Опубликовано в журнале Знамя, номер 4, 2022
Об авторе | Илья Юрьевич Виницкий — доктор филологических наук, профессор кафедры славянских языков и литератур Принстонского университета. Научные интересы — русская литература XVIII–XIX веков и история эмоций. Автор книг «Ghostly Paradoxes: Modern Spiritualism and Russian Culture in the Age of Realism» (2009), «Vasily Zhukovsky’s Romanticism and the Emotional History of Russia» (2015), «Утехи меланхолии» (1997), «Дом толкователя: Поэтическая семантика и историческое воображение Василия Жуковского» (2006) и «Граф Сардинский: Дмитрий Хвостов и русская культура» (2017). Печатался в журналах «Новое литературное обозрение», «Вопросы литературы», «Новый журнал», «Известия Российской академии наук». Сайт: https://slavic.princeton.edu/people/ilya-vinitsky. Предыдущая публикация в «Знамени» — «О чем поют кабиасы: Научно-демонологическая сказка с картинками» (№ 9, 2021).
Откуда пришло легкое дыхание,
или 25-я красота Оли Мещерской1
Дух дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит…
Ин. 3:8
Все мы вышли из чьей-то затхлой шинели.
Апокрифическое высказывание
1.
Признаюсь, что знаменитый «катастрофический» (Л.С. Выготский) финал бунинского «Легкого дыхания» (1916) до сих пор поражает меня тем жарким холодом вдохновенья, дуновенье которого замечательно описал молодой и пылкий Пушкин в послании к поэту тишины Жуковскому. В праздничный апрельский день на могилу Ольги Мещерской, украшенную крестом и фарфоровым медальоном с фотографией умершей, приходит ее бывшая школьная надзирательница — мечтательная старая дева (в ее описании Бунин иронически — реверсивно — обыгрывает термины, отсылающие читателей к сцене демонстративного признания Оли начальнице гимназии: «Женщина эта — классная дама Оли Мещерской, немолодая девушка»2).
Приведу в целях дальнейшего анализа этот финал в редакции 1916 года, отличающейся от окончательной:
«Смерть Оли Мещерской пленила ее новой мечтой. Теперь Оля Мещерская — предмет ея неотступных дум, восхищения, радости. Она ходит на ея могилу каждый праздник, — привычка ходить на кладбище и носить траур образовалась у нея со смерти брата, — по часам не спускает глаз с дубового креста, вспоминает бледное личико Оли Мещерской в гробу, среди цветов — и то, что однажды подслушала: однажды, на большой перемене, гуляя по гимназическому саду, Оля Мещерская быстро, быстро говорила своей любимой подруге, полной, высокой Субботиной:
— Я в одной папиной книге, — у него много старинных, смешных книг, — прочла, какая красота должна быть у женщины… Там, понимаешь, столько насказано, что всего не упомнишь: ну, конечно, черные, кипящие смолой глаза, — ей-Богу, так и написано: кипящие смолой! — черные, как ночь, ресницы, нежно играющий румянец, тонкий стан, длиннее обыкновенного рука, — понимаешь, длиннее обыкновенного! — маленькая ножка, в меру большая грудь, правильно округленная икра, колено цвета раковины внутри, покатыя, но высокия плечи, — я многое почти наизусть выучила, так все это верно! — но главное, знаешь ли что? — Легкое дыхание! А ведь оно у меня есть, — ты послушай, как я вздыхаю, — ведь правда, есть?
Теперь это легкое дыхание снова рассеялось в мире, в этом облачном небе, в этом холодном весеннем ветре…»3
Этот финал исследователи справедливо считают кодой, ключом ко всему произведению, наполненному многочисленными литературно-полемическими аллюзиями (Пушкин, Лермонтов, Фет, Л.Н. Толстой, Тургенев, Флобер, Мопассан, Чехов, А. Блок). Здесь не только проясняется название рассказа, но и дается его символическое истолкование, выводящее повествование за пределы истории о загубленной девушке (одна из «больших тем» в русской литературе со времен Карамзина). Это легкое дыхание исследователи интерпретируют по-разному: духовное — в дыхании — освобождение Мещерской из мерзкого мира, от плоти и вообще от формы; психологическая аллегория читательского восприятия самого литературного произведения, искусства; бунинская реализация пасхальной темы воскресения и преображения Господня («дух хлада тонкий»); новая инкарнация Психеи; буддистское представление о легком дыхании как высшей форме человеческого бытия; эхо мужского стереотипа, порождающего единственную формулу оправдания существования женщины и т.п.
Особое внимание исследователи Бунина придают использованному в этом финале металитературному приему цитирования, «сохранности слова» (А.К. Жолковский4), представленному в образе героини, выучившей наизусть отрывок из старой книги из отцовской библиотеки (заметим, что собственно в тексте рассказа этот пассаж запомнила дословно не столько Ольга Мещерская, сколько подслушавшая ее разговор с полнотелой высокой гимназисткой Субботиной классная дама).
