Роман с искусством
Опубликовано в журнале Знамя, номер 10, 2022
Об авторе | Нина Горланова — постоянный автор «Знамени». Предыдущая публикация — «Светотень» (№ 7 за 2021 год).
Она всегда знала: он ее бросит, и не расколется небо, не вылетит из трещины стайка ангелов, чтоб подталкивать ее и его друг к другу, ни один человек в мире даже не заболеет, ну — разве что — разобьется одна чашка (просто выпадет из рук), а все остальное останется в целости и сохранности, слава Богу, потому что в этом сохранившемся мире она и построит свою семью — с другим…
Да, так все и случилось.
Она — это я.
И вот что через сорок пять лет хочу сказать. Если б я вышла за него, за горячо любимого своего физика, я бы ничего не написала — ни одного романа, а только смотрела бы ему в рот, была бы рабой любви. И даже если б разочаровалась в своей любви, я бы не смогла уже стать писательницей (для кого?).
А неразделенная любовь гнала меня к белому листу! Буквально! Я думала: уж он увидит, кого потерял, он пожалеет…
Пришла пора, и новые горести бросали меня к письменному столу.
Дело в том, что в нашей семье было четверо детей и еще пятая — приемная девочка. С шести до двенадцати лет. Ее выставка всесоюзная в 1984 году в Тбилиси покорила многих, и нам удалось выхлопотать на ее имя комнату.
Слово «приемыш» нынче считается обидным, но я его использую, потому что девочка нас после этого предала — ушла к родной тете. Мы эту тетю шесть лет в глаза не видели, поэтому говорили:
— Ей нужна только твоя комната!
Но тетя пообещала ей джинсы, а джинсы в те годы были, как сейчас — «Мерседес»…
А еще тетя научила племянницу разным грязным словам про нас, чтоб опека переменила опекунов. Я безмерно страдала от обид и в то же время скучала без любимицы своей, начала даже писать картины, чтоб побороть депрессию.
Ну и роман! «Роман воспитания». Его мы с мужем вместе стали набрасывать. Всю правду хотели туда вложить — всю горечь. Сколько было бессонных ночей, болезней, операций, сдавали обручальные кольца и альбомы по живописи, чтоб добыть деточке путевки в санатории… и все закончилось предательством!
Но текст не шел! Получалось нечто обличительное… Даже юмор потеряли. И тогда я сказала:
— Давай не будем о грустном. Начнем с хорошего! Много ведь было и хорошего.
И роман пошел. Даже полетел! И не нужно думать, что мы исказили — приукрасили жизнь. Наверное, в душе Насти (в романе она Настя) было больше хорошего! Иначе как бы она могла писать прекрасные картины! Просто на поверхности не все заметно, не все явлено…
С «Романом воспитания» мы оказались на букеровском банкете. И за столом разгорелся спор об интеллигенции. В том числе прозвучало такое:
— Все, кто ничего не добился, называют себя интеллигентами.
— Но, — возразила я, — Мандельштам не был успешным при жизни, а теперь по праву считается лучшим поэтом ХХ века!.. Трудно вообще представить, какие картины были бы у Ван Гога, стань он успешным при жизни.
Цена за искусство часто бывает очень высокой, художник (поэт) расплачивается самой своей жизнью (смертью). И эта цена — как ни ужасно это звучит — входит потом в цену картин. Просто человек (зритель, покупатель) не понимает, зачем мазки шли направо или налево, раздельно или нет, но он отлично понимает, что судьба была трагичной, что все отдано искусству, поэтому готов дорого заплатить за билет на выставку или за картину на аукционе.
Аспирантка, пишущая диссертацию по моей прозе, спросила про стратегию успеха. Никакой стратегии успеха у меня не было: все так просто — с утра нужно помолиться и сесть работать. А когда рассказ (роман) написан, послать его в журнал. Или на конкурс. Поскольку в стране есть некоторое количество людей, любящих литературу, то есть журналы и издательства.
