Размышления о двух книгах Михаила Эпштейна
Опубликовано в журнале Знамя, номер 10, 2022
Об авторе | Яков Марголис (лит. псевдоним Марк Яковлев) — доктор наук, математик и литератор, автор 70 статей, изданных в журналах России, Германии, Италии, США, и шести книг, переведенных на английский и немецкий, сотрудничает с Университетом Трира, член Международной ассоциации сравнительной литературы (ICLA). Последняя книга: «От Пушкина до поэтов ХХI века. Сопоставительный анализ поэтического языка в цифровую эпоху» (М.: Издательский дом «Языки славянских культур» (ЯСК), 2022). Готовится новая книга автора о наиболее упоминаемых словах и понятиях поэтов: «От Гомера до Пушкина. Сопоставительный анализ языка европейских поэтов в цифровую эпоху». В «Знамени» публикуется впервые.
Искусство есть зеркало, которое опережает отражаемую вещь — как часы, которые спешат.
Франц Кафка
Если широко взглянуть на многообразную деятельность Михаила Эпштейна, берет оторопь: он пытается объять необъятное! Эпштейн — российский и американский философ слова, филолог, культуролог, литературовед, лингвист, эссеист, литературный критик. Марина Цветаева в статье «Поэт о критике» писала: «Критика: абсолютный слух на будущее».
Книги Эпштейна, а их около сорока, и около восьми сотен его статей1 тоже все не объять, поэтому рассмотрим две последние книги, посвященные развитию языка и его понятийной системы. Их надо рассматривать в контексте «слуха на будущее» и многолетнего проекта автора «Дар слова. Проективный лексикон русского языка»2.
Проект стартовал в апреле 2000 года и с тех пор регулярно рассылает «слова будущего» тысячам подписчиков. Основная цель проекта — создание новых слов и понятий в русском языке и саморефлексия этого творческого процесса. Какие слова появляются в языке и приживаются в нем, а какие из него уходят? Какие факторы влияют на жизнеспособность слова и можно ли заранее сказать, приживется ли новое слово в языке? Каковы пути обновления лексики русского языка и его связи с процессами, происходящими в обществе?
В статье «Слово как произведение: о жанре однословия»3, опубликованной сразу после старта проекта «Дар слова», Эпштейн писал: «Отсюда хлебниковское требование: “Новое слово не только должно быть названо, но и быть направлено к называемой вещи”. Можно создать такие слова, как “прозайчатник” или “пересолнечнить”, “издомный” или “пылевод”, но они останутся бесплодной игрой языка, если не найдут себе называемой вещи или понятия». Если говорить метафорически, Эпштейн наблюдает язык как зеркало, не только отражающее общество, но и опережающее его, то есть показывающее время будущего.
Умные книги отличаются от обычных тем, что их авторы думают, будто читатели тоже думают, поэтому писать о таких книгах надо простым и понятным каждому языком, без излишней «академизированности». Книга Эпштейна «Проективный словарь гуманитарных наук»4, несомненно, умная и требует от читателя обратной связи, способности самостоятельно мыслить и принимать решения. Беда в том, что из множества умеющих читать только небольшой процент может самостоятельно думать и решать, «что такое хорошо и что такое плохо». Большинства понятий, сконструированных Эпштейном, нет в других словарях, и они еще редко используются в языке. Возможно, некоторые из них широко войдут в язык позже. Дети, которым жить в «будущем новых понятий», чей мозг, как чистый лист, еще не исписан прошлым, чувствуют свежий смысл слов часто лучше, чем умудренные временем взрослые. Недавний пример: гуляем с внучкой в парке. Вдруг дорожку перебегает белка. Я кричу: смотри, белка! Внучка спокойно по слогам: это не «бел-ка», это — «рыж-ка». Она же ры-жа-я. Я показываю на голубей: а голубей как назовем? Внучка: голуби пусть останутся, они и так голубые. «Проективный словарь» Эпштейна заставляет нас вновь стать детьми, задуматься и вникнуть в смысл новых слов и понятий будущего.
Просмотрев оглавление «Проективного словаря», состоящее из 440 терминов-понятий, я выбрал, естественно, тему, которой занимаюсь: составление частотных словарей поэтов и их сопоставительный анализ от Гомера к Вергилию, Данте, Шекспиру, Гёте, Пушкину и до поэтов ХХI века. Приведем несколько замечательных цитат Эпштейна на тему «Частотный словарь как философская картина мира».
«Частотный словарь — совокупный и бессознательный результат мысли всех носителей данного языка — содержит в себе ту общую картину мира, которую сознательно пытаются построить философы. Частотный словарь языка показывает, какие смыслы и отношения нужнее всего для выражения мыслей и, следовательно, скрыто содержит в себе систему логических и эпистемологических категорий, которые должен выявить и объяснить философский анализ… А что думает об этом сам словарь?
