Рассказ
Опубликовано в журнале Знамя, номер 12, 2022
Об авторе | Татьяна Филатова родилась в Ульяновске в 1990 году. По образованию дизайнер. Участница Первой всероссийской литературной мастерской АСПИ в 2022 году и нескольких Форумов молодых писателей России, стран СНГ и зарубежья («Липки»). Публиковалась в журнале «Дружба народов». Автор книги «О чем молчит лес». Живет в Ульяновске.
Запели сверчки. Свет вытянутым прямоугольником упал на землю. В прямоугольнике вычертился крест окна. Дальше свет падал на широкий ствол сосны, за ней — тьма разных оттенков: умбра на земле, кобальт на заливе и шунгит на другом берегу. Он поднял голову: небо даже ночью светлее, чем земля. Прошел босыми ногами по ломким сосновым иголкам, на границе леса и берега песок привычно холодил стопы. Посмотрел: с противоположной стороны мерцали, забегая в воду, огни турбаз. Монотонный плеск волн нарушала музыка. На другом берегу студенты политеха отмечали новую смену. Поодаль над водой поднялся розовый шар, через пару секунд донесся хлопок, ворона взметнулась с ветки и с криком улетела в лес. Поднялся желтый шар, раздался новый хлопок. За заливом отмечали свадьбу. Он посмотрел в небо, прямо над макушкой виднелся далекий хвост нашей галактики — бледная полоса, которую принято называть Млечным Путём.
Послышалось утробное тарахтение мотора. Он опустил глаза, отыскивая в темноте свою лодку. Прошел вниз к воде, под ногами хлюпало, хрустели пустые раковины моллюсков, волны глухо бились о металлический борт. Неразличимая в темноте, по заливу плыла другая лодка. «Браконьеры, — понял он, — сети проверяют». С тех пор, как одного мужика рыбнадзор оштрафовал в стоимость его дома, никто днем сети не поднимал. Сейчас даже за телевизор и бредень — штраф. Он давно не промышляет рыбой, не охотится, не собирает грибы, ягоды, даже траву. В лодку свою почти не садится, но боится, что однажды ее угонят. Речная вода прильнула к ступням, он закатал штаны, сел на деревянную банку, железное дно шикнуло о песок. В камышах крупная рыба плеснула хвостом — вот так и пригрезятся русалки. Поднял глаза на свой дом. На всем берегу светилось только окно на втором этаже дома да уличный фонарь над дверью. Оглянулся, свет поднимался вверх по стволам и заканчивался на макушках сосен. Над соснами было темное небо, и над небом были звезды. Накренив один бок, лодка выпустила хозяина. Пока возвращался к дому, заметил в траве одинокого светлячка, сигналящего сквозь ночь в поисках пары, будто зеленый огонек на причале. Поднял, пересадил повыше.
Утро было белым. Небо, сплошь облачное, отражалось в воде цвета цинковых белил. Лес на другом берегу синел хром-кобальтом, размешанным с белилами. Темными точками на заливе замерли две лодки, третья, еле различимая, пряталась в тени берега напротив. Он отошел от окна, взял с деревянной полки хрустящий пакет цикория, заварил в стеклянной чашке с неразличимым рисунком: то ли зайчик, то ли мышка. Положил в карман треников две мелкие розовые ранетки. Вышел во двор, терпко пахло хвоей. Остановился у грязной металлической плошки — кот пропал два дня назад, может, еще вернется, а может, тоже ушел насовсем. Впереди вытоптанная годами дорожка к обрыву, в траве под ногами зашуршали ящерицы. Еле различимые волны струились по мокрому песку, в камышах белела его дорожка для купания. В августе вода уже прозрачная, но холодная. Сощурился от утреннего света, пробежал глазами по знакомому силуэту леса на другом берегу, посмотрел на блестящие прямоугольники металлических крыш сквозь деревья. Большой орлан со свистом опустился к воде, расправил крылья и выставил вперед когтистые лапы, схватил рыбешку, тяжело взмахнув, поднялся в небо. Там раскатистым заливистым криком перекликалась стая. По земле, заросшей подорожником, закружились тени.
Вернулся к дому, обогнул покосившийся забор. Песчаная дорожка тянулась вверх, с двух сторон стояли треугольные домики, все как ладони, а за ними ржавые ворота, сетка рабица. Он пробежал глазами дома, сложил руки на груди: в разбитых окнах трепыхались бесцветные тюли, масляная краска, как шелуха, как опавшая прошлогодняя листва, окружала каждый домик.
Сверху гулко, как в барабан, стучал дятел, разбивая полость в березе. Паутина липла к лицу невидимыми нитями, на черных штанах оставляла рисунок. Вышло солнце, осветило блестящие осколки стекол в окнах. Он отвернулся, зашагал назад, поднял голову: на железной трубе на коньке его дома вздрагивал от высокого дуновения потрепанный флаг. Зашел в туалет, мухи взвились и застучали в потолок. Над уличным умывальником висело зеркало, прибитое к стволу сосны. Посмотрел на себя: белые лохматые кудри, брови торчком и комковатая борода ниже яремной впадины, зарос, одни ярко-голубые глаза видны под темными веками. Типичный лешак, или святой с икон. Однажды он побрился перед приездом внука, чтобы не напугать мальчугана. Дочь так удивилась, сказала, что он в своем «монастыре» не стареет.