Одна журналистка — помню — начала конкретизировать вопрос: а если написать для денег, для кино, для Запада? Так в годы застоя я получала письма от редакторов журналов, где просили написать о комсомольском лидере, который может повести за собой массы…
Человек, который сам не пишет (не рисует и так далее), все равно не поверит, что в том-то и дело, что мы работаем не совсем сами, кто-то свыше помогает все время. А помогает только тогда, когда цель — не деньги, не успех, а желание понять, что случилось, или желание передать свое тепло читателю (зрителю). Это и называю я вдохновением.
А ведь были у меня случаи, когда острая нужда в деньгах заставляла писать исторический роман, но оказалось, что князь Владимир Красное Солнышко закусывает помидорами (которые появились-то у нас всего двести лет назад) — ни разу у меня ничего не получилось, потому что… думаешь-то только о деньгах, и деревянные слова, что выходят из-под руки в этот миг, никого не согреют, не сделают умнее.
Массовая литература основана на подтверждении стереотипов. Детектив или любовный роман дают то, что известно, чего читатель ждет. Надо вам Золушку — вот вам Золушка!
А художественная литература создает новое (содержание, жанр, стиль). Новое не может быть воспринято всеми сразу, оно по определению не может быть успешным (исключения — подтверждение правила). Известно, что во времена Пушкина любили больше Булгарина, а во времена Чехова — ценили сильнее Потапенко.
Однако недавно я (для ответа на вопросы аспирантки) залезла в старые дневниковые записи и вдруг нашла буквально расписанную по пунктам «стратегию успеха»! Из советского 1980 года! Вот она:
1. Быть в резонансе со временем (не с властью, а с народом, его болью).
2. Быть самой собой, никому не подражать.
3. Все читать, чтоб знать, кого обогнать (или хотя бы не повторять).
Получается, что в свое время я сформулировала какие-то правила для себя, но все же имелся в виду успех не денежный, нет, целью было что — состояться как автору.
Я пишу, потому что верю: литература нужна, она готовит почву для того, чтоб человек стал лучше. Всего лишь готовит почву, но какая это нужная работа! Я сама сколько раз спасалась литературой…
Королев (авиаконструктор) говорил: жаль, что нельзя послать в космос Лермонтова (сухие отчеты его не устраивали).
Космонавтам (с земли) читали юморески: Жванецкий и другие. Нужна литература! Так было можно снять стресс у людей, заброшенных в далекий космос.
Есть известная история, как во время войны ранило летчика, и он думал, что не дотянет до нашего аэродрома, но по радио передавали «Синий платочек» Шульженко, и он дотянул… А песня написана на стихи, то есть спасла литература!
Я всегда говорила, что человек, знающий литературу, более нужен в дружбе (с ним есть о чем поговорить), в любви (он и в любви объяснится ярче, талантливее), в семье (детям интересно с ним общаться). Он и в вагоне поезда хорош как собеседник, и в палате больничной сумеет утешить кого-то, отвлечь стихами.
Литература служит другим видам искусства! По Ремарку ставится балет, по Трифонову — фильм (нужна литература). Скульпторы ставят памятники писателям! Уже и в Японии открыли памятник Чехову!
Есть мнение, что у людей, много читающих, больше объем легких, они взволнованнее дышат во время сопереживания герою. Еще ученые открыли, что литература (и проза тоже) самим своим ритмом лечит от невроза (полученного от негармонизированной цивилизации)…
Я знаю много историй о том, как литература исцеляет больных. Буквально. От смертельных заболеваний… от стрессов… Хакамада рассказала, как в юности хотела покончить с собой, но перед этим решила написать прощальное письмо в стихах. И, написав его, расхотела уходить из жизни.
Моя мама (она работала кассиршей) в советские годы как-то сказала про Райкина-старшего: «Его послушаешь — все плохое отойдет от тебя!»…
Ученые поставили эксперимент. Две группы одинаково больных поместили в разные палаты. У одних был вид из окна — на цветущее дерево, у других — на бетонную стену. Первые быстро выздоровели. Анализы и приборы это показали. Наука! А Достоевский знал это сто лет назад: «Разве можно видеть дерево и не быть счастливым!» Так что литература обгоняет науку в своих интуициях. Эйнштейн говорил о том, как много дает ему Достоевский!
