Стихи
Опубликовано в журнале Знамя, номер 8, 2022
Об авторе | Андрей Евгеньевич Красильников родился 11 января 1973 года в Ленинграде. Окончил физико-математическую школу №30, и некоторое время учился на математико-механическом факультете Санкт-Петербургского государственного университета. Служил связистом в береговых частях Балтийского флота, работал дворником в Петропавловской крепости, ассистентом художника на «Ленфильме», декоратором, сантехником, пиротехником и так далее. Единственная печатная публикация стихов Красильникова состоялась в журнале «Звезда» (№ 2, 2014). Дебют в «Знамени». Автор живет в Санкт-Петербурге.
* * *
Новые впечатления — новые начинания!
Изысканнее модерна, брутальнее, чем ампир,
Новый сладостный стиль молчания —
Новый прекрасный мир.
Без имени в личном вензеле,
Без лишнего звона бронзы и лишнего лязга лир,
Без лишнего — в новой версии
Новый прекрасный мир.
Покинутый за чертою — с нажимом наискосок.
И этому миру целому
Пора подвести итог.
Гори, догорай листок.
Чёрным огнём по белому
Пламени между строк.
* * *
Последние времена, предпоследние времена —
Наготове держи панталон стремена!
Полируй штиблеты, латай пальто,
Соблюдай порядок, чтоб, если что,
То, пока считают до десяти,
Всё успеть отринуть и отрясти,
И покинуть, и прах попрать —
Подпоясаться и собрать
Немудрёные скарб и снедь,
И так далее здесь коснеть.
* * *
Всё живое движется в свой черёд.
Гром небесный молнией Землю жалит.
Паровоз чугунный спешит вперёд,
Человек разумный соображает.
Переводит дух — продолжает бег.
В небесах мерещится грозный профиль.
Человеку сказано: «Человек!
Двести грамм коньяку и кофе».
В кабаке вокзальном, где слышен смех,
Виден воздух и пахнет смрадом,
Господин хороший глядит на всех
Нехорошим взглядом.
Прав, наверно, что так судил.
Пропадают в чадном тумане лица.
Господину сказано: «Командир!
Помоги, чем можешь, опохмелиться».
Праздник
Моим народом Родина богата —
уже трещит под ними материк,
им нипочём — железные ребята,
что с них возьмёшь? Не жизнь, а скетинг-ринг,
для них вокруг — и пышные культуры
и отдыха для них цветут сады.
И я бы увязался с ними сдуру,
что взять с меня, неумного… Но ты,
лирический герой мой, милый люмпен,
насмешник, неудачник, нелюдим!
Как ты забыл — мы этого не любим.
Пойдём в кафе, покурим, посидим.
Какая глупость — свежие газеты,
неяркий свет и плюшевый уют,
приличный вид — зачем тебе всё это?
Приличный внешний вид — напрасный труд.
Как ты посмел, исчадие тетрадки?
Подумать мог, что в этом что-то есть —
вот в этом существующем порядке
рассчитывать на что-нибудь и лезть
в их очередь с равнением в затылок
за порциями счастья и любви?
Задумчивый певец пустых бутылок,
зачем тебе улыбка визави?
Как ты забыл, чему тебя учили?
Семья и школа, армия и флот,
и звёздный ход, и Розанов Василий,
и кровь, и почва, и наоборот —
не чересчур отточенные ямбы;
наличие у нас свободы воли;
в чужом окне огонь настольной лампы;
костёр в ночи над Оредежем, что ли —
я вспоминаю эти вещи реже,
чем должен бы, в тревоге безответной,
пока тебя ещё шатает ветром,
пока тебя ещё земля не держит.
* * *
Не забыть бы с получки купить зубочисток,
Благовоний китайских и специй.
Майоран, базилик и тимьян.
Не забыть бы запить,
И долги не забыть не отдать.
Съездить в Павловск,
Тенистый и лиственный Павловск,
Покормить моих белок и уток.
Давно не кормил.
* * *
Сквозь косую линейку едва различим
в шатком свете свечи, как вода в решете или сите,
хилый почерк письма наугад без особых причин,
полумёртвый язык и его никудышный носитель.
На отшибе у памяти кем-то заброшенный дом.
Темнота за окном, и почти что уже две недели,
неизвестной Отчизны моря и поля крыты льдом,
в деревянном лесу не слыхать заковыристой трели.
Раздаётся молчание вширь по твоим адресам.
Не припомнят таких ни Москва, и ни Псков, и ни Киев.
Расплываются буквы, и числа не те, и ты сам
две недели, как Флеб-финикиец,
из придонного слоя чужого трюмо
доведённый до нашего общего сведенья в вольном
переводе добра на дерьмо…
Как положено книгам, дорогам и войнам,
так кончается мир за любой из указанных стен,
так как плавится воск, и горит, догорает фитиль,
так что этого света свечи, пограничного с тем,
остаётся в обрез про запас и в утиль
в ночь со старого стиля на новый стиль.
* * *
Извини, ничем не могу помочь.
Ступай, прохожий, отсюда прочь.
Пропадай скорее в полях бурьяна.
Темнеет рано.
Тёмный лес колышется вдалеке,
Одуванчик сгинул в борщевике,
Полегла полынь пополам со снытью,
Показалась ЛЭП путеводной нитью.
Провода гудят от столба к столбу,
Как будто кто-то трубит в трубу.
Вдоль всего пути, от столба к столбу там
Провода протяжно поют, как будто
Зацветут ещё, жизнью жизнь поправ,
Широки поля безымянных трав.
Безымянных рек берега пологи,
Колесо телеги скрипит в дороге,
На небе растёт луна.