Что стоит на первом месте в языке, то в первую очередь определяет картину мира для миллионов людей. Философия пытается бороться с языком, переворачивая его естественные пропорции, ставя в центр своей речевой подсистемы какой-то периферийный элемент, малоупотребительное, а то и вовсе несуществующее, вымышленное слово, вроде гегелевского “снятия” или хайдеггеровского “временения”.
Что же есть первоначало мира? — не по мнению того или иного мыслителя5, а по мнению языка, которое может мыслителем разъясняться и обосновываться, но не оспариваться? Как правило, во главе частотных списков идут служебные слова (грамматософия): артикли, предлоги, союзы, частицы…
И только во второй полусотне начинают появляться существительныеи прилагательные (“год”, “большой”, “дело”, “время”, “новый”, “человек”, “люди”, “рука”, “стать”, “жизнь”, “видеть”, “день”, “хотеть”…)».
Бродский считал поэзию высшей формой речи, языка. В поэтическом языке Пушкина, например, слово «день» занимает второе место в частотном словаре существительных. Далее под «словом» будем понимать то, что лингвисты называют «леммой», — начальную форму слова. Слово «день» вообще самое стабильное в русском поэтическом языке от Державина до поэтов ХХI века и входит на протяжении трех веков в первую десятку существительных. На первом месте у Державина слово «Бог», у Цветаевой — «рука», у Бродского — «жизнь», у поэтов ХХI века — «время». Понятия, концепты, как правило, представлены существительными, и нас особенно интересует их частотный словарь. Кроме этого, весь язык необъятен, и, как говорил «народный философ» Козьма Прутков, «никто не обнимет необъятного». Национальный корпус русского языка насчитывает около 1,5 миллиарда словоупотреблений, он разнороден и поэтому разделен на основной (375 млн), газетный (790 млн), исторический (13 млн), поэтический (13 млн), мультимедийный (5 млн) и другие корпуса. Эпштейн, конечно, не первый, кто высказал мысль: «Что стоит на первом месте в языке, то в первую очередь определяет картину мира». Еще в XIX веке Шарль Бодлер, говоря о поэтическом языке, заметил: «Чтобы понять душу поэта или хотя бы его главную заботу, поищем в его произведениях, какое слово или какие слова представлены в его языке чаще всего».
Приведем пример понятия, связанного с «душой», из «Проективного словаря»: ДУШЕВНОСТЬ. «Мера деятельности души, интенсивность ее проявления в личности и в межличностном общении. “Душа” — едва ли не самое запретное слово в гуманитарных науках, да и в самой психологии начиная примерно с середины XIX века, когда восторжествовал дух “научности”: естественно-научный, физиологический медицинский подход к душе как иллюзорному проявлению нервных или мозговых процессов».
В статьях словаря Эпштейн в подтверждение своих описаний приводит примеры из гуманитарных наук — лингвистики, литературоведения, религиоведения, философии. Автор статьи может подтвердить мысль автора «Проективного словаря» также примерами из области сравнительной поэтики. Слово «душа» — не только самое запретное в гуманитарных науках, но и убываетпо времени, относительной частоте упоминания и рангу (номеру в частотном словаре) из языка выдающихся русских поэтов разных эпох: Державина, ХVIII век (третье место в словаре), Пушкина, XIX век (четвертое место), Цветаевой, первая половина ХХ века (пятое место), Бродского, вторая половина ХХ века (четырнадцатое место), а у современных поэтов ХХI века даже не входит в список двадцати наиболее частых существительных.
Далее в статье «Душевность» Эпштейн приводит примеры из литературы, религии и пишет:
«Душевностьнельзя путать с духовностью. Разница между ними ясно выражена в персонажах Л. Толстого: княжна Марья Болконская — духовна, Наташа Ростова — душевна. Князь Андрей Болконский — духовен, Николай Ростов — душевен. Вообще все семейство Болконских более духовное, а семейство Ростовых — душевное».
В «Проективном словаре» существует отдельная статья «Духовность первого дня», где автор пишет: «Духовность первого дня творения, когда Дух парил над темными бескрайними водами, еще ни во что не воплотившись. “Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою” (Бытие, 1:2)». Поскольку в статьях «Душевность» и «Духовность первого дня» Эпштейн обращается к Библии, вспомним самую первую библейскую строку Библии и первую строку первой главы книги Бытия: «В начале сотворил Бог небо и землю» (Бытие, 1:1).
В Библии, определяющей наш культурный код, в ее первой строке упоминаются четыре первых понятия: «начало», «Бог», «небо», «земля».