Бродский писал: лучшее, что есть у нации, язык нации, а лучшее в языке — это литература на этом языке.
На том букеровском банкете переводчик с английского рассказал нам, как он две недели пытался перевести одно имя Цвета (из «Романа воспитания»). В Цвете есть и цвет, и цветок, и неграмотность девочки, не могущей выговорить имя Света. А в английском Флер — это точно цветок… как быть? Он отказался от перевода… Но тем не менее каждые два-три года новые переводчики берутся переводить… и тоже оставляют работу незаконченной… я же не теряю надежды, что когда-нибудь… кто-нибудь… доведет перевод до конца.
Иногда литература делает что-то престижнее. Так квартиры стоят дороже в доме, где вывеска: «В этом доме жил Бунин»…
Литература и судьба читателя — как часто это связано! На меня в юности большое впечатление произвел рассказ Аксенова «Маленький кит, лакировщик действительности». Такого ребенка мне хотелось иметь, так с ним общаться… Поэтому я родила так много детей. А они стали моими помощниками в работе: приносят сюжеты и словечки, критикуют написанное, замечают оплошности или длинноты. Спасибо Василию Аксенову!
Если б искусство было всего лишь наркотиком, как Фрейд считал, оно бы не давало новой информации (наркотик дает то, что уже есть в личности). Правда, потом Фрейд более высоко оценил искусство, когда Фрейд и Эйнштейн написали, что искусство снижает уровень агрессивности (против войн)…
Искусство — единственный на свете вечный двигатель. Богатство смыслов в каждом произведении только увеличивается! «Спит земля в сиянье голубом» стало еще и образом из жизни космонавтов, хотя Лермонтов о них и не подозревал.
Мамардашвили считал, что искусство — не украшение жизни, а орган жизни. («О Прусте». С его помощью мы чувствуем высшее: Бога, идеи и т.п.) А еще раньше о шестом чувстве написал Гумилев!
«Никакой отдельной жизни нет, а есть только искусство! Жизнь — часть искусства! Она символична в каждом проявлении, поэтому она — искусство. (Вячеслав Букур). Литература уже жизни, но пронзительнее. Жизнь — как первобытный океан, она булькает, а литература — это настоящие организмы с богатым строением».
А символична жизнь, потому что она пропитана магией, которая с первых дней нянчила человека. Когда пришли религии, они стали пропускать магию через себя, нарос новый слой…
Один мой друг считает: Достоевский сам был в душе подпольным человеком…
Я же никогда так не думала, потому что подпольный человек не может написать гениальных произведений!!!
Федор Михайлович был так мудр и добр, что понимал и видел все…
Думаю, это у него от счастья — он ждал казни по приговору суда, а ее заменили каторгой! И счастье надолго его осветило (см. письмо брату об этом). Вот свет этот и позволял ему понимать и видеть все (хорошее и дурное в людях).
* * *
Слава Букур:
— Достоевского в будущем причислят к лику святых.
— Нет посмертных чудес на его могиле.
— Они могут начаться в любую минуту!
* * *
Мои рассказы припахивают горелым: если курица варилась, а рассказ пошел, то курица выкипит и пригорит… Видимо, это священная жертва рассказу.
Я думаю, что поэзия нужна человеку — ребенку — с первого дня (мама поет колыбельную), а возможно, еще и при зачатии он (она) слышал, как папа читал маме стихи любимого поэта.
Поэзия нужна — чтоб стало легче, чтоб мы не умерли от трагизма жизни (Ницше). Поэзия нужна, чтоб стало труднее, чтоб мы запомнили какой-то момент жизни (с волнением прочтя о нем, перечитывая) — это сказал Шкловский. Поэзия нужна, чтоб сохранять себя как свободную личность. Ведь она — ворованный воздух (Мандельштам).
