номенклатурного аппарата и силовиков. Потерпел поражение.
Прошло уже значительно больше четверти века с начала перестройки. Ушел из жизни Михаил Сергеевич, ушел и его помощник Анатолий Сергеевич Черняев, нет многих их сподвижников, оппозиционеров и врагов. Но остается вопрос, по крайней мере, для меня: как у власти в нашей коммунистической тоталитарной империи с ее безудержными претензиями на сверхдержаву, угрожавшей миру своим ядерным оружием, оказалась личность с человеческими нравственными гуманистическими принципами и чувством здравого смысла? Как Горбачев, в сущности, сам продукт социалистической системы и ее сторонник, стал ее разрушителем, умудрившись при этом избежать крови и гражданской войны?
Стоит, наверное, вернуться в те годы, когда молодой трудолюбивый парень, комбайнер из села Привольное Ставропольского края Михаил Горбачев стал студентом лучшего вуза страны — Московского университета.
ТРИ МУШКЕТЕРА И Д’АРТАТЬЯН
В самом начале 50-х годов прошлого века в общежитии МГУ на Стромынке жили три студентки философского факультета — Раиса Титаренко, Нина Мордасова и Лия Русинова. К ним заходили в гости три мушкетера, студенты того же факультета — Мераб Мамардашвили, Юра Левада и Юра Карякин, а еще и молодой Д’Артаньян с юридического факультета Миша Горбачев.
Мераб Мамардашвили, высокий грузин, влюбился в Нину Мордасову. За ним в эту комнату пришел Юра Левада. Ему понравилась Лия Русинова. Однажды Мераб притащил и своего друга-однокурсника Юру Карякина. «Ну, я бы выбрал эту стройную сибирячку!» — заметил он про Раю. Но у Карякина были тогда другие интересы. Он уже втянулся в борьбу против «генералов» философского факультета — академиков Иовчука и Щипанова. А в стройную сибирячку с Алтая влюбился Миша из Ставрополья. Долго ее завоевывал и, наконец, взял эту крепость.
Осенью 1953-го на Стромынке сыграли три свадьбы. Поженились Мераб и Нина, у них вскоре родилась дочь Лена. Но брак быстро распался. Юра Левада и Лия Русинова тоже создали семью. У них в 1952-м родился сын Володя. Лия погибла в автомобильной катастрофе. Пара Михаил и Раиса Горбачевы оказалась не только крепкой, но и со временем стала знаменитой на весь мир.
А через 35 лет Юра Карякин неожиданно столкнулся в лифте с той стройной сибирячкой с Алтая. Но теперь это была уже первая леди СССР, жена генсека Михаила Сергеевича Горбачева.
Вот его рассказ: «Привез Коротичу, с которым еще не был знаком, в “Огонек” статью “Ждановская жидкость”. В редакции его не оказалось. Взял домашний адрес и рванул. И в доме его произошел забавный казус. Влетел, не обратив внимания, что к лифту прошла какая-то женщина, которую явно сопровождала охрана. Оказался с ней в лифте. Едем на один и тот же этаж. Батюшки! Это же Раиса Горбачева! И тут у меня залетела совершенно шальная идиотская мысль, так что я не смог удержаться от смеха, чем вызвал, мягко говоря, недоумение спутницы. А мысль такая: вот сейчас возьму в заложницы жену Первого секретаря и освобожу лишь при условии: немедленно напечатать статью “Ждановская жидкость”. Не пришлось брать в заложницы эту замечательно элегантную женщину. Принял ее Коротич. Принял и меня. Статью взял и напечатал очень быстро».
МИША С ОРДЕНОМ
Учился Миша с орденом на юридическом факультете неистово, штудировал римское право, латынь, историю политических учений. Был общительным веселым парнем и успешно делал комсомольскую карьеру. Свой орден Трудового Красного Знамени он получил в 17 лет, работая с отцом на комбайне. Этот орден помог ему, а еще он помогал и другим студентам.
Расскажу историю моей подруги Елены Левиной.