В июле 2022 года вышла новая книга Эпштейна: «Первопонятия. Ключи к культурному коду»6. В этой книге автор рассматривает 60 «первопонятий», определяющих, по его мнению, наш культурный код. Книга начинается с вопроса девятилетнего мальчика: «Как так получается, что есть слова, о которых все знают, что они означают, но никто не может их объяснить? Любовь, дружба?» И тут же на вопрос девятилетнего мальчика отвечает Поль Валери: «Но тем не менее, когда в разговорах люди оперируют такими размытыми категориями, они прекрасно понимают друг друга. Значит, в целом эти понятия ясны и доступны для общения, но отдельному сознанию кажутся туманными и противоречивыми».
«Первопонятия» в книге Эпштейна даны в алфавитном порядке: «безумие», «будущее», «вера», «душа», «жизнь», «любовь», «народ», «поэтическое», «слово», «смерть», «чудо»…, а не в порядке значимости, не по частоте упоминания в языке. Посмотрим, как описывает Эпштейн, например, первопонятие «душа», и сравним с описанием этого понятия в его же «Проективном словаре».
В «Первопонятиях» автор пишет: «Душа — внутренний мир человека, нематериальное начало жизни и разума, основа характера и своеобразия личности, ее волевой и мыслительной деятельности и, в религиозном мировоззрении, ее возможного бессмертия».
Как известно, бриллиант — это ограненный алмаз, твердый и редкий минерал, вынесенный из глубин веков и земной коры потоками лавы. Аналогично, первопонятия напоминают алмазы, вынесенные из глубин веков потоками словесной лавы. Эпштейн представляется опытным мастером-ювелиром, огранивающим природное слово, первопонятие, в драгоценный многогранный бриллиант, играющий всеми цветами радуги и смысла. Он, философ слова, берет первопонятие, объясняет, обтачивает его с разных сторон, другими понятиями, из литературы, религии, философии, и первопонятие начинает играть всеми цветами чувств, смыслов, слов, созвучий, образов и еще чем-то неведомым, растворенным между ними.
Несколько смущает и вызывает вопросы только субъективный подход автора к выбору первопонятий. Почему автор по своему усмотрению выбрал именно эти 60 первопонятий, а не другие? Почему в «Первопонятиях» отсутствуют первые понятия Библии, которая и является основой нашего культурного кода, такие слова как: «начало», «Бог», «небо», «земля»? Почему там есть слово «поэтическое», но нет первых по частоте упоминания и значимости слов поэтического языка выдающихся русских поэтов разных эпох, таких понятий как: «небо», «день», «рука»?
Сам автор в теоретическом введении к «Первопонятиям» так объясняет свой выбор. «День», «рука», «небо» — не первопонятия, это слова с конкретным предметным значением: время суток, часть тела, пространство над Землею и пр. Между тем, собственно, первопонятия, предельные по емкости обобщения, — любовь, вера, мудрость, совесть… Ответ очевиден для лексикологов, но не для простых читателей. Поэтому среди первопонятий отсутствует самое частое и любимое слово (имя существительное) в поэтическом языке Пушкина: «друг». При этом заметим, что девятилетний мальчик Эпштейна, чьи слова взяты эпиграфом к «Первопонятиям», был не далек от истины, говоря о «любви» и «дружбе».
«Первопонятия» — авторский словарь, а не работа большого коллектива академической институции. Поразительно, как один человек, даже такой «многостаночник», как Эпштейн, мог проделать эту огромную работу и составить «Проективный словарь» и «Первопонятия».
Естественно, автор отбирает только те первопонятия, о которых ему есть что сказать, в которых он усматривает наибольшую значимость и проблемность.
В образцовом труде «Константы» Юрия Степанова есть «знание», но нет «мышления» и «сознания», есть «огонь» и «вода», но нет библейских понятий «земли» и «неба»; есть «мещанство», но нет «народа».
Кстати, о слове «народ». Оно убывает по относительной частоте упоминания из языка выдающихся русских поэтов и показывает следующие «вечные константы»: у Державина — 11,24; Пушкина — 8,30; Цветаевой — 4,03; Бродского — 1,03. С этими «вечными константами» языка, в отличие от «Констант» Степанова, трудно спорить, но они требуют философского объяснения. В словаре «София-Логос» Сергея Аверинцева есть «добродетель», но нет «греха» и «порока», есть «вода», но нет «огня», «воздуха» и все тех же библейских «земли» и «неба». Может быть, не случайно у Степанова, Аверинцева, Эпштейна нет этих первых библейских понятий?
Надо объяснять не столько понятия, выбранные самими философами, сколько слова, которые чаще всего диктует сам язык.