Выготский трактует эту цитацию как комическую, психологически противонаправленную трагическому развертыванию его рассказа:
«То, что Оля Мещерская рассказывает своей подруге, смешно в самом точном смысле этого слова, и когда она пересказывает книгу: «…ну, конечно, черные, кипящие смолой глаза, — ей богу, так и написано: кипящие смолой! — черные, как ночь, ресницы…» <…> и т.д., все это просто и точно смешно. И этот реальный, настоящий воздух — «послушай, как я вздыхаю», — тоже, поскольку он принадлежит к действительности, просто смешная деталь этого странного разговора. Но он же, взятый в другом контексте, сейчас же помогает автору объединить все разрозненные части его рассказа, и в катастрофических строчках вдруг с необычайной сжатостью перед нами пробегает весь рассказ от этого легкого вздоха и до этого холодного весеннего ветра на могиле, и мы действительно убеждаемся, что это рассказ о легком дыхании5».
В конце прошлого века Татьяна Юрченко задалась вопросом, а какую, собственно говоря, «смешную книгу» читала юная Оля6. В качестве наиболее близкого источника запомнившегося Мещерской пассажа исследовательница назвала популярный в XVIII веке (и переиздававшийся до конца 1830-х годов) «Письмовник» Николая Курганова (1726–1796), в котором называются основные признаки женской красоты:
«Женское пригожство составляют: младость. Средний рост и дородство. Стройность всех частей. Длинные и белокурые волосы. Тело нежное и чистое. Здоровая и румяная белизна. Ровное чело и не мускулистые виски. Брови прямые. Глаза светло-серые, большие, не навыкате, но равно с лицом, имеющие приятный взор. Нос долговат. Щеки немного выпуклы, с небольшими ямками. Губы румяные, малый рот, белые и ровные зубы. Несколько продолговатую бородку с ямкою. Небольшие уши, прилегшие к голове. Грудь белая и крутоватая. Кисти у рук белые, длинноватые и полные. Островатые пальцы, ногти жемчужные и овальные. Тихое дыхание. Приятный голос и добрая ухватка. С перехватом стан. Благородная и скромная походка»7.
По мнению Юрченко, несмотря на то, что «несовпадение многих деталей в этом описании женских прелестей с тем, что говорит своей подруге Оля Мещерская, вполне очевидно», кургановский текст можно считать источником ее фантазии, ибо он включает выражение «тихое дыхание», ставшее в рассказе Бунина «более поэтическим, “легким” — как вряд ли сказали бы люди XVIII века, — которое так запомнилось ей и так потрясло ее воображение!»8.9 Отличия «цитаты» Мещерской от предполагаемого источника Юрченко объясняет тем, что девушка приводит эти слова по памяти («она и сама не ручается за точность: «всего не упомнишь!»10). Я полагаю, что Юрченко верно указала на литературно-идеологическую генеалогию образа совершенной красавицы в наставлениях для девочек и женщин, наводнивших русскую литературу со второй половины XVIII века, но непосредственным источником восхитившего Ольгу пассажа была совсем другая (и гораздо более «смешная») книга. Сразу скажем, что память героиню рассказа не подвела.
2.
В 1848 году в типографии Карла Края в Санкт-Петербурге вышла книга скрывшегося под криптонимом «В.Л.» автора «Картина красот и достоинств женщины, в нравственном и физическом отношении» (148 страниц). Автором ее был, согласно указанию И.Ф. Масанова, литератор Виктор Лебедев11. Продавалась она по цене 50 копеек за экземпляр. В состав книги включены были главы следующего содержания:
I. Вообще нравственныя достинства и красоты женщин.
II. Определение, разделение и число наружных красот женщины.
III. Красота роста и стана женщины.
IV. Вообще красота лица женщины.
V. Красота волос.
VI. Красота глаз.
VII. Красота носа и ушей.
VIII. Красота рта и приятность дыхания.
IX. Красота зубов и подбородка.
X. Красота шеи и плеч.
XI. Красота груди.
XII. Красота рук, ног и ногтей.
XIII. Красота кожи.
XIV. Развитие чувств, бдение и сон.
XV. Девицы.
XVI. Молодые женщины.
XVII. Отличительные качества характера женщин.
XVIII. Красоты и достоинства женщин разных стран.
Эта курьезная энциклопедия женских красот вызвала как минимум два иронических отклика во влиятельных журналах того времени — рецензию Аполлона Майкова в «Отечественных записках» (1848, № 6) и рецензию анонимного автора в некрасовском «Современнике» (1848, т. IX, № 6, июнь, отд. 3. С. 108–113)12. Последняя содержала пространные выписки из книги Лебедева, которые, как мы увидим, явились прямым источником «цитаты» Ольги Мещерской (разумеется, Бунин мог быть знаком и с самой этой редкой книжкой).
Автор этого сочинения исходит из того, что «нравственныя достоинства женщины» находятся «все при ней и в ней, а наружная красота на ней, и одно другому соответствует». В книге он подробно обсуждает выделенные «натуралистами-наблюдателями» «в европейской женщине» 24 красоты. Приведем выписки из этой книги, выделяя жирным шрифтом те слова, которые запомнились юной Ольге Мещерской:
«Три красоты белыя: кожа, зубы и руки….
Три красоты черныя: глаза, брови и ресницы. Черные глаза, кипящие смолою и опушенные черными ресницами, над которыми проведена черной тонкою дугою бровь — составляют наибольшую прелесть женщины.
Три красоты розовыя: губы, щеки и ноти. Розовыя губы, при нежно-играющем на щеках румянце, также принадлежат к высоким достоинствам женщины, красноречиво говоря о здоровье; на белых же пальчиках бледно розовые прозрачные ногти — есть также принадлежность красавиц.
Три красоты длинныя: стан, волосы и руки. Длинный, гибкий, извивающийся стан; длинные блестящие волосы и длиннее обыкновенных руки — есть не последния достоинства прекраснаго пола.