1952 год. Времена страшноватые. Лена на пятом курсе географического факультета МГУ. Скоро распределение, ей необходимо вступить в ряды… Нет, не КПСС, а всего лишь ВЛКСМ. Но за Леной тянется шлейф — дочь «врагов народа». В 1949 году арестовали ее маму Еву Левину-Розенгольц, художницу, ученицу Фалька. Дали десять лет ссылки в Сибирь. В 1938-м был расстрелян родной брат Лениной мамы Аркадий Павлович Розенгольц, полпред в Великобритании и нарком внешней торговли СССР.
Об аресте мамы Елены Левиной на курсе знали. Многие друзья ее поддерживали. На комсомольском собрании и факультетском бюро в ряды ВЛКСМ ее приняли единогласно. Но предстояло пройти райком! Член факультетского бюро комсомола ей сказала: «Завтра надо быть в райкоме, не волнуйся, тебя будет представлять Миша с орденом, все будет в порядке». Действительно, Лена прошла райком без сучка без задоринки.
После окончания университета Михаил в Москве не остался, решил с молодой женой вернуться на родину в Ставрополь. Вернулся уже другой человек, образованный, полюбивший культуру, книги, театр. Человек поразительной энергии и желания делать дело. Делать его честно, а делом для него было социалистическое строительство на селе.
ПЕРВОЕ ИСПЫТАНИЕ ПОЛИТИКА И ЧЕЛОВЕКА
Я поверила Горбачеву после Чернобыля. Это стало первым серьезным испытанием для него — политика и человека. Авария на атомной станции оказалась страшной. Но власти на местах и в Украине, и в Белоруссии молчали. Молчала Москва. Молчал и Горбачев, молчал больше двух недель. Когда, наконец, 14 мая 1986 года обратился к народу и откровенно рассказал обо всем, что произошло, я поняла, какой трудный психологический барьер он преодолел.
Мы, конечно, ждали серьезных изменений в экономике. Но о переходе к рынку и частной собственности все еще боялись говорить в открытую даже наши продвинутые научные сотрудники из ИМЭМО. А Горбачев явно запаздывал с решением этих вопросов. Его экономический горизонт поначалу вообще не простирался дальше ленинского НЭПа. «Я хотя и за рынок, но делайте со мной, что хотите, — против частной собственности на землю», — говорил он. Помнится, в разговорах с Михаилом Сергеевичем Карякин однажды не выдержал: «Вам хоть кол на голове теши, а вы все будете повторять: социализм, социализм, мой дед создавал колхозы». Горбачев даже не обиделся, а признал: «Да, это так. Не могу зачеркнуть своего деда-коллективизатора».
В 1990 году правительство Рыжкова, с которым Горбачев не хотел конфликтовать, «замотало» все варианты рыночной реформы. Положил Рыжков под сукно и программу «500 дней» Шаталина — Явлинского.
Карякин тогда был очень дружен с молодым Гришей. Тот часто бывал у нас в доме, они подолгу говорили с Юрой обо всем — от Достоевского до разработанной им вместе с Михаилом Задорновым программы перевода экономики России на рыночные рельсы в кратчайшие сроки.
Верховный Совет РСФСР программу «500 дней» утвердил. Рыжков же заявил, что, если не примут его программу, он уйдет в отставку. Горбачев предложил объединить две программы. Дело заболтали. Явлинский подал в отставку и вместе со своей командой ушел из правительства.
БОРЬБА ЗА ВЛАСТЬ
Ельцин и Горбачев, два антипода — и в политике, и в человеческом плане — шли на таран друг друга. Карякин тогда так комментировал эту борьбу в газете «Куранты»: «Для меня отношения между Горбачевым и Ельциным — это маленькая модель либо гражданского мира, либо гражданской войны. Все то лучшее, что начинал Горбачев, без Ельцина невозможно. То, что начинает Ельцин, без Горбачева не пройдет. Причина этой “войны” куда глубже, чем личные отношения. Но пока два лидера машут руками, народ может протянуть ноги».
Ельцин удачно разыграл против президента СССР карту национальных суверенитетов, прежде всего российского. Началось с Прибалтики.
В январе 1990 года в Литве Горбачев потерпел поражение. Ему не удалось уговорить руководство республики, твердо добивавшегося суверенитета. Уже к концу визита он на встрече с интеллигенцией отчаянно спросил: «Так что же, хотите уйти?» И в ответ услышал из зала мощное «Да!».
