Дети блокадной зимы. Сборник повестей и рассказов петербургских писателей
Опубликовано в журнале Знамя, номер 6, 2022
Дети блокадной зимы. Сборник повестей и рассказов петербургских писателей. — СПб.: Мир детства, 2021.
И писать, и рассказывать нынешним детям о блокаде, конечно, надо. Дети нынче, правда, другие, нежели в эпоху, когда чуть ли не в каждой ленинградской семье память о блокаде была живой и горячей. Дети сейчас вообще другие — книг почти не читают, прежней многочасовой беготне по улицам предпочитают компьютер либо гаджет, взрослыми, особенно теми, кто не смыслит в интернет-играх и не знает, что такое селфи или гугл, пренебрегают.
И как рассказывать им о смертельном голоде, сводящем с ума, о лежащих на улицах десятках трупов людей, умерших голодной смертью, о ежедневных обстрелах, о холоде, который бывал и пострашнее голода, — им, сытым и не знающим, как это — постоянно хотеть есть? Как это — нельзя просто пойти в магазин и купить хлеба, булок и вообще все? Я, сказала как-то юная девушка Даниилу Гранину, могу вообще целый день не есть, и ничего страшного. А сейчас ведь и с тех пор минули десятилетия.
Приблизить человеческие страдания восьмидесятилетней давности к принципиально другой эпохе — задача!
Петербургские прозаики Андрей Демьяненко и Роман Всеволодов задумали эту задачу решить. Совместными усилиями. Разумеется, с поправкой на требования времени. Условие задачи: берется, например, девочка из блокады по имени Вера (А. Демьяненко. «Автомат для Веры») и помещается в некую чисто умозрительную среду, что-то вроде компьютерной картинки. Пусть Вера, исхудавшая, бледная и закутанная в пуховый платок поверх пальто, сидит в какой-то комнате, на табуретке, и грустным-прегрустным голосом рассказывает мальчику про свои и чужие блокадные беды. И о своей горячей мечте — накопить денег на автомат, самый настоящий, и стрелять из него по фашистам. Это и будет ее посильным вкладом в победу.
Мысль об автомате подхватывает и мальчик (он представляет себя Вере как мальчика «из будущего») и, гуляя с мамой по торговому центру, присматривается к оружию, притом настоящему. Почему — понятно: «Как скучен мир без автомата! Без автомата он весь против тебя».
Не стоит вопрошать, почему в сугубо мирных торговых центрах торгуют боевым оружием — может, и торгуют. Не в том соль. Тем паче что мальчик вполне удовлетворяется покупкой автомата игрушечного. Хотя поначалу почему-то казалось, что этот отрок несколько старше тех детей, что удовлетворяются игрушечным ружьем вкупе, например, с лошадкой на колесиках.
А соль тут в том, что Вера, как выясняется по ходу текста, — прабабушка мальчика. И именно она приходит потом в класс, чтобы рассказать детишкам о блокаде. Рассказывает монотонно, уныло, фразами книжными, до ужаса правильными и на живое общение человека с живыми детьми совершенно не похожими.
Они, кстати, и вопросов ей никаких не задают. Что удивлять совершенно не должно.
Ну ладно, допустим, старушка говорит как умеет. Хотя читать полумертвый текст, выданный автором за живую речь, заведомо неинтересно, и не отпускает мысль, что читатель вообще вряд ли дочитал книгу до этого монолога… Но почему мальчик не узнает собственную прабабку, которую, как сказано в повести, вообще-то хорошо знал? И в гостях у нее бывал, и общался с ней не раз. К тому же выясняется, что до прихода этой женщины в класс и ее рассказа он даже не знал, что Вера Павловна, вроде бы родной ему человек, пережила в Ленинграде всю блокаду. Об этом вмертвую молчала и его мать, и сама прабабушка.
И что это за город такой — Ленинград, он, оказывается, тоже не знает. И напрасно ищет его на карте, — ну нет там такого города!
Странный, непостижимый здравому разуму народ населяет все три повести, составившие книгу. Странен ленинградский писатель, познакомившийся с мальчиком Лешей (Р. Всеволодов. «Сказки блокадной зимы») и почему-то трижды на протяжении повести поменявший свое имя (ладно, пусть это редакторский просчет…) — то он Вячеслав Яковлевич, то Святослав, то Вячеслав Аркадьевич. Полагаю, путаница тут оттого, что автору он попросту незнаком, как и остальные персонажи. Они вообще умудряются выделывать в книге поразительные вещи. «Писатель», например, в самые страшные блокадные дни (названные позже «смертным временем») пишет — и читает ребятам — глубоко потрясшую их повесть о том, как в осажденный город пришли — кто бы вы думали? — русалки, домовые, кикиморы, ведьмаки и водяные и бьются по мере сил с фашистами, чтобы «не дать врагу одолеть русскую землю».
Но ведь эта славянская нечисть, сказано тут же, в прежние, довоенные времена на Руси «чувствовала себя вольготно и пакостила вволю». С чего бы это она вдруг так резко сменила нравственную ориентацию и лихо пошла воевать за правое дело? Перевоспиталась под влиянием высоких патриотических порывов? Или вспомнила о своей глубоко народной, истинно славянской сущности и пошла воевать с чужеземцем? Непонятные штуки творятся в мозгу этого «писателя» с тройным именем, и чему он только может научить парнишек, внимающих его речам с трепетом и благоговением?
С парнишками в повести тоже полный швах. Леша, почему-то названный «будущим писателем», хотя не написал еще ни строчки, с одной стороны, уже прочитал, оказывается, и «Петра Первого» Алексея Толстого, и его же «Гиперболоид инженера Гарина», то есть он явно подросток. А с другой — он тут же шумно радуется подаренному мамой сборнику волшебных сказок, которые должен был прочитать лет десять назад.
Но не все в книге так загадочно. Целый ряд идей и фраз, высказанных добропорядочными школьниками, никаких возражений не вызывают. Ну что возразишь против того, что, как говорит мальчик Никита своему другу, теперь, в войну, «мы должны проявлять сознательность <…> и поэтому я просто не имею теперь права лениться»? Все точно. Просто раньше такие вещи вкладывались в уста плакатным улыбчивым пионерам и их тоже вполне плакатным, красивым и румяным педагогам с неизменным учебником в руках и пламенной идейностью во взоре.
Ничего не возразишь и против того, что нехорошо, например, кидаться хлебом, тем более в городе, пережившем блокаду. Об этом говорит герой «Автомата для Веры», прослушавший тот самый унылый монолог старой блокадницы и, видимо, сильно им потрясенный. И против того, что надо «свою комнату прибирать», и «Родину защищать», и басни Крылова учить, потому что они смешные, — тоже совершенно ничего не скажешь.
Только вот блокадную тему, ребята, оставьте в покое. Отложите ее туда, куда ваши руки не дотягиваются. Уж больно она, хотя с тех пор минули десятилетия, горячая и живая. И вранья не терпит.