Оксана Васякина. Степь
Опубликовано в журнале Знамя, номер 12, 2022
Оксана Васякина. Степь. — М.: НЛО, 2022.
Всякая Пенелопа, пусть в глубине души, хотела бы знать, что на деле движет Одиссеем. Одержим ли он идеей отправиться куда-либо или больше стремится вырваться и сбежать от кого-то. Роман Оксаны Васякиной «Степь» — двойная одиссея: семейные скитания по стране пересекаются с бродяжничеством по закоулкам памяти. Дорога здесь становится способом определить, кто — свой, а кто — чужой, и буквально пощупать найденные различия так, как трогают лицо перед зеркалом, невольно замечая не только признаки старости, но и черты сходства со своими предками.
«Степь» — история семейных отношений на фоне локальных ландшафтов. По замыслу, пусть и не по хронологии событий, она продолжает предыдущую книгу Васякиной — автофикшн-роман «Рана». Героиня так же рефлексирует над детством и маргинальной атмосферой 1990-х. К странствию по родному краю (а действие «Раны» по большей части происходит в Сибири) в этот раз прибавляется пространство явно противоположное — астраханская степь.
Хотя метафизика путешествия в романе намного важнее географии, степь становится не просто задним планом, на фоне которого дочь едет с отцом-дальнобойщиком, а инструментом высказывания и почти отдельным действующим лицом. В этом степь Васякиной схожа, пожалуй, со степью одноименной повести Чехова, где скудная природа не только отражала суровый мир людей, но и обнажала натуру всякого человека, ступившего на ее территорию. Надо сказать, что и степная романтика за сотню с лишним лет в литературе мало изменилась: скрип трав и запах болиголова, соседство с кладбищем и случайные встречи с пастухами, разглядывание спящих от бессонницы или скуки, взгляды в небо и чувство одиночества.
Васякинская степь не менее масштабна, чем Сибирь в «Ране», но более осязаема. Она не про ледяной воздух над макушкой и не про таежные деревья перед глазами. Степь всегда под ногами: в нее можно лечь или сесть, то есть заземлиться, успокоиться, прислушаться к миру. Безжизненное пространство может вобрать в себя все живое и тут же перемолоть, переработать. Степь — не настроение, но его огранка, в отличие от Сибири, выражавшей образ мыслей и бытовые привычки целого поколения. Сибирь в «Ране» (впрочем, не только там, но и в стихах Васякиной) стала для героини символом семьи и прежде всего холодной матери, которую даже после ее смерти невозможно выдрать из сердца, как и ощущение безграничного и сковывающего пространства у всякого, кто родился на сибирской земле, но уже давно уехал.
Степь пугает намного меньше Сибири. Ее в тексте уравновешивает не только дорога, но и, например, громкий и искренний шансон из автомагнитолы, противопоставленный таинственному степному скрежету и стрекоту. Ту же роль во многом выполняют «жидкие» образы — от арбузного сока и речного дна до рыбной слизи и человеческих выделений. По тому, как героиня «Степи» противостоит миру (и прежде всего — родным), балансируя на краю под его натиском, она и есть степь, навечно ограниченная берегами древних морей, выжигаемая солнцем и заглушаемая по вечерам музыкой из водительской кабины. Само повествование тоже местами похоже на степь своей размеренностью. Ожидать сюжетных поворотов от поездки в грузовике или затянувшейся стоянки на обочине действительно не приходится. Но изредка нет-нет да и промелькнет нечто выбивающее из колеи (как обнаруженные на степной ночевке звериные останки), а именно воспоминание, рассказывать о котором требуется в холодном тоне и неспешном темпе, иначе — зарыдаешь.
Степь и дорога идут рука об руку на протяжении всего романа. Так же хорошо могли бы дополнять друг друга, к примеру, наивная и разговорчивая дочь и молчаливый, но мудрый отец-дальнобойщик. Но герои Оксаны Васякиной не сделаны по идеальной семейной формуле. Здесь никто не ищет себе дополнений, хотя, как ни парадоксально, все еще не может почувствовать себя полноценным без постоянных сравнений с тем самым чужим. Необходимость в человеке и одновременно болезненная отстраненность, доведенная почти до автоматизма, вынуждают рассматривать попутчика и собеседника не как близкого и родного, а как космонавта в капсуле, рухнувшей на поле в разгар сельскохозяйственных работ. Так смотрит дочь на отца, а отец смотрит на дочь. И так оба смотрят на смерть и время, любовь и семью, дорогу и степь.
Путешествие дочери с отцом — попытка героини ответить на мучающие вопросы и понять, почему в семье все складывалось именно так, а не иначе. Для нее это способ приоткрыть завесу тайны вечной отцовской одиссеи, поскольку на разговоры по душам надеяться не приходится. Но, перефразируя анекдот про Фрейда, иногда дорога — просто дорога. У скитаний нет четкой стартовой точки или конкретного финиша. Для отца это бесконечный (если не сказать бессмысленный) процесс, в котором можно только быть и плыть по течению. И возможно, это единственный сценарий не сойти с ума сначала от жизни в девяностых, когда все вертится вокруг принципа «либо ты, либо тебя», а потом — от заражения СПИДом и близости смерти.
Напоследок несколько слов об участи современного автофикшна, которая постигла и «Рану», и «Степь». В нынешние дни, наполненные далеко не мирными событиями, у некоторых критиков, да и у обычных читателей, возникает желание экстраполировать идеи подобных текстов на мысли о целой стране. Эдакая попытка приложить автофикшн к коллективной или даже национальной травме как подорожник или никотиновый пластырь, оперируя такими общими словами, как «память» и «опыт». Но вот какая штука: психология масс и психология личности — вещи все-таки разные. Пытаться проанализировать единое прошлое (а уж тем более — единое настоящее) посредством индивидуальной истории значит не только отрицать уникальность личного опыта, но и забывать о таком свойстве любой системы, как эмерджентность. В конце концов, хороший автофикшн — самодостаточен, а значит, в нем говорят ровно то, что хотят сказать, и этим он как раз отличается от привычной художественной литературы. Все-таки иногда дорога — просто дорога.
1 Эта публикация входит в проект, осуществляемый журналом «Знамя» совместно с Ассоциацией союзов писателей и издателей.