Рассказ
Опубликовано в журнале Знамя, номер 11, 2022
Об авторе | Виктор Есипов — поэт, литературовед, автор семи книг о творчестве Пушкина, составитель книг по материалам американского архива Василия Аксенова, автор книги «Встречи и прощания. Воспоминания о Василии Аксенове, Белле Ахмадулиной, Владимире Войновиче… », старший научный сотрудник ИМЛИ РАН.
Сколько названий сменила эта организация, каждое из которых на своем временном этапе устрашающе действовало на сознание рядовых и далеко не рядовых граждан Советского Союза и не только Советского Союза. Полномасштабные встречи с нею или ее сотрудниками искалечили жизни миллионов людей.
Кем бы ни был тот или иной советский гражданин, каким бы делом ни занимался, он рано или поздно пересекался с представителями этой государственной службы, они всегда оказывались где-то рядом, буквально на расстоянии вытянутой руки. Хочу поделиться своими косвенными и личными встречами с ними.
Что такое арест, я узнал лет в десять, в конце сороковых. Мой отец, художник-живописец, всегда снимал дачу на все лето — это была своеобразная компенсация за отсутствие мастерской в городе. В то лето жили в Егорьевском районе Подмосковья, название деревни не сохранилось в памяти. Возможно, Соболево. Однажды проснувшись, я увидел через окно, что из дома, соседнего с нашим, выводят супружескую пару с понуро опущенными головами — их повели к большой черной легковой машине, на которой и увезли. Как потом рассказали соседи, эти муж и жена постучались к ним поздно вечером и попросились на ночлег. Они бежали из Москвы от ареста. Однако утром подкатил черный ЗИС — попытки скрыться оказались тщетными. Приехавшие за ними, чтобы хоть как-то оправдать свое появление в подмосковной деревушке, назвали задержанных растратчиками государственных денег.
Солнечное утро. Взять бы жестяное цилиндрическое ведерко и отправиться в лес, вплотную подступавший к деревне, — белых было много. Но лица несчастных не уходили из памяти — так и остались на всю жизнь вместе с охватившим тогда непроизвольным страхом…
В то же примерно время забрали мою тетку, младшую сестру отца, женщину с принципами и взрывным еврейским характером. После войны она работала на большом заводе по производству фотоаппаратов в Красногорске, там и жила. Будучи общественницей, ввязалась в тяжбу с сотрудниками столовой, которые жульничали с продуктами. Кончилось доносом на нее и арестом по подозрению в шпионаже на американскую разведку. Почему американскую? Владела английским, жила в Штатах. Возвратилась на родину по идейным соображениям в середине тридцатых (ох уж эти интеллигентские фантазии!).
Отец бросился ее защищать, пошел на Лубянку объясняться, доказывать нелепость обвинения. Раз сходил, два сходил, наконец следователю, ведущему дело, надоело и он прямо сказал отцу:
— Еще раз придете, дело заведу на вас!
Я узнал об этом позднее.
А через несколько лет, когда учился уже классе в седьмом, у одного из старшеклассников нашей школы арестовали отца. Страшная история случилась в профессорских домах на Дачном проезде. Арестованного обвинили в убийстве жены, матери старшеклассника. Якобы уехал с нею за город, там в лесу убил, труп привез каким-то образом домой и расчленил… В общем, бред какой-то.
Помню в воскресный день парня с почерневшим лицом на Ивановской улице в группе одноклассников, пришедших его поддержать…
История мутная-мутная, что-то подсказывает: вряд ли тут обошлось без постановочных эффектов следователя, времена шли еще сталинские!
* * *
Мое личное знакомство с человеком из органов оказалось менее драматичным, чем те случаи, о которых упомянуто выше.
Мать, как и отец, уходившая рано и возвращавшаяся вечером, а в дни политзанятий на работе — поздним вечером, пристроила меня своей бывшей коллеге, жившей в соседнем подъезде. У Анны Васильевны, так звали мамину приятельницу, было две дочери, старше меня минимум лет на пять. Из школы я приходил не к себе, а к ним. Меня кормили, сажали делать уроки, отпускали гулять со сверстниками. Я сдружился с девочками, они очень по-сестрински относились ко мне. Бывало, что я и в воскресенье вечером, когда родители дома, заходил к ним поучаствовать в играх, попить чаю. Меня принимали как родного.
Иногда к ним захаживал двоюродный брат, студент Тимирязевской академии, расположенной в двух автобусных остановках от нас. Случалось, он играл со мной в шахматы. Играли на равных. Но вдруг он начал меня беспощадно обыгрывать. Оказалось, что у него появился учебник шахматной игры Майзелиса. Как-то потом он подарил его мне, и я тоже стал делать успехи при игре с приятелями по двору. Но речь не об этом.
С какого-то момента этот молодой человек сделался очень подтянутым, уверенным в себе, начал хорошо, по нашему тогдашнему уровню, одеваться. Тут и в поведении его стало проглядывать что-то неприятное. Так, он не однажды приставал ко мне со следующей шуткой:
— Твой отец художник? — спрашивал он.
— Художник, — беззаботно отвечал я, не подозревая подвоха.
— От слова «худо»? — задавал он вопрос с ехидной усмешкой.