Поэзия нужна, чтоб песни сочинялись на стихи, чтоб гимны были, чтоб в детстве дети усваивали из стихов прелесть родного языка…
Ну, Достоевский написал «Бесов», а революция все равно случилась. Значит, писатель не влияет на жизнь общества, а только на личность. Но не всякую личность! …следователи НКВД, которые вели дело Мандельштама (Пильняка, Бабеля), тщательно все читали — и становились все хуже.
* * *
Мандельштаму раем бы показалась каторга Достоевского, ведь на каторге два раза в неделю давали мясо да еще крестьяне приносили передачи как христиане…
Когда наши соседи по кухне не дают нам жить, мы думаем о Достоевском — ему на каторге труднее было, может — таких соседей слишком много было.
Очень шумели соседи-девушки. У них все время юноши, пьют, матерятся, коридор прокурен, бегают, кричат, хлопают дверьми… потом видели мы в десятый раз «Идиота» — скандалы у Достоевского мужу показались чрезмерными… я говорю: а эти соседи?! Они же точно такие!
* * *
Разговор о Чехове у нас в Перми начинается внезапно, как летняя гроза. Я рассказываю:
— Если наша Маша выйдет за какого-нибудь Мишу, то будет сказка «Маша и медведь».
Сеня:
— А Маша в «Трех сестрах» замужем за Медведенко. Может, поэтому он называл свои пьесы комедиями?
— Он был смертельно болен, а по сравнению со смертью вся жизнь — комедия.
Говорят: любовь начинается с удивления. Думаю, в том числе и любовь к рассказу (к повести) так же. Но почему же в последнее время хочется начинать обычно, как у Чехова? Наверно, потому, что только в молодости любят за что-то удивительное, бьющее. А в зрелом возрасте любят за человечность, за понимание…
Слава так любит космонавтику — говорит:
— Я бы всего Чехова поставил в скафандрах. Они в комнате ходят в комбезах космонавтов, а если пришли с улицы, то снимают скафандры или шлемы.
— И даже «Вишневый сад»?
— Тем более. Деревья будут с какими-то щупальцами. В конце одно утаскивает Фирса после слов: «Эх ты, недотепа!» Чмок, и утащило… И иногда после разных реплик, второстепенных. «Лошади поданы» — чмок, щупальцы ухватили и унесли наверх. Время от времени деревья прорастают в дом, с ними борются… дом трескает, а а Раневская все: «Садик мой вишневый! Как я тебя люблю!» В конце — дом заваливается.
(Причем Лопахина сад особенно часто пытается утащить — ходит Лопахин поэтому с топором, входя в дом, отряхивает присоски щупалец.)
* * *
Грабарь просил Эйзенштейна дать честное слово, что кино есть искусство. (Тот дал честное слово, и Грабарь открыл в Академии отделение.) Кто-то бы дал мне честное слово, что мои картины — искусство…
С экрана спросили: какими двумя словами можно определить Ван Гога? Я сказала в экран: «Страстность и трагичность». А мои картины — какими двумя словами? Яркость и парадоксальность (страус еще и автопортрет: то я голову в песок, то побегу-побегу и много успею сделать)…
Муж готовит обед. И входит ко мне с половинкой синей луковицы:
— Такую красоту можешь в натюрморт добавить? (я вчера написала фрукты на черном столе).
— Ты думаешь, что я — Веласкес?
— Нет, я так не думаю. У тебя в «Исцелении бесноватого» нет ощущения священного ужаса. А у Веласкеса всегда есть…
* * *
Друг, на мой вопрос, какие стихи он считает хорошими: «А вот такие, которые в больнице переписывают». Рассадин сказал, что у него мурашки от хороших стихов, процитировал и Твардовского: хорошие стихи прочтут люди, стихов вообще не читающие. А для меня — Нины Горлановой — хороши те, которые запоминаются сразу. Или те, которые хочется перечитывать много раз.