Январские события 1991-го в Вильнюсе и Риге подорвали наше доверие к Горбачеву. В ночь с 13 на 14 января мы с Юрой пришли отмечать старый Новый год, кажется, в Дом кино. Никакого празднования не получилось: Юрий Афанасьев, Юрий Карякин, Егор Яковлев, Гарри Каспаров (признан Минюстом РФ иностранным агентом. — Прим. ред.) сразу куда-то ушли. Я, помнится, осталась с их женами и с Мишей Жванецким. Все жутко нервничали, потому что уже знали о столкновениях в Вильнюсе. Потом прибежал Юра Афанасьев и радостно сказал: «Все образуется. Ельцин едет в Прибалтику». Борис Николаевич действительно незамедлительно вылетел в Таллинн, где подписал документы с законными представителями власти прибалтийских республик. В Ельцине теперь многие увидели лидера общесоюзного масштаба.
А где был Горбачев? Ни о чем не знал?
«Московские новости» вышли с резкой критикой Михаила Сергеевича. Подписали статью 30 известных политиков, журналистов, писателей, в том числе и Карякин вместе со своими товарищами — Александром Бовиным и Александром Гельманом. На Горбачева это подействовало: «Вот уже преступником и убийцей назвали меня», — сказал он Черняеву.
А 16 января на последнем заседании Верховного Совета произошла прямая стычка Карякина с Горбачевым по поводу цензуры. На предложение временно ввести цензуру Карякин из зала ответил в микрофон: «Президент сказал, что нужно приостановить Закон о печати хотя бы на месяц. Напомню, что один раз мы уже его приостанавливали в 18-м году и после этого не могли восстановить 70 с лишним лет». Горбачев снял свое предложение о приостановке Закона о печати.
САМ СЕБЕ РОЕТ МОГИЛУ
В 1991 году от Горбачева уходили лучшие люди: Эдуард Шеварднадзе, Станислав Шаталин, Николай Петраков. Его новые назначения были чудовищны. На пост вице-президента он утвердил не Григория Явлинского, как предлагали ему демократы, а старого гэбэшника и алкаша Янаева. На пост премьер-министра — не Анатолия Собчака и даже не Аркадия Вольского, а еще одного алкаша и циника — Павлова. Своему старому приятелю Анатолию Лукьянову, этому номенклатурному сфинксу, отдал кресло председателя союзного парламента. В МВД назначил ограниченного служаку Пуго. Вместо Шеварднадзе поставил на пост министра иностранных дел серую лошадку — бесцветного и покорного Бессмертных. Но зато не тронул на посту КГБ Крючкова, чьи мозги уже полностью маразмировали, но остались подлость и жестокость. Не тронул и солдафона Язова на посту министра обороны. Все организационные дела отдал Болдину (из Общего отдела ЦК), человеку скользкому и лживому. Своими руками сколотил команду заговорщиков, недалеких, но рьяных, готовых совершить реванш.
Карякин был в ужасе. Поехал к Александру Николаевичу Яковлеву: «Умоляю, свяжите меня с Михал Сергеичем. Пусть я мало что могу, но я ему скажу — он роет под собой могилу. Надо его остановить. И надо ему прямо обращаться к народу, отбросив все эти аппаратные игры». Мудрый Яковлев горько усмехался: «Милый вы мой идеалист! Ему ли не говорили, да все бесполезно!»
Горбачев уехал в Форос. И случилось то, что случилось. Путч. ГКЧП. Полная изоляция президента в Форосе и официальное сообщение о его болезни.
Юра все три дня путча провел в Белом доме. Вечером 19 августа, как раз пока шла пресс-конференция Янаева с дрожащими руками, сумел каким-то чудом, встретив своих друзей с российского телевидения, записать с Алесем Адамовичем выступление против путчистов, в защиту Горбачева. Его потом передали иностранные телекомпании. «Абсолютная вопиющая беззаконность, — сказал он. — Наглое распутство, беспрецедентный цинизм на виду у всего мира, у всего нашего народа. Авантюра от начала до конца. Горбачев, конечно, не Христос, и грехов у него немало. И может быть, главный грех — неверие в силы самого народа и в силы новой демократии. Но чтобы на одного человека нашлось столько Иуд — такого еще не бывало».