Три красоты короткия: зубы, уши и ноги. <…> маленькая, стройная ножка есть верх прелести в женщине. Какой мужчина не восхищается и не прельщается грациозной ножкой, с узкой пяткой?
Три красоты широкия: грудь, лоб и между-бровями. Роскошная, высокая и широкая грудь у женщины есть изящнейшая красота; открытое, возвышенное чело и пропорциональная ширина между бровями — придают красавице величественный вид.
Три красоты узкия: рот, поясница и плесна13. Рот умеренно-узкий, равномерно тонкая талия и плесна — в женщине обворожительны.
Три красоты толстыя: икры, плеча и бедра. Полная, правильно-округленная икра, высокия, так-сказать, пушистыя плечи, при хорошем образовании мягких форм — есть немаловажныя достоинства женщины»14.15
«Но недостаточно того, чтобы женщина владела всеми этими 24 красотами, — пишет рецензент “Современника”, — и длинными, и короткими, и розовыми, и черными, и широкими, и узкими, и толстыми, — недостаточно, чтобы она имела, по прекрасному выражению нашего веселого сочинителя, черные глаза, кипящие смолою и опушенные черными ресницами, тонкую плесну, толстыя икры и бедра, и высокия, так сказать, пушистыя плечи, при хорошем образовании мягких форм, — нет! всего этого недостаточно»16. Ей еще необходима особая грация, выражающая в умении «погрозить грациозным своим пальчиком, картинно стоять, сидеть, правильно и величаво ходить, охраняя в поступи некоторую гордость». «Дурная походка, — цитирует рецензент сочинителя книги, — теряет в красавице 80 процентов». Такая «походка должна быть не частая, не медленная, а ровная, плавная и несколько тихая», причем «при ходьбе немного переваливать стан»17.
Наконец, по мнению сочинителя, «самый лучший период женщины от 17–26-ти лет», ибо «молодая женщина, при совершенном здоровье, имеет приятное, легкое и свободное дыхание, серебристый, полный, громкий голос; а чувства все с 17 до 26-ти лет, так сказать, стоят на страже»18.19 Красивая наружность женщины уподобляется в книге Лебедева «красивому зданию, во внутренность которого всякий любопытствует заглянуть, в надежде найти и там изящество — и часто не ошибается»20. Как замечает рецензент, «автор, вероятно, очень часто заглядывает во внутренность этого красивого здания: это по всему видно. Он изучил светскую женщину в малейших подробностях»21.22
Надо сказать, что сам этот каталог красот женщины был известен в русской литературе как минимум с конца XVIII века. Он приводится в статейке «Три красоты», включенной Николаем Осиповым в книжку «Что нибудь от безделья на досуге. Еженедельное издание» (СПб., 1800) (здесь количество признаков доведено до тридцати):
«Один Гишпанский писатель утверждает, что пригожая женщина должна иметь в себе тридцать красот, которыя суть следующие:
- Три белыя красоты: белую кожу, белые зубы и белыя руки.
- Три чорныя красоты: чорныя глаза, чорныя брови и чорныя ресницы.
- Три долгия красоты: долгой спан, долгия волосы и долгия руки.
- Три короткия красоты: короткия зубы, короткия уши и короткия ноги.
- Три широкия красоты: широкую грудь, широкой лоб и широкое пространство между бровями.
- Три узкия красоты: узкой рот, узкой стан и узкие шаги.
- Три толстыя красоты: толстыя руки, толстыя лядвеи и толстыя икры.
- Три тонкия красоты: тонкия пальцы, тонкие волосы и тонкия губы.
- Три румяныя красоты: румяныя губы, румяныя щоки и румяные ногти.
- Три небольшия красоты: небольшие соски, небольшой нос и небольшую голову23.
Нет никаких сомнений в том, что Осипов заимствовал этот список из какой-то публикации, восходящей к «Рассуждению о том, что более всего тешит в любовных делах: прикосновения, взгляды или речи» из знаменитого сочинения епископа Пьера де Бурдейля, сеньора де Брантома (Pierre de Bourdeille, seigneur de Brantôme; ок. 1540–1614) «Vie Des Dames Galantes» («Галантные дамы», публ. 1666). В этой популярнейшей библии сердечного воздыхания эпохи Ренессанса Брантон приводит список из тридцати достоинств женщины, который он узнал от одной испанской дамы из Толедо — города славного прекрасными и многоопытными в любви женщинами. Список этот, сообщает Брантон, был напечатан в старинной французской книжке «De la louange et beauté des Dames», Francesco Tanzi Corniger перевел его на латинский язык, а Vencentio Calmeta на итальянский24. Во французской культурной мифологии считается, что воплощением этого эталона красоты была описанная Брантоном «ловительница королей» Диана де Пуатье.
Этот список, в свою очередь, восходит к французской поэтической традиции XVI века — так называемым «blasons anatomiques du corps féminin», то есть подробным стихотворным дифирамбам различным частям женского тела25.
