Мария Степанова. Священная зима 20/21
Опубликовано в журнале Знамя, номер 6, 2022
Мария Степанова. Священная зима 20/21. — М.: Новое издательство, 2021.
«Священная зима 20/21» Марии Степановой не зря названа в аннотации поэмой: это не сборник разрозненных стихотворений и не цикл, имеющий внутреннюю логику и сюжет. От цикла поэму Степановой отличает широта и объемность пространства, многокомпонентность хронотопа и завершенность мысли. Части книги связаны гораздо больше, чем несколькими лейтмотивами, хотя их природа может быть различной.
Конструируя мир «Священной зимы 20/21», поэт сочетает, казалось бы, не столь уж хорошо сочетаемое: историю ссылки Овидия с очевидными приметами современности вроде небоскребов и слова «фуфло», милование Екатерины II и Потемкина с приключениями Мюнхгаузена, а авторские европейские сказки («Снежную королеву», «Хроники Нарнии», «Щелкунчика») — с русским фольклором и русским бытом. И все эти темы почти инвариантно существуют в едином пространстве. Каждая по отдельности следует динамике внутреннего развития, но относительно друг друга они все же достаточно обособлены. Один пласт реальности может вторгнуться в другой, но вот один сюжет в другой — скорее нет. Кай переосмысляется отдельно от «Метаморфоз», а «Золотая ветвь» Фрэзера едва ли влияет на речь российской императрицы.
Стержневой для «Священной зимы 20/21» оказывается ссылка Овидия, к ней Степанова возвращается настолько часто, что остальные сюжеты оказываются вложены в этот, как в матрешку. И если текстуально в книге отражаются в основном «Скорбные элегии», причем во многих местах практически дословно, то структурно «Священная зима 20/21», на мой взгляд, ближе к «Метаморфозам». Степанова делает ссылку в Томы мифологемой книги: берет не раз отраженный в культуре исторический факт и связывает его с множеством других (не всегда исторических, но фактов искусства), выделяя из более-менее известной и конкретной правды более глобальное и общее, превращая Овидия в архетип. И не только Овидия. Миг — и уже возникает на его месте Осип Мандельштам:
И сам кесарь, перед тем как отойти ко сну,
Спрашивает референта, есть ли новости от Назона
И что он там пишет в своем воронеже.
Книга Степановой связана с «Метаморфозами» не только концепцией освежения старых мифов, их компиляции и оформления в новые, но и композицией некоторых частей. Еще одной важной античной составляющей книги, помимо истории Овидия, является изложение «историй исторических женщин, грубо брошенных богами или героями». Назон сам оставил жену, и та горевала, поэтому истории Дидоны, Ариадны, Пенелопы, Ио встраиваются в его повествование. Вот это уже настоящие «Метаморфозы» внутри «Священной зимы 20/21», потому что Овидий начинает пересказывать мифы, как он это и делал в реальности. Но реальность Степановой далека от античной, поэтому «исторические женщины» перемещаются в современность, становясь хозяйками и посетительницами баров, контрактницами и женами контрактников, пассажирками катеров и автомобилей. И все же у читателя достаточно подсказок, чтобы узнать их:
Но каждое утро, прежде чем пора
Протереть столики и повесить «Открыто»,
Я вышиваю прогноз погоды.
Основанные на тех же принципах, эти истории не повторяют «Метаморфозы» Овидия, — они, скорее, — миф о мифе.
Ссылка в Томы — основной, но не всепоглощающий сюжет книги, многие лейтмотивы от него независимы. Спаяна воедино книга другим: образом зимы, что угадывается уже из названия. Все истории, легшие в основу хронотопа «Священной зимы 20/21», изначально были связаны со снегом и холодом. Овидий, отправляясь в Томы, воспринимал этот город чуть ли не как крайний север, Мюнхгаузен путешествует по России настолько холодной, что у него замерзают слова, а Нарнию, Снежную королеву и сюжет с Екатериной II можно объединить образом женщины-властительницы ледяной страны. Причем и у Льюиса, и у Андерсена (а впоследствии и у Шварца) царство холода — это царство зла.
Однако изначально зима была лишь фоном разворачивающихся событий или метафорой, например, деспотического режима (как у Льюиса в «Хрониках Нарнии»), она оставалась пассивным элементом повествования. У Степановой же зима обретает плоть и волю, это больше не место действия, а само действие:
Нет ни стен, ни крыши,
Только северное сиянье
И некоторое количество общих историй,
Открывающихся вовне, как дверцы.
Вот и структура книги: снег на римских колоннах и американских небоскребах вместо сюжета да некоторое количество «историй», вспомянутых по этому случаю мифологическим сознанием. Зима не просто вторгается в жизнь, но сама становится ею, загоняя людей в дома, а Овидия — в тоску. Поэтому появляется образ опустевшего мира и пустота как действующее лицо «Священной зимы 20/21». Вместе с ней одушевленность обретает и снег, чтобы ближе к концу книги обнажить символику своего появления:
Снег теперь везде, без него никак:
Он подсвечивает противоестественное смешение,
Пугающее соитие невозможного
И нашей, какая уж есть, жизни.
И того, как чужое опять настаивает на своем.
«Священная зима 20/21» — это попытка осознать вторжение в обыденную жизнь чего-то, ранее казавшегося невозможным. Свалившегося как снег на голову — и так не зря говорят. Зима оказывается метафорой ирреальности, ставшей реальностью, темных времен, резко ставших нашими временами, в которых приходится выживать. Не всегда мир соглашается играть не то что по нашим, а даже и по своим собственным правилам, к которым мы просто уже успели привыкнуть. Есть в этом и оттенок предопределенности: в тексте Степановой в неожиданных местах появляются снег и пустота, обозначая возможность насилия над привычным, но «еще там есть кто-то третий, / из-за которого все и накрыли белым». Кто-то, чья воля изменила ход вещей, сделав римский снег осознанным и контролируемым «противоестественным смешением».
Зима 20/21 была страшной ковидной зимой. Ковид отступил, но остроты переживаний книга не потеряла. Напротив, она обрела дополнительные смыслы во времена еще более темные, чем прежде.