НЕ ВЫШЕЛ К НАРОДУ
Возвращение Горбачевых мы смотрели с Карякиным по телевизору. Свои впечатления он записал в дневнике: «Усталый, растерянный, в домашней куртке — вид непривычный и трогательный. За ним спускается совсем слабая Раиса, ее поддерживают. Ириша, дочка, тоже измученная. Короткие приветствия собравшимся, машина — и куда? Неужели сразу домой, неужели не сообразит, что надо ехать к Белому дому, что надо поблагодарить тех, кто три дня и три ночи под дождем защищали там не только новую демократию, Ельцина, но и его, Горбачева! Нет, не сообразил. А ведь Горбачева ждала у Белого дома толпа с транспарантами до четырех утра! Досада взяла и на моего друга Анатолия Черняева, что был все время “осады” с ним в Форосе…» Неужели Горбачев ничему не научился? Народ к нему вернулся, а он к народу? Нет, предпочел к народу не выходить, но вечером устроил пресс-конференцию для своих и иностранных журналистов.
22 августа. «Пошли мы на эту конференцию, — вспоминает Карякин, — с Юрой Рыжовым и Сашей Гельманом. Вышел Михаил Сергеевич, отдохнувший, в хорошей форме, в сопровождении своего пресс-секретаря Виталия Игнатенко. И вот тут я сорвался. Не дожидаясь слова для вопроса, выпалил ему: “Как вы могли окружить себя такими людьми, путчистами? У них же на лбу было написано, что все они подлецы и подонки. Вы что, ничего не видели?!” Горбачев все понял, слегка смутился, что-то пробормотал о порядке ведения пресс-конференции». Но поскольку Карякин говорил без микрофона, все смазалось. Пресс-конференция пошла как по накатанной дорожке. Игнатенко умудрился не дать слово ни одному из корреспондентов российских демократических газет, запрещенных хунтой. А когда Горбачев заявил, что остается верен коммунистическим идеям, коммунистической партии, будет бороться за ее реформирование, оставалось только сказать: «Все. Приехали» и выйти из зала.
Горбачев так и не понял, что вернулся действительно в другую страну. Своим освобождением он оказался обязан не собственным действиям (хотя, разумеется, его решительный отказ принять ультиматум заговорщиков спутал все их планы), а неожиданному для гэкачепистов сопротивлению демократических сил и населения. Теперь он был не хозяином, а человеком, номинально возглавлявшим государство, которое трещало по всем швам. И Ельцин, став уже бесспорным лидером, быстро и жестоко поставил своего давнего соперника на место.
23 августа в прямом эфире центрального телевидения все увидели, как Ельцин буквально издевался над Горбачевым, которого он не пригласил, а начальственно вызвал в российский парламент. Горбачев на трибуне сам не свой, что-то несвязно говорит. Ельцин грубо прерывает его и требует, чтобы тот публично утвердил все указы, изданные российской властью за три августовских дня. Это и передача под юрисдикцию РСФСР всех союзных министерств и ведомств, и передача Ельцину полномочий верховного главнокомандующего. Ельцин, не теряя ни минуты, обращается к своим депутатам: «Разрешите подписать указ о приостановлении деятельности российской компартии». Полное одобрение зала. Ельцин размашисто ставит свою подпись.
В ОДИНОЧЕСТВЕ
Горбачева приперли к стенке. 24 августа он заявил, что слагает с себя полномочия генсека ЦК КПСС, объясняя это тем, что руководство партии не выступило против государственного переворота, не подняло коммунистов на борьбу против попрания конституционной законности.
26 августа открылась Чрезвычайная сессия Верховного Совета СССР. То самое агрессивно-послушное большинство союзных депутатов, которые освистывали Сахарова и кричали «Держава! Родина! Коммунизм!», которые, конечно, поддержали бы авантюру Янаева, теперь присмирели и соображали, как им приспосабливаться к новым обстоятельствам.
Юрий Карякин последний раз в своей жизни выступил со съездовской трибуны: «Не будь трех героических дней защиты Белого дома, этот съезд проголосовал бы за хунту. И поэтому перед народом сейчас мы должны оставить свои мандаты. Это будет единственно честный выход».
