Елена Долгопят. Хроники забытых сновидений
Опубликовано в журнале Знамя, номер 1, 2023
Елена Долгопят. Хроники забытых сновидений. — М.: Издательство АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2022.
Новый сборник мемуарно-дневниковой прозы и лирических рассказов «Хроники забытых сновидений», изданный сценаристом, прозаиком, сотрудником Музея кино Еленой Долгопят, отсылает нас в это непростое время к другому, не менее сложному периоду — к 1990-м. Зрелый, давно выработавший свою манеру мастер околобиографической прозы и тонкого психологического жанра на границе документального, иррационального и вымышленного, автор приглашает читателя задуматься о первоосновах бытия. Сомнение, рефлексия, малость человека перед лицом существования — три древних гиганта, на которых зиждется призрачный мир рассказчика. Традиция минорной ностальгической ноты Юрия Казакова переплетается здесь с гоголевскими поисками абсурдного и булгаковской горьковатой иронией, розановскими заметками на полях. Сюжеты сборника просты, но кажущаяся ослабленность повествования приводит к композиционному единству всех текстов книги, формирующих целостное пространство.
Первая часть сборника, «Хроники Музея кино» — фрагментарная, организованная в виде дневника история жизни и раздумий рассказчика, чрезвычайно близкого самому автору, охватывает 1990–2010 годы. Канонический для русской литературы образ маленького, незаметного человека, «никого», здесь доведен до абсурда почти полного несуществования в жизни за пределами службы. Но в то же время под гоголевской шинелью оказывается «религия» Андрея Платонова с ее вниманием ко всему незначительному, осиротевшему и ненужному. Это еще не ахматовское «Бог сохраняет все», но уже и не абсурдистское ожидание того, кто никогда не придет. Это принятие и смирение с сегодняшним днем, с его истинностью и значимостью, как бы мала она ни была. Героиня повести (назовем ее так для удобства), интеллигентная женщина неопределенного возраста, ведет замкнутую «полужизнь», состоящую из дороги до службы, рабочих обязанностей — разбора старых пленок, ухода за своей собакой, просмотра мало известных простому обывателю кинолент из архива — и размышлений о времени и о себе.
«Книга не живет сама по себе, в безвоздушном пространстве.
К примеру, Гайдар, “Чук и Гек”.
Это значит поздний вечер, я дома одна, родители на работе, книга освещена желтоватым светом настольной лампы, окно не занавешено, в черном стекле мое отражение, а на белой странице с почти что живыми буквами — капля варенья. Скорей всего, брусничного. Я таскала варенье из банки.
Я отлично помню и Чука, и Гека, и всю их историю. Но эта история как будто отчасти и мной сочинена: в ней черное окно, сладкие пальцы и темные углы в квартире».
Казалось бы, кому может быть интересно мнение одинокой сотрудницы архива о лентах Феллини, Годара, Одзу, а также цвет глаз ее таксы, опыт прочтения советской классики, история неудачного монтажа ролика о сумерках или едва зародившегося романа с иностранцем, кончившегося ничем? Главная ценность прозы Долгопят — именно в «незначительности» ее героини и мира вокруг нее, в признании права на такую реальность — невыдающуюся, неоригинальную, не выраженно-сюжетную, как в советском образцовом кино. Нужна большая смелость, чтобы так предельно откровенно, незащищенно рассказать о своей «неважности», призрачности своего бытия, ощущении своего слабого участия в событиях и судьбах этого мира. Нам предстоит ответить на вопрос: что есть самоценность, если она существует? Смеет ли человек быть печальным, размышляющим, сомневающимся, даже ненужным — и не скрывать этого? Кем был бы Юрий Гагарин без его полета в космос, Феллини — без своих фильмов? Ценен ли человек сам по себе, с его мыслями, внутренней душевной работой, чувствами, иррациональным, глубинным? В школе нас всегда учили отвечать «по существу», быть (хотя бы казаться) «как все, нормальным»: если уж не можешь сделать ничего выдающегося — не высовывайся. А вот Долгопят пишет, напротив, о субъективнейшем, об очень личном, предлагает сместить фокус внимания на «странного» человека. То героине видится, что рука отдельно от тела, то восприятие книги зависит от места чтения, то она ощущает себя фантомом, представляет другой личностью… В каком-то смысле это развертывание рассказа Юрия Казакова «Некрасивая», только в иную эпоху. Повесть о свете и ценности, которые несет в себе душа образованной, тонкой, но непривлекательной из-за худобы и меланхоличного нрава женщины: ее достоинства не смог оценить деревенский пьющий фельдшер на празднике по случаю сговора.
«Вообще, конечно, совершенно непонятно, куда все это исчезает. Жизнь. Была — и нету.
Не умещается в голове. Куда?
Вчерашний день, где ты, ау?
Нет, правда, что остается от вчерашнего дня? Запись в дневнике? Может быть. Конфетная бумажка? Автобусный билет? Огрызок от яблока? Растаявший снег? Выпитый чай? Усталость? Вы помните, что было вчера? Я — с трудом. Электричка, работа, за обедом чего-то говорили. Да, придумала, как сделать сцену, завтра попробую записать. И то спасибо».
Включенные в сборник рассказы трудно поддаются навешиванию жанровых ярлыков. В основе — то ли детская пугалка из пионерлагеря, то ли гоголевская фантасмагория, то ли страшная сказка — о потустороннем, нечистой силе, мертвеце. У одной тети был сынишка, подростком переживший тяжелую аварию, а потом он служить в милицию пошел; только начало у него помрачение случаться, и нескольких граждан убил он в этом пограничном состоянии. А другая тетя накануне поездки за рубеж получила открытку от бабки, с которой много лет не общалась, помирает, мол, приезжай. И приехала — а там бабка ее за дочь принимает, все село вымерло, и только один мальчик получает за всех мертвецов пенсии по доверенностям. Связи с «большой землей» никакой, и каждый день повторяет предыдущий. А еще в одном рассказе у тети в голове голос поселился, который ей указывал, как жить, и она сначала слушала, а потом к врачу скорее побежала… Страшно. А когда не страшно, то печально, бессмысленно даже. Одна студентка-практикантка поехала в дальнюю деревню документалку снимать то ли про инвалидов, то ли про рабочих, и ни романа не завела, хотя пыталась, ни шедевра не создала, только о жизни все думала. А еще жила-была одинокая буфетчица, и стала спать с мужчиной незнакомым, а ему потом надоело, и он сменил ее на женщину с красными губами. О чем это все? О жизни? Что она страшна, печальна, невзаимна, холодна, безнадежна — и надо смириться с этим? Неправда. Потому что есть на свете и такса с человеческой почти личностью, и любящая бабушка, и встреча двух неюных уже людей, которые таинственным образом слышат мысли друг друга; молитва матери, спасшая жизнь сыну; муж, которого жена бросила прямо в аэропорту, чтобы посвятить себя бабке, которой много лет внучка безразлична была, — а он дождался ее, еще и прощения просил.
Мир Долгопят кажется печальным и сумеречным, порой пугающим своей пограничностью. Об этом сказал еще Ремарк в «Возвращении»: может, лучше никому не знать, что у другого в голове, лучше молчать. Но в основе вселенной писателя — свет, надежда быть услышанным, мечта о встрече.