Послушала Костю Райкина. Он говорил про энергию зала, которая подкачивает актера («вольтова дуга между залом и сценой, экстаз взаимопонимания»). А литература бескорыстна. Она дает читателю энергию, ничего не требуя взамен. И дает так много: читатель со-творец, он и артист, и режиссер, и художник по костюмам (может и музыку подложить под действие, которое воображает, создает сам). В это время читатель занимается невольно арт-терапией, излечивается от некоторых комплексов. Читатель со-страдает герою! То есть страдает в снятом виде. И становится чище. Без страдания не стать чище, но кому пожелаем страдать? Никому. Зато пожелаем со-страдать.
* * *
Раньше я не хотела читать мемуары. Мол, энергия поступает только из художественного текста. А теперь считаю, что истина важнее энергии. Истина — это и есть энергия.
* * *
Спросили, почему я больше написала рассказов, чем романов. Но это от нас не совсем зависит. Мы часто хотим написать повесть или роман, а в итоге получается рассказ. Но, правда, Вениамин Смехов написал, что каждый мой «рассказ — это микророман, как у Чехова».
* * *
Полное собрание сочинений Толстого выходит на средства, поступившие из Канады и Японии. Русская литература спасется усилиями других культур.
Швейцер, получая премию за лечение африканских прокаженных, сказал, что все его труды меньше реализации содержания одной музыкальной фразы Баха или строки Гете.
Мое хокку:
Вот и Мандельштама уценили
До 30 рублей!
Когда бы грек увидел наши игры!
* * *
Постмодернизм — чисто мужская литература (игра по правилам, нет совсем любви)…
Литература — удочка, которой мы улавливаем прошлое (я — в разговоре с другом).
Данте — не писатель, он — мистик.
* * *
После инсульта как магнитом тянуло за компьютер, что казалось (буквально — видение): там прекрасные цветы! Это буквы, слова, словарь, язык — возможность составлять из них букеты — предложения. Кроме того, я всю жизнь мечтала написать стихи, близкие некрасовскому «Вчерашний день, часу в шестом». И только после инсульта (во время выздоровления) они явились:
Хожу по коридору
инсультного отделения
и мажу всех маслом
Святой Ксении,
приговаривая:
я тоже здесь лежала —
скоро и вы
пойдете ножками!
* * *
Вчера прочла книгу Вирджинии, второй жены Шагала. Просто удивительно: если он побил ее, так она что, вернется в брак, как в стойло? Помимо некоторого разочарования в Шагале, я поняла, что для известности живописцу в самом деле нужно жить в Париже и очень-очень много делать всего для пиара. И Шагал делал. Это ни хорошо, ни плохо, но для меня уже недоступно. Странно, но от этого желание писать картиночки у меня не исчезло. Слава предлагает написать «Жили у бабуси два веселых гуся»: один гусь в очках, другой — с бабочкой. А бабуся с плеером. И еще сюжет: «Я защищаю Вирджинию от удара кулаком Шагала, бросая его через бедро».
Вирджиния приводит диалог о картине Марка Шагала, цитирую по памяти:
— Как объяснить, что все вверх ногами?
— А не надо ничего объяснять, и без слов все нравится. Ты же видишь, что это прекрасная картина?
— Я вижу, но мне все же нужны какие-то слова, объясняющие, почему это хорошо.
— Тебе нужны слова — ты их и придумывай. А мне и так хорошо.
Пересмотрели фильм про Шагала. Мелькнул семипалый его автопортрет на фоне Эйфелевой башни. Я тут же решила написать себя так же. Слава:
— На этой картине я буду: прыгаю с башни с парашютом. А если ты себя изобразишь на фоне Пизанской башни, я и там не пропаду, что-нибудь с дельтапланом буду выкамаривать.
— Почему в фильме не сказали, что в юности Шагалу явился ангел и предсказал, что он будет художником?
— Я когда-нибудь привяжу себе крылья и тебе явлюсь.
