Елена Ржевская. Ворошеный жар
Опубликовано в журнале Знамя, номер 10, 2023
Елена Ржевская. Ворошеный жар: Повести. — М.: Книжники, 2023.
Человеческим языком нельзя объяснить нечеловеческое. Но именно это и делает книга «Ворошеный жар».
Елена Ржевская была студенткой-первокурсницей, когда грянула Великая Отечественная война. Она добровольно вступила в Красную Армию и, окончив краткосрочные курсы военных переводчиков, была направлена на фронт, на ближние подступы противника к Москве — у Ржева. В должности военного переводчика штаба армии, в звании лейтенанта прошла фронтовой путь до Берлина, была среди тех, кто принимал участие в поисках Гитлера, в обнаружении его тела, в проведении всех мер по опознанию его, в расследовании обстоятельств самоубийства. Послевоенная жизнь — журналистика и книги. Это если официально. Неофициально можно сказать так: послевоенная жизнь — попытка дать определение слову «война», найти ответ на вопрос: что это было, что случилось с девочкой-первокурсницей, попавшей в раскаленное пекло семнадцатимесячной битвы за Ржев. Кстати, Ржевская — псевдоним, хотя правильное слово тут было бы «шрам», определивший смысл жизни. Вот что сама автор пишет об этом: «Изувеченная, сожженная земля, невиданные страдания, жестокость и сострадание, бездны и взлет духа. <…> Я это недавно писала, но повторю: Ржев — и моя судьба, моя неизжитая боль, мое литературное имя, уже почти сорок лет, как ставшее фамилией».
«Ворошеный жар» — книга не о героизме, подвигах, великих людях (хотя этого там достаточно). Это вопиющий антоним голливудским и отечественным блокбастерам с красивыми взрывами, кадрами, красивыми актерами. Да, по сути, «Ворошеный жар» даже не вписывается в традиционное определение книги, которой необходим сюжет, определенный еще аристотелевской поэтикой: завязка конфликта — кульминация — развязка. Оставим его для человеческих историй, этой книге он не нужен. Тут разрозненные, как шрапнель, заметки, обрывки разговоров, дневниковые записи осколков мыслей. Тут нет литературщины, поэтического языка, публицистики, журналистики. Тут язык, который не превратился в высказанное («И не выговоришь о том, как живешь. Страшишься фразы»). Ржевская открывает скрытую жизнь души. Используя понятие внутренней речи, принятое в психологии, можно сказать, что «Ворошеный жар» — та самая внутренняя речь души человеческой, которую писатель обычно насилует сюжетом, создавая из нее (сложный и диалектический) образ. Эта внутренняя речь полна глубочайшими прозрениями об истинной природе вещей, это «человеческий писк среди свирепой войны о том, что все живое — страдает».
Потому что война определения не имеет. Война — это когда «мальчишка, скинув с себя одеяло, голый — не успела мать одеть его, — заворачивает в одеяло своего котенка, укрывая от бомб», а вокруг «ни говора леса, ни плеска реки, ни ветра в поле — слух сверлит только враг в небе да снаряд, сюда наяривающий» и «есть еще — смерть. Но она тут слишком близко, чтобы ее в расчет принимать». И поблизости «женщины стоят, стынут с пустыми котелками в руках. Иссохшие от страданий, все до дна выплакавшие глаза заволакивает — не иссяк колодец души».
Но вот что интересно. Если бы в книге были только такие описания, высказанные внутренней речью, ее вполне можно было бы отнести к описательному жанру «фронтовых дневников» или «записок военного переводчика». Однако это не так. Несмотря на отсутствие традиционных составляющих поэтики, о которых шла речь выше, сказать, что в «Ворошеном жаре» нет конфликта — нельзя. Да, здесь нет главного героя, который противостоит кому-то или чему-то. Противостояние здесь иного рода — между человеческим и нечеловеческим. Оно буквально в каждой фразе. «Придет ли для нас такое время, когда мы станем следить не за самолетами, а за порхающей бабочкой и цветок в траве не покажется нам кровью?», «Объясните мне, что это такое? Есть ожесточенность боя. Есть ненависть к ним. Есть хладнокровие при виде их трупов… И даже иногда удовлетворение. Но живые, в плену… знаете, они вызывают сострадание», «Есть мы, и есть они — немцы. И все предельно ясно. Но когда появляется бежавший из плена летчик, или обросший скиталец окружения, или когда проникаешься судьбой здешнего населения, появляется нечто третье, и все становится объемнее, глубиннее, драматичнее». И вот еще, совершенно удивительное: «О чем говорят, когда немец не стреляет? Говорят, конечно, о любви. Но охотнее всего слушается какая-нибудь веселая, смешная, пусть и нелепая история. В цене балагуры, острое словцо, шутка». Это противостояние звенит в каждом слове, каждом предложении, их неразрешимая не заканчивающаяся схватка в «Ворошеном жаре» захватывает и пугает намного сильнее мистики и ужасов Стивена Кинга.
Почему так? Внутренняя речь, отсутствие главного героя, который декламирует что-то или полемизирует с кем-то, как бы становится твоей, проникает в тебя, но не через сюжет, не через диалог с сознанием читателя, а общаясь с его подсознанием на языке, еще не успевшем появиться. Потому что человек, каким он себя сознает, не способен дать определение, его подсознание, еще не прошедшее «фильтры приличия», лучше знает, что такое война. И только на этом уровне и только через внутреннюю речь можно говорить о ней.
И знаете, что выясняется на этом подсознательном уровне диалога? Что привычные дихотомии «добро — зло», «хороший — плохой», «друг — враг» не работают. Война — это не бесчеловечное, но, наоборот, «человеческое, слишком человеческое». Ее суть — «демонизм нравственного невежества, которое питают недоверие, пошлость — роковые черты, стирающие грань между добром и злом». И каждый из нас, мыслящих категориями «плохо — хорошо», только способствуем войне: «Я не выше, не мудрее, не подлее и не чище войны. Я тоже принадлежу ей». И выйти из нее можно, только преодолев это «человеческое». «Я тогда записала в тетради: “Войну выиграет тот, кто проявит великодушие”, надеясь, что мы будем теми победителями. Однако наш сильный и пока что удачливый противник давно изъял это понятие — великодушие. Только сила и жестокость. Мир все больше делится на победителя и поверженного без никаких градаций и промежуточных категорий. Какое уж там великодушие. Все больше нагнетается вокруг и крепнет: против побеждающей силы и жестокости противостоять силой, оснащенностью и жестокостью». Противостоянием «добро — зло» войны не прекратятся, нужно что-то другое. «“Храни тебя Бог”. Он не заметил, что говорил, был расстроен и вдруг старчески суетлив. А в Генштабе юноша с орденом Красной Звезды (о нем говорили: “Он из тех, кто грудью прикроет блиндаж”), зная, что такое война, простился: “Благословляю вас” — и сразу стал непосторонним. Вроде пробились древние, из глубины времени слова».