Молодым он себя помнил хорошо, как будто это было вчера. Сначала выучился в политехе, потом женился на дочери директора проектного института, устроился туда архитектором. В тридцать лет стал ГАПом — главным архитектором проекта. Тут же институт начал строить туристическую базу далеко от города, на берегу залива, похожего на озеро среди соснового леса, для летнего отдыха сотрудников. Ему поручили делать генплан и чертежи домиков. Он продумал все так, что турбаза была как на ладони, если смотреть на нее с берега, но каждый домик стоял с уступом по отношению к предыдущему, чтобы отдыхающие чувствовали себя уединенно. Ближе к пляжу поставил кухню с электроплитами и видом на залив — место притяжения, а рядом большую беседку с длинным столом, чтобы обедать в компании и отмечать День строителя. На Первомай началась работа, сразу после демонстрации. Всех погрузили в два институтских автобуса и повезли с детьми, палатками и консервами через Волгу, поля и деревни в лес. Строили отрядами все лето, готовили на костре, за детьми следили посменно, сдружились, пели песни у костра. Он заметил, что засыпает и просыпается в своей палатке с улыбкой и из хмурого молодого руководителя в костюме превращается в веселого загорелого парня, который и рыбу умеет поймать, и на костре в котелке приготовить, у которого всегда наготове анекдоты и рука помощи.
Кое-как отзимовал зиму, к лету должен был родиться старший сын, на Первомай поехал «к себе в глушь» — достраивать. Тогда же и попросился быть начальником турбазы. Жена ругалась, она хотела видеть мужа начальником предприятия, а никак не «выселок». Сначала уговаривала, мирилась, пыталась понять, муж следил за домами «у черта на рогах» круглогодично, жил в железном вагончике, топил буржуйкой. В сезон охоты и на Новый год к нему приезжали друзья с угощением, он пил и смеялся. Два сына чуть подросли, жена ушла к инженеру. Он недолго горевал, в институте был звездой коллектива, начал писать картины, как в студенческой молодости. Потом как-то поехал на своей моторке через залив в село за продуктами, там встретил вторую жену — выпускницу училища культуры, попавшую туда по распределению. Вдвоем они расписали домики на турбазе: где коты, где олени, где лисы. Женился, родилась дочь, построил за счет института большой дом, снизу кирпичный, второй этаж деревянный. Так и шла жизнь: летом отдыхающие, каникулы у дочери, в остальное время свобода и наскоками гости из города. Зимой ходил на лыжах через залив, осенью научился охотиться на уток, завел двух собак, украсил птичьими крыльями стены.
Вечер был фтало-синий, другой берег затянула то ли дымка, то ли первый туман. Теперь он смотрел на свою моторку, на которой когда-то привез на этот берег вторую жену, а тогда девятнадцатилетнюю девчонку. Теперь и она на пенсии, живет в материной однушке на краю города.
Песчинки захрустели между пальцев, в песок были втоптаны обрывки бечевки и спутанные куски пластиковой сети, отпечатки его шлепанцев. Дохлые рыбы, выброшенные на берег, круглыми глазами удивленно смотрели в небо. Скворечники на соснах затихли до следующего года. На откосе чернели угольки костра, который разводила дочь, когда приезжала с внуком из города поздравлять деда с Днем строителя. Сыновья давно перестали с ним общаться, он даже начал забывать, сколько им лет, где-то примерно по сорок, у них жены, дети и должности. «Как я к ним, так и они ко мне» — думал он. Но хотел бы другой жизни? Этот вопрос он задавал себе тысячи раз, как будто проверял, и каждый раз с улыбкой на сморщенных губах отвечал себе: «Нет». Теперь он понимал, что его время на этом берегу заканчивается. Дочь то и дело предлагает забрать его в свою двушку с лифтом и телевизором, он кивает и машет рукой: мол, погоди, успеется. Конечно, он бы хотел умереть здесь, чтобы здесь его похоронили, под дубом с его картин. Если умрет в городе, кто его сюда повезет, где его похоронят, на городском кладбище, которое больше, чем ближайшее село? Ему этого не надо, после смерти он бы хотел стать частью этой земли.
Он толкнул лодку в воду, подобрал припасенный в зарослях шест — вода ушла, надо оттолкнуться от дна, чтобы поплыть. В камышах шелестел ветер, блестели спинки испуганной селитерки, цапля утробно крикнула, расправив крылья. Оттолкнул немного, лег на железное дно, прикрыл глаза, и течение медленно подхватило лодку. Речные мушки садились ему на бороду, кружились над лицом, облака то пропускали, то закрывали солнце. Прогромыхала моторка:
— Дядя Миш? Эй? На борту?
Он встрепенулся, приподнялся на локтях, выглянул, щурясь, старческий сон слетает не сразу, потер глаза.
— О, ты здоров! Я уж испугался. Ну, бывай.
Обернулся, его берег был уже далеко, только жестяная крыша дома блестела на солнце да ободранный флаг прикрывал ее, движимый ветром. Он посмотрел на мотор, обтер с него блестящие паутинки. Дернул раз, мотор отказывал, дернул второй, мотор глуховато рыкнул и замолчал, дернул третий раз, мотор поплевался и заглох, дернул четвертый, пятый, он хотел плыть, поскорее вернуться назад. Наконец мотор заработал, затарахтел, поддавшись упорству хозяина. Доплыл быстро, рассекая рябь барашками. Прыгнул через бортик, вода на берегу мелкими брызгами плеснула в лучах солнца.
Вечером вернулся кот, еще поживем.