В XVIII и XIX веках книга Брантома регулярно перепечатывалась, а цитируемый в ней каталог женских красот неоднократно приводился в книгах и журналах («Triplicates of charms», «Les Conditions de la beauté»)26 и пересказывался в других сочинениях (например, в «Письмовнике» Курганова, о котором говорилось выше). В романтическую эпоху «список Брантона» — одного из любимых авторов Мериме — нашел отражение в его повести о беспечной, капризной и колдовской любви «Кармен» (1845):
«Чтобы женщина была красива, надо, говорят испанцы, чтобы она совмещала тридцать “если” или, если угодно, чтобы ее можно было определить при помощи десяти прилагательных, применимых каждое к трем частям ее особы. Так, три вещи у нее должны быть черные: глаза, веки и брови; три — тонкие: пальцы, губы, волосы, и т.д. Об остальном можете справиться у Брантона. Моя цыганка не могла притязать на все эти совершенства»27.
На французскую классификацию красот женщин, восходящую к Брантону, ссылается, по всей видимости, и М.Ю. Лермонтов в «Тамани» (1840):
«Решительно, я никогда подобной женщины не видывал. Она была далеко не красавица, но я имею свои предубеждения также и насчет красоты. В ней было много породы <…> Она, то есть порода, а не юная Франция, большею частью изобличается в поступи, в руках и ногах; особенно нос очень много значит. Правильный нос в России реже маленькой ножки. Моей певунье казалось не более восемнадцати лет. Необыкновенная гибкость ее стана, особенное, ей только свойственное наклонение головы, длинные русые волосы, какой-то золотистый отлив ее слегка загорелой кожи на шее и плечах и особенно правильный нос — все это было для меня обворожительно…»28
К середине XIX века эта культурная традиция выродилась в механистическую комбинаторику, представлявшую идеальное женское тело как сумму отдельных частей и представленную в комической и юмористической литературе, а также разного рода популярных руководствах и наставлениях молодым женщинам. Так, Лебедев, «сокративший» французский («испанский») список до 24 качеств (отсутствуют «тонкие» и «небольшие» достоинства), очевидно, пользовался не Брантоном, но каким-то другим, восходящим к нему, но пока нами не установленным источником29.
3.
Рецензенты из демократических журналов 1840-х годов восприняли классификацию Лебедева — объективирующую, как сейчас принято говорить, женщину — как смешную и гадкую. «Если бы я был женщина, особенно блондиночка, — иронизировал автор статьи в «Cовременнике», — я непременно в знак благодарности сплела бы автору венок из первых весенних цветов и этот венок собственноручно возложила бы на голову, в которой роится столько прекрасных и глубоких мыслей о женщинах!»30. По словам Аполлона Майкова, эта книга «походит на остроту, сказанную в обществе спящих, или в пустом покое, от которой совестно засмеяться даже самому тому, кто сказал ее»31. В то же время русские писатели второй половины XIX – начала XX века (как мужчины, так и женщины) продолжали в той или иной степени эксплуатировать эти нормативные признаки галантной ренессансной красавицы в портретах своих идеальных героинь (достаточно вспомнить женскую «анатомическую» топику в повестях и романах Тургенева — например, в изображении Одинцовой или Зинаиды из «Первой любви»32).
Мы не знаем, как попала язвительная рецензия из «Современника» или, возможно, сама книжка Лебедева в поле зрения Бунина (упоминающиеся в его произведениях «старинные книги» он, как известно, не придумывал, а покупал и читал), но совершенно очевидно, что именно из курьезного сочинения 1848 года, в основе которого лежал своего рода Ur-Text европейской традиции изображения эталонной красавицы, Ольга Мещерская и заимствовала свой идеал обворожительной во всех отношениях женщины, который немедленно применила к себе (какой «должна быть» красавица — в глазах мужчины)33. К лебедевской классификации женских прелестей, как мы видели, восходит и название рассказа «Легкое дыхание», переосмысленное (наполненное своим содержанием) Мещерской, полностью обошедшей вниманием нравственные советы и предостережения автора книжки.
Замечательно, что героиня рассказа выступает здесь в качестве не просто наивной девочки-читательницы, но своего рода лирического интерпретатора и реализатора (так сказать, авто-Галатеей) чужого текста, выделяя в нем как «утробно-сущностные», по выражению Бунина34, запрятанные в описании достоинств европейской красавицы слова о легком и свободном дыхании (так сказать, ее 25-я красота) и добавляя отсутствующий в книге-источнике (а у нее есть!) эротический образ «колена цвета раковины внутри» (в эталоне женских красот упоминаются розовые или жемчужные ногти). Показательно, что у Лебедева легкое и свободное дыхание женщины имеет исключительно физический (физиологический) характер. В специальной главке, посвященной дыханию женщины (то есть запаху изо рта), он заявляет о том, что дама с неприятным дыханием «не может быть никогда любима» и потому от дыхания зависит не только семейное счастье, но и самое существование женщины в обществе: «Причем я должен здесь сказать самую горькую истину, с которою согласится всякий благомыслящий человек: женщина с противным дыханием, проистекающим из желудка, к супружеской жизни неспособна»35. Очевидно, что для Ольги Мещерской идеальное дыхание связано не с хорошим запахом изо рта и здоровьем, а с легкостью вздоха, физического существования («Но главное, знаешь ли что? — спрашивает она свою подругу Субботину. — Легкое дыхание! А ведь оно у меня есть, — ты послушай, как я вздыхаю, — ведь правда, есть?»).
В свою очередь, всезнающий повествователь, незаметно отталкиваясь от воспоминаний подслушавшей разговор Мещерской старой девы, живущей пустыми мечтами, переключает в последней фразе рассказа выхваченную из речи физиологическую (респиративную) деталь в символический (спиритуальный) план, вовлекающий, как уже говорилось, многочисленные литературные, религиозные и мистические аллюзии.