— С ума сошел?! Я сразу же умру.
— Умоляю, ты хоть картину такую напиши, где я в виде ангела к тебе выскакиваю.
— Я напишу самого Шагала и его ангела, а тебя не буду.
— Кому это нужно? Он сам своих ангелов писал-переписал.
* * *
Продолжаю коллекционировать определения гениальности. Слышала по ТВ: гениальность — это терпение: ведь нужно искать и находить, снова искать и снова находить. Так еще Нина Заречная считала: главное — умение терпеть. Талант от неприятностей запьет и погибнет (или бросит от отчаянья трудиться), а гений будет терпеть да работать.
* * *
После фильма «В бой идут одни старики» один юноша-преступник, скрывавшийся в кинозале, пришел в милицию и раскаялся в своем преступлении. Это уникальный случай прямого воздействия искусства на жизнь.
Только культура снижает уровень агрессивности в обществе, — считали Эйнштейн и Фрейд (см. их переписку).
И все же игра на понижение давно идет. Я могу сказать, от кого надо спасать культуру. Даже не от чиновников, которых легко сменить. Не от растаскивания великих имен и цитат на рекламу и названия ресторанов. «Ресторан “Мастер и Маргарита” открыт! Мы в восхищении!» — И контур кота Бегемота. В конце концов это почти — продвижение бренда романа… Спасать придется от засилья масскульта. И если после смерти Ван Гога его картины были спасены и стали занимать свое место в лучших музеях мира, то гениальные картины Ситникова недавно выбросили в мусорку после смерти художника… потому что настоящее искусство не в цене, в цене только то, что продается (и хорошо продается). Неслучайно появилось слово «правдёнка» — так называется правда в сериалах. Имеется в виду убедительность. Русский язык всегда найдет суффикс, чтоб выразить свое презрение. И слово «тиражок» появилось недавно. Тиражи упали.
Массам нужны мифы — они регулируют поведение, поэтому внутри мифа так уютно, там все известно, там золушка всегда станет принцессой… А с другой стороны, в истории остаются только шедевры. Масскульт не остается. Раневская говорила: « Искусство и прыщ вскакивают всегда на самом неожиданном месте».
Пушкин — образец для строительства современной России: он создал русский литературный язык и литературу по французскому образцу, но в то же время — оставил всю суть нашу. Вот так бы нам в Европу сейчас двигаться, сохраняя свое и осваивая новое… Не думаю я, что язык наш был создан по образцу французского!
* * *
Лица у пермских «богов» не прекрасно-итальянские, а косенькие, уральские. От этого их еще больше жалко, еще больше любишь… А номера эти страшные инвентарные, которые на руках-ногах скульптур! Прямо получились узники советского ГУЛАГа искусств.
— Уже чувствовалось: в тебе есть тайна.
— Никакой тайны во мне на самом деле нет, я-то знаю это точно! Одно простодушие. Процесс писания — он таинственен, это так, но во мне как личности нет никакой тайны… У меня это называется: я не загадка, не дам себя озагаживать… (мой ответ критику).
* * *
Разбирала архив. Нашла рецензию С. на мою прозу. «Положительных героев меньше, чем отрицательных». Так это не электричество — заряд положительный, заряд отрицательный.
Гертруда Стайн хотела писать авангардистское что-то, а сейчас это все устарело. В то время как Толстой не старался авангардистом быть, а до сих пор свеж и нов.
* * *
Дети наши играли, и нужно было назвать собак из литературы. У меня всплыли Муму, Белый Бим, Белый Клык, Шариков, Собака Баскервилей, Банга (у прокуратора), Каштанка, Лев и Собачка, Слон и Моська, дама с собачкой, Верный Руслан, «Как я съел собаку» (Гришковец), даже пес Артемон (Буратино) и «Дама сдавала в багаж…» В конце концов я назвала черного пуделя из «Фауста» — и победила.
