Владимир Гандельсман. Велимирова книга
Опубликовано в журнале Знамя, номер 5, 2022
Владимир Гандельсман. Велимирова книга. — М.: Воймега; Ростов-на-Дону: Prosodia, 2021. — (Действующие лица).
Вышедшая осенью 2021 года «Велимирова книга» завершается статьей Владимира Козлова «Растущее изумление Владимира Гандельсмана». Это большой портретный материал, анализирующий чуть ли не весь корпус текстов Гандельсмана и особенности развития некоторых направлений его поэтики во времени. Козлов дает довольно полное и объемное представление об эволюции Гандельсмана как поэта и о векторах его дальнейшего развития, но никак не затрагивает, собственно, «Велимирову книгу», в которую помещена статья. Причины этого разлада сугубо технические: статья уже выходила в печати, и куда раньше публикации книги. Впервые была напечатана в 13-м номере «Просодии», в 2020 году. «Фигурой» этого номера как раз был Гандельсман. Такое несоответствие закономерно рождает читательский вопрос: «А эта, эта-то книга такая же, как другие?»
На первый взгляд кажется, что книга выпадает отовсюду: и из современных контекстов, и из популярных поэтических практик. Сейчас господствует мода на автофикшн в прозе и на полное совпадение поэта и лирического героя в поэзии, на бытописание, доходящее до хроникерства, на натурализм — в общем, на все, чего в «Велимировой книге» нет. Опирающаяся на материалы столетней давности, героем своим назначающая не обыкновенного человека, а полумифического Велимира, одержимого теорией чисел и идеями космизма, эта книга выглядит будто бы даже несколько устаревшей.
И вместе с тем невероятно смелой, экспериментальной — нехарактерное для эпохи, даже если оно как бы не совсем «новое», все равно способно вызвать оторопь. Полная и последовательная реализация принципов, заложенных поэтами-модернистами, сейчас часто отвергается — ведь поэзия за сто лет усовершенствовала инструментарий, и прямой последователь Хлебникова, как кажется, должен бы проиграть в борьбе за «свежесть и новизну» условному последователю Драгомощенко.
Но существует и иной угол зрения, на него как раз настраивает статья Козлова. В ней между тезисами об идиллическом, элегическом и одическом началах в поэтике Гандельсмана есть и мысль, ниспровергающая исключительность Хлебникова как героя «Велимировой книги»: «А у Гандельсмана образ мысли самоценен, ему достаточно потока сознания, а понадобится герой — подставим любого». Получается, что на месте Велимира мог оказаться кто угодно. И так уже случалось: о лирическом герое Гандельсмана или известно чрезвычайно мало, или известно, что это вовсе не Гандельсман и даже не кто-то на него похожий, иллюстрацией чему многие книги («Грифцов», «Аркадия», «Исчезновение»).
И все же Велимир многим отличается от типичного героя-который-совсем-не-автор. Во-первых, для того, чтобы создать Велимира, нужно было глубоко воспринять личность и наследие Хлебникова. А это уже совсем не то же самое, что придумать героя в своей голове, как бы отщипнув кусок от собственного сознания и придав ему вид чего-то отдельного. Во-вторых, «Велимирова книга» — куда больше адаптация уже существующего материала, чем выдумывание нового. Велимир не нуждается в том, чтобы под него разрабатывали новую поэтику, — она у него уже есть. Но поток сознания, о котором пишет Козлов, — основная форма и «Велимировой книги»: ее динамика поддерживается развитием не сюжета, а образа героя. Исторические реалии, которыми насыщен текст, оказываются лишь декорациями, Гандельсман варьирует их в угоду более наглядной реализации некоторых качеств Велимира. Например, совмещает в одно событие факты, между которыми в жизни четырнадцать лет разницы.
Велимир, конечно, совсем не Хлебников, а лишь конструкт, рожденный из горнила реальных событий и поэтических впечатлений от них. Цель его существования с точки зрения развития поэтики Гандельсмана — совершенствование навыков пластичности. Козлов писал, что в поздних, но все же предшествующих «Велимировой книге» текстах появляется желанная исповедальность, намечается сближение лирического героя с автором. Значит, самое время показать, что на фоне этого сближения они могут еще больше отдалиться — настолько, что личность героя затмит авторскую, а поэтика Хлебникова будет подавлять поэтику Гандельсмана. Однако это все еще не означает слепого подражания Хлебникову, скорее, намечает масштабы литературной игры, в которую оказывается втянут читатель.
Поэтому «Велимирову книгу» нельзя назвать шокирующе экспериментальной, невозможной к предвидению. Важно понять, что Хлебников для Владимира Гандельсмана — не икона, слепок которой он постарался воплотить на бумаге, а рабочий материал; лишь часть итоговой конструкции, составленной по уже устоявшейся схеме. Но он первый, с чьей личностью потребовалось именно сжиться, а не извлечь ее из глубин себя:
Опустело зеркальце, зато
я себя теперь не половиню им
и в припадке не хватаю воздух ртом.