4.
Зачем же Бунину понадобился этот старинный и смешной текст, представляющий своеобразную «периодическую таблицу элементов» прекрасного женского тела? Писателя несомненно интересовали «ветхие», забытые или, говоря его словами «утробные и первобытные» книги, разрабатывавшие (и механизировавшие) эротический язык в русской литературной традиции (схожим путем шел и его современник Куприн, но его прототекстом была, как мы знаем, «библейская эротика» «Песни Песней»). Герой рассказа «Грамматика любви» (1915) Ивлев листает в библиотеке покойного романтического помещика Хвощинского «серые» страницы «престранных книг» с архаическими названиями «Заклятое урочище», «Утренняя звезда и ночные демоны», «Размышления о таинствах мироздания» и «Чудесное путешествие в волшебный край» и «Новейший сонник»36, но более всего его привлекает «крохотная, прелестно изданная почти сто лет назад» книжка под названием «Грамматика любви, или Искусство любить и быть взаимно любимым». Как в свое время установил А. Блюм, это был перевод cочинения французского литератора Ипполита Жюля Демольера, вышедший в свет в 1831 году в Москве (Hippolyte Jules de Molière, Code de l’amour, ou Cours complet de définitions, lois, règles, maximes applicables à l’art d’aimer et de se faire aimer; suivi du Code pénal de l’amour [Paris, 1829])37. Книга Демольера, подаренная Бунину библиофилом Н. Пушешниковым и написанная в старинном жанре компендиума (кодекса) афоризмов о любви и страсти, принадлежит, как справедливо указывает Елена Капинос, «массовой литературе, растиражированной в XVIII–XIX вв.» (правила «Науки любви» Овидия, сентенции из трактата «О любви» Андрея Капеллана и др. книжные «лекарства» от любви и для любви») и таким образом сама «оборачивается целой библиотекой, стоящей всего, что хранится в книжных шкафах Хвощинского». Исследовательница также ссылается на ироническое замечание Жолковского, предположившего, что Оля Мещерская в «Легком дыхании» «читала ту же самую книгу с тем же самым длинным перечнем на тему женской красоты». Как мы видели, это была другая книжка, но также принадлежащая к восходящей к Ренессансу галантной традиции эротических грамматик, кодексов и энциклопедий, представляющих в своей сопокупности «учебник шахматной теории любовного поведения» (Ю.М. Лотман)38.
Обратим внимание на то, что привлекший внимание провинциальной гимназистки каталог женских прелестей из книги Лебедева не только поверяется рассказчиком на примере героини еще до своего цитирования в тексте (подслушанный монолог), но и прямо связывается автором с проблемой выражения женской красоты писательским словом:
«Затем она стала расцветать, развиваться не по дням, а по часам. В четырнадцать лет у нея, при тонкой талии и стройных ножках, уже хорошо обрисовались груди и все те формы, очарование которых еще никогда не выразило человеческое слово; в пятнадцать она слыла красавицей. <…> А она ничего не боялась — ни чернильных пятен на пальцах, ни раскрасневшегося лица, ни растрепанных волос, ни заголившегося при падении на бегу колена. Без всяких ея забот и усилий и как-то незаметно пришло к ней все то, что так отличало ее в последние два года из всей гимназии, — изящество, нарядность, ловкость, ясный, но сметливый блеск глаз. Никто не танцовал так, как Оля Мещерская…»39
Олег Лекманов и Михаил Свердлов в недавно вышедшей статье «“Другие слова” Ивана Бунина» (фрагмент из книги «Секс в русской прозе ХХ века») отмечают, что «одна из важнейших целей Бунина состояла в том, чтобы научить русскую литературу говорить о женском теле и о сексе»:
«Бунин, как очевидно для читателя, отыскивает те самые “другие”, необходимые слова для описания женского тела и эротической ситуации — потому что находит в этих словах выражение для своих ключевых идей»40.
Замечательно, что перечисленная исследователями эротическая лексика писателя в его более поздних произведениях также является эхом лебедевского «списка»: «великолепная нагота», «долгое тело», «вся голая, белая, крепкая», «вся коричневая от загара, сильная, крепкая», «налитые груди, белый сильный живот и белые тугие бедра», «красивые щиколки», «во всей своей женской силе» (добавим для полноты картины еще и характерный для писателя образ «заголенного перламутрового колена»). Бунинский повествователь использует старую классификаторскую терминологию, одновременно с наслаждением впитывая ее и с отвращением отталкиваясь от нее. Иначе говоря, в его произведениях постоянно осуществляется критика языка и образного строя старой галантно-эротической традиции (и представляющих ее жанров). Эффект «Легкого дыхания», как мне кажется, заключается в том, что автору удается с помощью своей маленькой героини-Психеи — дальнего отголоска прекрасной Дианы де Пуатье в русской гимназистке начала XX века — вдохнуть ценою ее краткого бытия жизнь в основополагающий для европейской любовной традиции канон, тривиализировавшийся в художественной литературе XIX века и опошлившийся в массовых руководствах о секретах женского очарования. Следует отметить, что сам этот бунинский эксперимент находится в общем русле модернистского переписывания европейской галантно-романтической (эротической) традиции русскими писателями начала столетия от Александра Блока до Владимира Маяковского.
5.