В последние месяцы во власти Горбачев откликался на просьбы и приглашения друзей-демократов. 11 ноября 1991 года он участвовал в вечере, посвященном 170-летию Достоевского, который проводил в Колонном зале Юрий Карякин. 28 ноября встречался с Эрнстом Неизвестным. На этой встрече, организованной по просьбе Карякина, Михаил Сергеевич «открылся до предела, будто в братском застолье. Назвал себя диссидентом с 1953 года». Так записал в своем дневнике Черняев.
Горбачев оказался в полном одиночестве. Лояльными к нему остались только народные депутаты из Межрегиональной группы, созданной при Сахарове. Пришел попрощаться с Михаилом Сергеевичем и Юрий Карякин. Почти час проговорили, расстались тепло. Горбачев предложил Карякину идти работать к нему в Фонд…
Жизнь снова свела Карякина с Горбачевым в страшную ночь 3 октября 1993 года. Руцкой кричал в микрофон: «Молодые, на штурм Останкина! Бомбить Кремль! Баркашовцы, настал ваш звездный час!»
«В Переделкине среди писателей паника, истерика, — вспоминает Карякин. — Понять можно. Что было бы, если бы они победили. Ведь в открытую говорили на своем Верховном Совете — смертная казнь инакомыслящим».
Рванул Карякин к Щекочихину, депутату и смелому журналисту. Тот сразу: «Еду в Москву. На электричке». Уже к ночи звонит нам: «Сняли охрану у радиостанции “Эхо Москвы”». Юра звонит Сергею Александровичу Филатову, главе администрации президента. Безрезультатно. Потом узнал: его не пустили в Министерство обороны. Сообразил: дозвонился Галине Николаевне (жене Филатова) домой. Она все передала ему. Сработало. По «Эху Москвы» выступали многие. Очень сильно Сергей Аверинцев («упыри повылазили…»).
Позвонил Юра домой Горбачеву: «“Михаил Сергеевич, долг платежом красен. В свое время Ельцин вас спас. Теперь вы должны ему помочь…”. Он: “Нужно написать обращение к народу”. И прочитал лекцию о своем историческом значении. Я: “Как вы не понимаете, что, как только возьмут Останкино, вас же повесят…” Бросил трубку. Потом позвонил Щекочихину: “Дозвонись сам до М.С., и пусть скажет свое слово по радио”». Горбачев сказал слова поддержки.
УШЕЛ ИЗ ВЛАСТИ ДОСТОЙНО
Горбачев ушел из власти, сохранив человеческое достоинство. Он не уехал из России, хотя его приняли бы с восторгом в любой стране. Он остался на родине, хотя именно здесь получил массовое непонимание и даже неприязнь. Созданный им Фонд Горбачева стал интересным научно-политическим центром. Юрий Карякин работать в Фонд Горбачева не пошел. Но контактов, в том числе и творческих, с Горбачевым не терял.
За прошедшие годы мы оба участвовали во многих встречах, диспутах, проведенных в Фонде. В 2003-м там презентовали переведенную мною книгу «Король. Беседы с королем Испании Доном Хуаном Карлосом I» известного журналиста, «красного маркиза» Вилальонга, с предисловием Горбачева. А в декабре того же года очень интересно с участием Михаила Сергеевича испанские и российские политологи и дипломаты обсуждали злободневную тему: «Испания и Россия: трудные пути к демократии». Я, помнится, говорила о монархическом, авторитарном и демократическом сознании в Испании и России.
24 марта 1995 года Карякин записал в Фонде большое интервью с Михаилом Сергеевичем для программы Евгения Киселева (признан Минюстом РФ иностранным агентом. — Прим. ред.) «Итоги» (НТВ). Горбачев сам предложил «формат» встречи — не монолог (свой), а диалог (наш). «Пожалуй, никогда не был он столь открыт и одновременно противоречив, — записывает в дневнике Карякин. — Все время “заводило” его на Ельцина».