Однако авторская задача Эпштейна, на мой взгляд, заключалась совсем не в том, чтобы «объять необъятное», а в том, чтобы на ограниченном материале всего лишь шестидесяти первопонятий продемонстрировать их внутреннюю противоречивость и смысловую многосложность. Причем в одной статье словаря часто трактуется целый ряд взаимно соотнесенных понятий. Например, в статье «Ум» много говорится о знании и глупости, в статье «Судьба» — о свободе. Таким образом, в «Первопонятиях» обсуждается еще множество других понятий, не вошедших в заглавия статей, — но они представлены в Предметно-тематическом указателе книги (см. «Бог», «время», «истина», «культура», «разум», «я», «язык»…)
Было бы чрезвычайно интересно, чтобы опытный философ и ювелир слова взял как исходные данные по двадцать наиболее частых и объективно значимых слов — имен существительных, выдающихсярусских поэтов разных эпох Державина, Пушкина, Цветаевой, Бродского, поэтов ХХI века (всего сто слов) и огранил их своими субъективными философскими смыслами из литературы, религии, философии, психологии. Правда, это другая задача — анализ самых частотных слов в поэзии в контекстах авторского употребления выдающимися поэтами, выражающими настоящую душу народа, а не однодневного газетного языка. Конечно, «поэтизмы» и «газетизмы» — нечто иное, чем «первопонятия» как знаки культурного кода, и нельзя сказать, что одно интереснее другого. Однако повторим еще раз слова автора «Проективного словаря»: «Что стоит на первом месте в языке, то в первую очередь определяет картину мира», ту картину, которую пытаются построить философы.
Казалось бы, вечные первопонятия и новые слова «Проективного словаря» должны находиться на разных концах словесного спектра: первопонятия давно и хорошо известны, а слова «Проективного словаря» в основном сконструированы автором и предназначены для будущего. Но между 60 первопонятиями и 440 терминами-понятиями «Проективного словаря» существуют общие слова-понятия. Эпштейн включил в «Проективный словарь» такие хорошо известные понятия, как «любовь», «слово», «мудрость», «смысл», «судьба» и другие. При этом автор пытается по-новому и философски объяснить читателям смысл этих вечных понятий.
Что нового можно сказать о любви? Но в разделе «Желание и любовь» из статьи «Модальность» автор смело дает еще одно определение любви: «Любовь — это “невозможность быть без”, то есть такая степень желания, когда оно постоянно направлено на один и тот же объект и вместе с тем не может утолиться и пресытиться им».
Философу Михаилу Эпштейну ответил поэт Иосиф Бродский в стихотворении «Моллюск» 1994 года:
Многие жили без, —
заметил поэт, — любви,
но никто без воды.
Заметим и мы, что в поэтическом языке Бродского наблюдаются три затухающих по времени пика в упоминании слова «любовь»: в 1961, 1964, 1969 годах, с 21 до 29 лет, а далее понятие «любовь» упоминается в его стихах редко. У Гавриила Державина понятие «любовь» упоминается в стихах впервые очень поздно — в 27 лет, а пик упоминания этого понятия приходится на 65 лет.
В частотном словаре Пушкина слово «любовь» впервые упоминается в 14 лет, его пик приходится на 22 года и занимает третье место. А у поэтов ХХI века на третьем месте находится слово «тело». Как заметил по этому поводу Эпштейн: «Поэзия отелеснивается» (еще одно новое и объективное понятие для «Проективного словаря»).
Слово «любовь» убывает из поэтического языка русских поэтов: у Державина оно на 10-м месте, у Пушкина на 3-м месте, у Цветаевой на 14-м месте, у Бродского на 15-м месте, у поэтов ХХI века тоже находится только во втором десятке слов. Но одно из первых библейских понятий — слово «земля», наоборот, увеличиваетсвой частотный ранг на протяжении веков: у Державина «земля» на 20-м месте, у Пушкина не входит в частотный список первых 20 слов, у Цветаевой на 12-м месте, у Бродского на 8-м месте, а у поэтов ХХI века на 2-м месте в частотном словаре существительных.
Книга Эпштейна называется «Проективный словарь гуманитарных наук». Мы живем в век цифровых гуманитарных наук (digital humanities), позволяющих обрабатывать огромные тексты, анализировать их, получать объективные факты филологии, а не «болтологии» (еще один новый термин для словаря Эпштейна). Поэтому давно пора переходить от описательной «филологии мнений» к объяснительной «филологии фактов», чему и посвящены книги Эпштейна. Читать его книги интересно: они объясняют многие факты, заставляют читателей самостоятельно думать, иногда не соглашаться с автором, мысленно спорить с ним, но не оставляют читателей равнодушными.
1 См., например, «Знамя», № 1, 2006 и № 3, 2007.
2 https://subscribe.ru/catalog/linguistics.lexicon
3 «Новый мир», № 9, 2000.
4 М.: Новое литературное обозрение, 2017.
5 В т.ч. и по мнению Михаила Эпштейна. — Прим. автора.
6 М.: КоЛибри, Азбука-Аттикус, 2022.