Произведения Бунина середины 1910-х годов объединяет общий прием парадоксального соприкосновения современной любовной драмы со старым и устаревшим (прототипическим) текстом о любви и красоте. Вообще можно сказать, что эротика у него представлена как своеобразная форма библиофилии (или наоборот — в зависимости от точки отсчета — библиофилия у него оказывается поводом и прелюдией к эротическому повествованию). Нам остается лишь заметить, что в отличие от «Грамматики любви» Демольера, давшей заголовок и смысл рассказу 1915 года, маленькая, смешная и пошлая книжка о женской красоте в рассказе «Легкое дыхание» оказывается неназванным, вынесенным в подтекст источником воображения главной героини. Я полагаю, что для истолкования модернистской поэтики бунинского финала глубоко симптоматичным является именно такое невидимое миру смысловое преображение курьезного, архаичного, стереотипного, глуповато-дидактического и плохо написанного (какой контраст с бунинским стилем!) сочинения, сквозь которое просвечивает «материнская» европейская традиция и прорывается индивидуальное дыхание героини (и стиля) нового времени, — дыхание, ложащееся, говоря словами современника Бунина, на стекла вечности (вечной женственности), или — точнее — рассеянное во всем «милом узоре» его (бес)страшного, (анти)романтического и литературного до утробной сущности рассказа.
1 Выражаю признательность М.Г. Альшуллеру, О.А. Лекманову, А.А. Долинину, А.К. Жолковскому, Л. Пановой, М. Липовецкому и К.Ю. Зубкову за замечания и библиографическую помощь.
2 И.А. Бунин. Сочинения. Т. 2. Повести и рассказы, 1914–1930. М., 1982. С. 108.
3 Ив. Бунин. Господин из Сан-Франциско. Произведения 1915–1916 г. М., 1916. С. 111–112.
4 А.К. Жолковский. Блуждающие сны и другие работы. М., 1994. С. 116.
5 Л.С. Выготский. Психология искусства. М., 1997. С. 195.
6 Татьяна Юрченко. К генеалогии «Легкого дыхания» // Новый журнал. Нью-Йорк, 1998. № 2. С. 179–183.
7 Цит. по Юрченко, с. 181. Добавим, что, согласно описанию Рогинского, это описание женского идеала из «Письмовника» в XVIII веке сопровождало лубочную куртинку о рассуждении холостого человека о женитьбе. Д.А. Рогинский. Русские народные картинки. Кн. 4. СПб., 1881. С. 241–242.
8 C. 181.
9 В действительности тихое или легкое дыхание в текстах XVIII – начала XIX веков встречается в медико-физиологической литературе (описания легочных заболеваний), религиозно-мистических текстах, связанных с темой «духа хлада тонка», и аллегорических сентиментальных произведениях о природе (легкое дыхание зефира, «легкое, почти нечувствительное дуновение» весны).
10 С. 181.
11 Скорее всего, это был тот самый Виктор Лебедев, книге которого «Супружеская истина, в нравственном и физическом отношениях», вышедшей в Санкт-Петербурге в типографии Карла Крайя в 1842 году, посвятил язвительную рецензию В.Г. Белинский. По словам критика, эта книжка представляла собой выписки из популярного французского медицинского сочинения “Tableau de l’amour conjugal” («Картина супружеской любви»; очевидно, знаменитый трактат основоположника западной сексологии Nicolas Venette), снабженные «сантиментально-моральными разглагольствованиями» автора о брачном состоянии в физическом отношении. «Мы даже можем сказать г. В. Лебедеву, — ехидничает Белинский, — что скажут о нас потомки. Они скажут: “XIX век, считавший себя самым просвещенным веком, был только переходом к истинно просвещенным временам, ибо в нем, гордившемся своею разумностию и гуманностию, владычествовало еще варварство феодальных времен, — чему немалым доказательством может служить даже и изданная в 1843 году маленькая книжка г. В. Лебедева» (Отечественные записки, 1843, т. XXVI, № 1 (ценз. разр. 31/XII 1842), отд. VI, с. 19–21). В «Каталоге русских книг Библиотеки Императорского С.-Петербургского университета» есть два Виктора Лебедева: один значится как автор книг «Военные сцены из записок Русского офицера (Воспоминания о походе в Царство Польское в 1831 г.» (1838), «Глас скорби о кончине Его Императорского Высочества Великого Князя Михала Павловича» (1849?); «Лира. Сочинения Лебедева» (стихи) (1830), «Алексей Любославский. В 2-х ч.» Стихи (1829), «На покорение Польских мятежников и взятие штурмом Варшавы». Стихи; «Осенний Вечер. С картинкою» (1835) и «Картина красот и достоинств женщины» (1848). Другой — автор сочинений «Правда Русского воина» (1835), «Правда русского Гражданина» (1836) и «Супружеская Истина, в нравственном и в физическом отношении» (1843). Возможно, что это был один и тот же сочинитель.
12 Авторами отдела библиографии в этом номере «названы Панаев и Некрасов, но принимал участие еще и Егунов» (В. Боград. Журнал «Современник» 1847–1866. Указатель содержания. М. — Л., 1959. С. 25). Далее цитаты из этой статьи даются в тексте с указанием страницы. — И.В.
13 Стопа.
14 С. 108–109.
15 Выделяем значимые для нашей работы слова и выражения жирным шрифтом.
16 С. 109.
17 С. 110.
18 С. 111.