Как будто поёт струна,
Струна дрожит мировая,
Вдаль бежит колея кривая.
* * *
Исчезает звезда в неизвестности,
И пространство пустыни черно —
За пределом изящной словесности,
Вероятно, и нет ничего.
В пустоте заблудившийся атом
Загадал небеса расколоть,
Но не смог — и учёный анатом
Тычет пальцем в разъятую плоть.
Нет нужды сочинять эпитафию.
Молотком по гвоздям наизусть,
Острым краем лопаты по гравию,
Гаснут искорки в глине — и пусть.
Разве только лопух, символ веры,
Смотрит с этого света на тот —
Ничего сверх отпущенной меры.
Пусть хоть папоротник цветёт.
* * *
За сорок лет мы к этому пришли.
Пора сложить пожитки у подножья
Родных осин — здесь будет край земли,
Где будет огород во славу Божью.
Пускай тут распускается репей,
И лебеда с крапивою напротив,
Для пущей красоты — а для людей
Пора построить пугало в лохмотьях.
Возьму в сарае шляпу и пиджак.
Пока кружат возлюбленные братья
Со всех сторон — пойду и стану так,
И так и буду противостоять им.
Пускай в моей тени пасется ёж,
И дремлет мышь — а за моей межою,
Пусть, если хочет, колосится рожь,
Или гуляет пугало чужое.
Когда поспеет к осени трава,
К зиме осин созреет поколенье,
И в сумрачном лесу взойдут дрова
Для топора, и в печь пойдут поленья —
Над огородом будет Млечный Путь.
Под лезвием его, острей стального,
И рожь, и ёж, и пугало — ничуть
Не хуже и не лучше остального.
По осени посмотрим в небеса.
Там, в будущем, за светлой полосою,
Что видим мы — созвездие Жнеца,
Или фигуру Пугала с Косою?
Здесь сложная идея рубежа
Любых обетованных шести соток
Доступна пониманию ежа,
А там темно — для тех, кому за сорок.
Там ни одна межа не устоит,
Где станет ночь — на долгий промежуток
Один могильный холод предстоит
Всему на этом свете, кроме шуток.
Всему на свете страшно — рожь дрожит,
Мышь ёжится, а тот, кому под сорок,
Скрипит пером — в углу топор лежит.
Со всех сторон зима наступит скоро.
21.07.12
* * *
Осенний вечер в ресторане «Русь».
Официант несёт в графине граммы
Кагора мне. Я выпью и попрусь
Глазеть на белокаменные храмы
Монастыря, и над монастырём
Стоять — вдвоём с паломником, который,
Как оккупант, талдычит на своём —
Незваным гостем хуже, чем Баторий,
Бессмысленней, чем Ленин площадной,
Так и стоять — как скульптором задуман.
Внизу идёт сквозь дождик проливной
Лирический герой Мао Цзедуна.
Печоры
08.09.98
* * *
В иероглифах календаря —
Ничего кроме правды неумной
Чёрных чисел, истраченных зря.
Молодого вина, девы юной —
Ничего нет в конце января.
Трое суток в квартире подлунной
Замеряют жилплощадь шаги —
Трое суток в моей Поднебесной
Чёрный день нарезает круги
Циферблата по комнате тесной.
Что там сказано в книгах КУГИ —
Маловажно и безынтересно.
Аравийский песок на зубах.
На часах ни минуты простоя.
Что там, кто там в моих зеркалах —
Разбираться стараться не стоит.
В пересчёте на совесть за страх,
Всё сполна сочтено за пустое.
Что ж касается правды и лжи,
Всё равно, с их различием слабым,
Получается, что ни скажи,
Посвящается водке и бабам.
Расцветают в углах миражи
Расписные, на зависть арабам.
* * *
Постучи, Председатель, по рюмке вилкой,
И я так скажу, лишь бы гул затих:
«Есть время собирать пустые бутылки,
И есть время разбрасывать их».
Моего времени с меня хватит.
Пока я стою на пути прогресса
В точке роста, точнее сказать, в квадрате
Роста сущностей в интересах
Торговых точек — мне вряд ли впаришь
В будущем промтоварном их промтовар голимый.
Спит спокойно дорогой товарищ
На скамейке в парке, и фифа проходит мимо,
И весенний воздух не надоест
На задворках строек, в тени новаций…
Или в плену иллюзий — в каждом из этих мест
Человеку свойственно ошиваться.
Натюрморт перед рассветом
А. П.
Пока ещё ни мира, ни войны.
Покойно спи ничком на одеяле.
Сквозь полумрак едва-едва видны
На всём следы вчерашних недеяний.
Пока художник на детали скуп,
Не вдруг найдёшь на ощупь сигареты,
Ещё клинок китайской стали туп
На скатерти из областной газеты —
Дом, в деревянном смысле слова, сруб
Ещё скрывает всё это, и это
Пока что ни о чём не говорит,
И говорить ещё об этом рано,
Но скоро, скоро солнце озарит
Далёкий край гранёного стакана,
И жёлтую опасность ста рублей,
И яблоко в цвет знамени Пророка,
И бутерброд из бывших… Всё сильней
Тлетворное влияние Востока.
* * *
Пока идёт зима, в краю родном
на сотни вёрст кругом картина та же
довлеет нам, нам всё дано в одном,
в одном таком безвыходном пейзаже.
Всё для людей в заснеженной стране.
Всё прежнее там выглядит иначе,
на этом бездорожном полотне
за линией электропередачи —
пустые чёрно-белые поля
и остальная живопись для бедных.
Поля, снега, и небо, и земля —
для бедных.