Я смущался и не понимал, чего он от меня хочет…
Муж Анны Васильевны, мужик хозяйственный, каждый год покупал поросенка, который содержался в дровяном сарае, каковые являлись неотъемлемой частью нашего тогдашнего быта: квартиры отапливались кирпичными печками, но не такими, как в деревнях, — без полатей. Над крышей двухэтажного барачного типа дома № 30 по Ивановской улице в холодную погоду дымились трубы. Со временем, уже в пятидесятые, провели газ и в дверцы печек вставили газовые горелки. Только «сантехнические удобства» так и остались во дворе…
Так вот, поросенок жил в сарае, его откармливали на убой, водили гулять. Но подходила пора, и хозяин забивал его большим ножом с широкой деревянной ручкой. Дело оказывалось для него весьма хлопотным: иногда удар не достигал цели, и визжащее окровавленное животное начинало метаться по сараю.
Однажды в тот момент, когда пора пришла забивать подросшего порося, в гостях оказался тот самый студент-родственник.
— Не надо, — сказал он хозяину, — я его сейчас застрелю.
Они отправились в сарай. Раздался выстрел, и оба возвратились довольные. Я тогда не придал этому происшествию большого значения. И только спустя много лет, вспомнив вдруг об этом, подумал: эхе-хе, а откуда у будущего агронома оказался вдруг револьвер с патронами?
* * *
Об одном весьма необычном общении с чекистом я знаю со слов друга.
Очень умный еврейский мальчик состоял в тайном школьном кружке юных ленинистов. Они критически относились к существующему строю и считали, что все плохое происходит из-за нарушения каких-то там ленинских принципов. Кружок быстро попал в поле зрения рыцарей госбезопасности. Ребятам грозило исключение из школы и из комсомола. Но в конце концов как-то обошлось.
Мальчик подрос, задумался о будущей специальности, об институте: куда поступать? И решил стать историком. Вот тут и вмешался в его судьбу следователь, занимавшийся его делом несколько лет назад. Вмешался очень неожиданно и с неожиданно гуманистической позиции.
Он вызвал мать мальчика на беседу и спросил для виду, куда, мол, собирается поступать ее сын после окончания школы.
— Он хочет стать историком, — ответила мама.
— Не нужно, — очень серьезно посоветовал маме этот знающий свое дело человек. — Станет историком — обязательно опять окажется у нас. Пусть учится на инженера или на физика, — подытожил он, заканчивая разговор.
Мама передала этот совет сыну, который и стал со временем доктором физико-математических наук.
Разговор происходил, как читатель легко может догадаться, уже во времена хрущевской оттепели.
* * *
Еще одно мое личное общение с человеком «оттуда» произошло в КБ, где я работал, когда случился конфликт между директором и главным инженером, что вызвало незапланированные бурные заседания руководства и такие же бурные собрания сотрудников. Шум дошел до райкома партии — Краснопресненского. Местоположение наше помню до сих пор: улица Рочдельская, переулок Глубокий, рядом с садиком Павлика Морозова, малолетнего героя советской поры.
На работе начались проверки разного уровня, в том числе с участием КГБ, как называлась к тому времени эта организация. Я был комсомольским секретарем (не за идейность, поверьте, избирали, а за общественную активность), и поэтому моим мнением заинтересовался некий субъект моего же возраста, в тщательно отглаженном костюмчике и при галстуке. По делу мы говорили мало. Я заявил поддержку главному инженеру, но и директора не хаял. Поэтому он перешел к своим непосредственным обязанностям: спросил, не встречаются ли девушки с иностранцами, особенно с чернокожими. Последнее стало для них почему-то особенно актуальным после прошедшего несколько лет назад Международного фестиваля молодежи и студентов в Москве, хотя все африканцы и афроамериканцы к этому времени, надо полагать, разъехались по своим странам. Я ответил ему, что про девушек не знаю, и он попросил сообщать, ежели такое обнаружится, для чего оставил свой телефон, которым я ни разу, разумеется, не воспользовался.
К тому же в КБ с окончанием «оттепели» появились осведомители. Фамилии их скоро стали известны всем, но вопрос их сотрудничества с соответствующими органами обходился деликатным молчанием.
* * *
Про многоаспектное общение Владимира Войновича с представителями КГБ он сам рассказал в своих книгах. Обмолвлюсь лишь о посещениях его друзьями в те годы, когда он находился под неослабевающим колпаком этой организации. Некоторых останавливали в арке, которая ведет во двор писательского дома у метро «Аэропорт», люди в штатском и спрашивали:
— Вы к кому идете?
— К Войновичу.
— Не нужно к нему ходить, — заботливо советовали неизвестные в штатском.
Особенно такой разговор впечатлял потенциального гостя Войновича, если происходил вечером, и в темноте не разглядеть было лица говорившего.
* * *
Последний раз «они» оказались рядом со мною в толпе защитников Белого дома в ночь на 21 августа 1991 года. Дождь лил, не переставая, все стояли под зонтами, так близко друг к другу, что зонты соприкасались краями, налезая один на другой, образуя сплошные поля над взволнованной толпой. Выступления ораторов чередовались с сообщениями радиостанции Белого дома. Два хорошо одетых субъекта с военной выправкой стояли спиной ко мне. Говорили негромко, но я слышал, как один сказал другому: «У них есть только эта ночь, завтра будет поздно».
Фраза эта относилась, конечно, к путчистам. По радио из Белого дома предупреждали, что в толпе могут находиться кагэбэшники…
* * *
В новые времена, наступившие после 21 августа 1991 года, мне, к счастью, не приходилось встречаться с представителями новых спецслужб, как их теперь называют. Если только они, не опознанные мной, не оказывались рядом во время протестных акций, в которых я регулярно участвовал с 2011 года. Хотя, как знать, может быть, все еще впереди?..