«ЭТО И ПРО МЕНЯ ТОЖЕ»
70-летие Горбачева в марте 2001 года праздновали в Москве широко. Первый и последний президент СССР получил более тысячи поздравлений. На юбилейный банкет пригласили около 300 человек, среди которых известные политики, общественные деятели и деятели культуры. Пригласил Михаил Сергеевич и нас с Юрой. Вдруг Карякину звонит Пилар Бонет, наш друг, корреспондент испанской газеты «El Pais», и умоляет: «Юра, я должна попасть на юбилей». Карякин звонит Горбачеву: «“Вот вы меня пригласили на юбилей. А у меня тоже недавно был юбилей. Сделайте мне подарок”. — “А что ты хочешь?” — “Пригласите на свой праздник Пилар Бонет”. — “Я ее знаю, конечно, приглашаю”». Вот так просто было с этим человеком.
Юра написал в поздравительном письме: «Мне не надо доказывать свою приверженность к тем главным идеям перестройки, которые выдвинули Вы. По моему убеждению, в тот момент НИКТО не был способен на такое. ОТСЮДА — мои неизменно глубокие и добрые чувства к Вам, несмотря на все разногласия, несогласия, противоречия. Уверен: История сотрет ругательные эпитеты и глупо-злобные кавычки с этого многострадального слова, которое, несмотря ни на что, продолжает претворяться в дело.
Наверное, самое главное, с чего все началось, так это то, что Вы сумели НАЧАТЬ С САМОГО СЕБЯ, начали, как говорил Герцен, “переменять кровь в своих жилах”. Сделать это искреннему, убежденному коммунисту в тысячу раз труднее и больнее, чем человеку неидеологизированному. Уж я-то знаю это на собственной шкуре.
Нам с Вами уже 140 лет, хотя нечто студенческое, кажется, еще, слава Богу, в нас осталось.
Дай Бог Вам и Вашему матриархату поменьше бед, побольше истинных радостей и, конечно, здоровья. А главное — доживите до внуков и правнуков! Ваш Юрий Карякин».
80-летие Горби отмечал не в Москве, а в Лондоне. 30 марта 2011 года в крупнейшем концертном зале британской столицы Королевском Альберт-холле в присутствии высокопоставленных гостей состоялся прием и концерт с участием мировых звезд шоу-бизнеса с благотворительной целью: собрать 5 миллионов фунтов в пользу больных лейкемией детей, в том числе для петербургского Института детской гематологии имени Раисы Горбачевой.
А в российской столице хороший праздник Михаилу Сергеевичу устроил ректор Международного университета в Москве Сергей Красавченко, собрав 18 марта 2011 года его друзей — настоящих демократов. Я приехала, как требовалось, к трем часам и сразу столкнулась с Михаилом Сергеевичем. Он, как всегда, приветлив и весел: «Ну дай я тебя трижды поцелую, ты ведь православная?»
Вечер получился таким теплым, и все выступавшие — Юрий Рыжов, Николай Шмелев, Геннадий Хазанов, Наталья Иванова, Юлий Ким, Петр Тодоровский, таджикский режиссер Худоназаров — говорили так хорошо, с такой любовью, что юбиляр наш дорогой и не чувствовал ни времени, ни усталости.
А с экрана всех собравшихся и, конечно, юбиляра приветствовали Гарри Бардин и Вадим Абдрашитов. Они оба находились на каком-то европейском кинофестивале. Гарри Яковлевич попросил прощения у Михаила Сергеевича за то, что его не поняли и все еще не понимают на родине. И показал для юбиляра свой короткометражный фильм «Адажио».
Идут серые бумажные человечки. Бредут, спотыкаются, не могут совладать с бурей. И вдруг появляется Белый человек и выводит их на простор. Но они его убивают, разрывают на части. И он уносится на небо. А те же люди идут уже угрюмой толпой на демонстрацию, и у каждого в руках на палке портрет Белого человека. Звучит музыка-реквием. Человечество не воспринимает своего Мессию. Люди готовы растерзать в клочья своего учителя, который пришел для того, чтобы научить добру, милосердию, взаимопониманию и житейской мудрости.
Сережа Красавченко, который все время сидел рядом с Горбачевым, рассказывал, что тот во время показа фильма сжимал его руку и в конце сказал: «Это и про меня тоже».