19 Серебристый голос здесь не метафора, а термин. Ср. «Silberstimme» (звонкий, чистый голос), «un timbre argentin de la voix». У героини бальзаковского романа «был тот серебристый голос, который звучит нежно для уха и звонко ударяет по сердцу» (Оноре де Бальзак. Собрание сочинений. Т. 8. СПб., 1897. С. 18).
20 С. 111.
21 Там же.
22 Подобные «анатомические» классификации составлялись в 1840-е годы и для мужчин. Так, во втором отделе книги доктора А. Чаруковского «Народная медицина, примененная к русскому быту и разноклиматности России» (1844) говорится, что «красивый мужчина должен иметь следующая качества»: 1) средний рост: большие люди редко бывают велики, т.е. имеют возвышенныя душевныя способности; 2) темныя и не слишком жесткия волосы, черныя густыя бакенбарды и такую же бороду, как признаки детородной силы; 3) умеренно большую круглую голову, широкий лоб, открытыя благородныя черты лица, средственно-большой, полузагбенный римский нос; 4) живые, пламенные, серые, темные, но не голубые глаза и правильные уши, верное зрение и тонкий слух; 5) умеренный рот, округленный умеренно-великими румяными правильными губами; 6) здоровые, белые, ровные отдельные зубы, сидящие в красных, твердых и ровных деснах (костоеда зубов означает безпорядочный образ жизни, неопрятность или дурную болезнь); 7) умеренно-толстую и длинную шею и широкую выпуклую грудь, поросшую волосами, круглыя плечи, на которых под кожею явно обозначаются мускулы (слишком сжатая грудь показывает легкия и сердце, лежащия более к правой стороне, и означает слабость, робость у мужчин и расположение ко множеству грудных болезней; 8) умеренно-толстое мягкое, круглое, но не обвислое брюхо, которое показывает характер и деятельность пищеварения и скорое вознаграждение питательных соков (частое расстройство желудка после незначительнаго излишества в пище или напитках означает слабость брюшных органов, или даже и болезненное их состояниe; здоровый мужчина при трезвом образе жизни безвредно однако может его нарушить; 9) плотныя, круглыя, но не толстыя ляшки, которыя, будучи слишком жирны, стесняют развитие соседних детородных органов; 10) толстыя, круглыя икры, умеренно-большия жилистыя ноги и руки (толстыя и грубыя ноги и руки означают слабость разсудка, а тонкия и нежныя мужескую слабость). Это — телесные признаки мужественной красоты. Но кроме того, при определении красоты мужчины, нужно смотреть на его походку, голос, полноту тела, темперамент, возраст, пороки и добродетели» (А. Чаруковский. Наружная медицина, примененная к русскому быту. Отд. 2, ч. 3. СПб., 1844. С. 87–89). (Признаюсь, что это длинное описание мужского эталона повергает меня в ту глубокую меланхолию, которую испытал великий классификатор с безобразными пятками и грудью колесом Чарльз Дарвин в известном стихотворении Олейникова о прекрасной синичке). В литературе первой половины XIX века можно найти и следующие наблюдения, относящиеся к мужскому полу: «Cлабыя и жилистыя ноги означают большую способность к удовлетворению естественной похоти»; «у кого мохнатыя ноги, тот похотлив, как козел» и лапидарное: «Хpoмые похотливы» (Великаго Алберта наука распознавать людей, избранная из древних рукописей. М., 1811. С. 102).
23 С. 79–80.
24 “Les trente donc sont telles: Tres cosas blancаs: el cuero, los dientes, y las manos. Tri negras: los ojos, las cejas, y las pestannas”. По-французски: “trois choses blanches: la peau, les dents et les mains” (cм. Dictionnaire rotique modern, 1864). В русском переводе: «Три вещи белых: кожа, зубы и руки; / Три вещи черных: глаза, брови и ресницы; / Три розовых: уста, щеки и ногти; / Три длинных: талия, волосы и руки <…> Три маленьких: соски, нос и голова» (Брантом Пьер де Бурдей сьер де. Галантные дамы // Эстетика Ренессанса. Т. 1. 1981. С. 481). В основе этого ренессансного списка лежит, по всей видимости, арабская традиция (комментаторы «Тысячи и одной ночи» ссылаются на список из сорока качеств, которыми должна обладать красавица: четыре должны быть черными, четыре белыми и т.д.). Уходя на минуту в сторону, замечу, что реестры частей, из которых составлены мальчики и девочки, нередко становились объектами пародий и литературных экпериментов. Ср. хармсовское: «Человек устроен из трех частей, из трех частей, из трех частей. Хэу-ля-ля, дрюм-дрюм-ту-ту!»
25 Благодарю Сергея Зенкина за указание на эту традицию.
26 Возможный источник статейки Осипова — «Ce qu’il faut. Pour composer une belle femme» в: «Le nouveau Momus franais: ou recueil contenant tout ce qu’il y a de plus agreable et de plus amusant en fait d’anecdotes, aventures, bons mots, etc.» (Paris, 1800. P. 180).
27 Проспер Мериме. Кармен. Перевод М. Лозинского. М., 1940. С. 21.
28 М.Ю. Лермонтов. Собрание сочинений в 4-х т. Т. 4. М., 1984. С. 58. См. сопоставление «Тамани» с «Кармен» в: Татьяна Николаева. О чем рассказывают нам тексты? М., 2012. С. 45.
29 Возможно, сочинением Pierre Roussel’я «Systme physique et moral de la femme, ou Tableau philosophique de la constitution, de l’tat organique, du temprament, des moeurs, & des fonctions propres au sexe» (1772). См. Mary McAlpin. Female Sexuality and Cultural Degradation in Enlightenment France: Medicine and Literature. London, New York: Routledge, 2016.
30 С. 113.
31 См. < http://az.lib.ru/m/majkow_a_n/text_1848_kartina_krasot_oldorfo.shtml>
32 «Она сидела спиной к окну, завешенному белой сторой; солнечный луч, пробиваясь сквозь эту стору, обливал мягким светом ее пушистые золотистые волосы, ее невинную шею, покатые плечи и нежную, спокойную грудь» (И.С. Тургенев. Сочинения в 12 томах. Т. 8. М., 1981. С. 312).
33 Приведем пример преломления подобного реестра женских красот в сознании женщины конца XVIII века — известной деятельницы французской революции г-жи Ролан (Филипон): «Тогда [в возрасте 14 лет. — И.В.], как и теперь, я была довольно высока ростом. У меня была красивая нога, высокая полная грудь и покатыя плечи. Все движения грациозны, походка быстра и легка. В моем лице не было ничего особенно поразительного, кроме необыкновенной свежести, мягкости и выразительности. Если разобрать каждую черту в отдельности, то ни одна не отличалась правильностью, а все вместе нравилось. <…> нельзя было пожелать более нежной и обольстительной улыбки. Глаза небольшие, серовато-карие. Брови темныя, как и волосы, и ясно обрисованныя. Выражение взгляда быстро меняющееся, как и душевныя движения <…> Подбородок несколько острый и вообще той характерной формы, которая обозначает чувственную натуру. Цвет лица очень свежий, рука красивая, хотя и не маленькая с длинными тонкими пальцами. Прибавьте к этому ослепительные зубы и дышащую здоровьем полноту молодости. Таковы были сокровища, данныя мне природою!» (Исторический вестник, 1880, т. 3, с. 808).
34 Г.Н. Кузнецова приводит связанное с этим рассказом признание Бунина, что «его всегда влекло изображение женщины, доведенной до предела своей “утробной сущности”. Только мы называем это утробностью, а я там назвал это легким дыханьем. Такая наивность и легкость во всем, и в дерзости, и в смерти, и есть “легкое дыхание”, недуманье» (Г.Н. Кузнецова. Из «Грасского дневника» // Лит. наследство. Т. 84: Иван Бунин. Кн. 2. М., 1973. С. 263–264). Последнее слово, возможно, заимствовано писателем из буддистской традиции, с которой он был хорошо знаком (Л.Ю. Максимов связывал «катастрофическую» финальную фразу «Легкого дыхания» с сентенцией из его рассказа «Братья» о судьбе рикши в Коломбо: «Солнце, заходя, переходит в ветер, а во что переходит умерший?» (Максимов Л.Ю. О методике филологического анализа художественного произведения (на материале рассказа И.А. Бунина «Легкое дыхание» // Русский язык в школе. 1993. № 6. С. 8). О буддистском недуманье см., в частности, у Власа Дорошевича: «Мне вспоминается одно выражение, которое я слышал от брамина. Не думает камень и не думает Бог. Но недуманье не есть недуманье Бога. Камень не думает, потому что он не может думать. Бог не думает, потому что он все знает. Это спокойствие знания, которое дает лицу мертвеца выражение такое мудрое, простое, спокойное и величественное» (Влас Дорошевич. Собрание сочинений. Т. 4. М., 1905. С. 61).
35 [В. Лебедев]. Картина красот и достоинств женщины, в нравственном и физическом отношении. СПб., 1848. С. 54.
36 Согласно комментариям, книг с точно такими заглавиями «не обнаружено, но они очень напоминают заглавия книг необычайно популярной в России начала XIX в. английской писательницы “славной госпожи Анны Радклиф”» (А.В. Блюм. Очарованные книгой: русские писатели о книгах, чтении, библиофилах. М., 1982. С. 281). Между тем часть этих книг легко идентифицируется: В. Молчанов, Заклятое урочище, или таинственный колодезь. Старинный рассказ из времен Царя Иоанна Грозного (1872); А. Дрион. Утренний ангел и вечерняя звезда. Историческия повести, вместе с рассказами «Ночные демоны» (1870); «Чудесное путешествие в волшебный край: Повесть для народа и юношества (1899); «Новейший сонник» (1876).
37 Автор этого «кодекса» также написал романтическую книжку о любви великого князя Константина Павловича и графини Иоанны Грудзинской. «Грамматика любви» упоминается в книге Сергея Атава (С.Н. Терпигорева) «Узорчатая пестрядь» (СПб., 1883) в числе никому не нужных книжек, которыми торгует в вагоне поезда бледный шестнадцатилетний мальчик: «Вот из книжек не угодно ли? “Необходимое наставление в супружеской жизни”, “Грамматика любви”, “Мужчина и женщина”, “Физиология брака”» (с. 7).
38 См.: Ю.М. Лотман. «Езда в остров любви» Тредиаковского и функция переводной литературы в русской культуре первой половины XVIII века // Проблемы изучения культурного наследия. М., 1985. С. 222–230.
39 С. 105–106.
40 Олег Лекманов, Михаил Свердлов. «Другие слова» Ивана Бунина». Из книги «Секс в русской прозе ХХ века» // Знамя. — № 12. — 2021. https://magazines.gorky.media/znamia/2021/12/drugie-slova-ivana-bunina.html.