Кузя, Мурка, котята, черепахи, крысы, мыши, паучки, двухвостки, мокрицы, а также моль фруктовая, которая вылетела из мешка яблок, насушенных девочками у бабушки, — все это тоже идет, конечно, в прозу у меня! Правда, моль фруктовая пошла уже не в литературное дело, а застыла на груди — на месте сердца — свеженаписанной маслом Пресвятой Блаженной Ксении Петербургской. Так она там и осталась как элемент целого… Видимо, так зачем-то было нужно, чтоб крохотный сей мотылек там оказался (ибо и других святых я писала, и вообще каждый день почти пишу, но на другие картины мотыльки не садятся!).
Все живое — от гриба чайного до плесени, найденной внутри картофелины (которая была прекрасна, как все живое — я имею в виду плесень, ярко-голубую), идет в прозу, пригождается. Хотя в жизни оно требует немалых хлопот и усилий. Котят — например — надо продавать! (Всего мы уже за чисто символические копейки продали около восьмидесяти котят от двух кошек). И надо терпеть, когда кошка учит их ночами ловить мышей (ночи напролет с дикими криками они носятся по дому!). К тому же они то прописают все мешки с записями, то сама кошка сжует главу романа, делая вату для гнезда… И каждый раз это не шуточные проблемы… вообще-то.
Сначала я детям разрешила взять котеночка. Мурзика. Потом Мурзик родил котенка. И превратился в Мирзу. Это была уникальная кошка. К стукачам на колени никогда не садилась! Хотя они уж ее так и этак зазывали на свои колени!.. Но и внимания требовала к себе наша Мирза! Каждую минуту! Рожать вообще без нас не хотела. Перед родами скинула ящик со шкафа (картонный, пустой, для нее и был приготовлен, но как она об этом узнала?). И своим мявом заставила Славу роды принимать. Он даже партсобрание вынужден был пропустить в издательстве. Тогда это все было дело нешуточное, честно говоря…
Один раз я принимаю у нее роды — трудно, котята идут хвостами, тут же дети зовут меня на кухню: муха в грибе чайном! Я прямо закричала: «Не могу же я всей природе помогать одновременно! Кошке — помогать рожать, грибу — делать напиток!» К юбилею Мирзы дети выпустили большую стенгазету: «Мирза и перестройка (разрешено обкомами всех партий)». Сейчас уже не очень понятно, почему такая приписка, а тогда, в 1990-м, о законе о печати лишь мечтали… Уже скоро все забудут, что газеты справа помещали орден Ленина. Быстро меркнут ассоциации. Даже я не сразу поняла, почему у заголовка нарисован «Орден трудового желудка» и медаль «Золотые сосиски». В общем, в этой газете есть стихи, рисунки, фотографии и — конечно — актуальное интервью. Мирза отвечает на все вопросы: мяу-мур, но переводчик переводит… Рядом интервью с главой оппозиции — крысом Улиссом (он у нас сгрыз «Иностранку» с «Улиссом», за что и получил свое прозвище). «Строгая полутьма камеры. Улисс сейчас находится в заключении, т.к. попробовал на зуб нашу Мирзу…» (Увы, на зуб он и меня пробовал…)
Естественно, что Мирза послужила прототипом многих кошек в моих рассказах. Но однажды она исчезла. Видимо, бомжи съели. Вскоре у нас появились Кузя и Мурка, про них написан рассказ «Мурка-Хасбулатов».
Да не обидится литература на то, что пригодилась для мира животных! У моей подруги крысика зовут Басё. А у Н.Н. черепахи Онегин и Татьяна: оба самцы! И притом каким-то образом покушавшиеся на невинность друг друга… Чудны черепашьи дела… У одной нашей дочери черепаха Машка оказалась самцом! И теперь ее переназвали! Она была Машка — стала Эрих-Мария Ремарк.
— Нина! Только не вставляй это в литературу! (Уру-уру, как говорит в таких случаях муж, напоминая об анекдоте: «Только не бросай меня в колодец… одец… одец…).
* * *
Я говорю мужу: числят нас по провинциальному ведомству, якобы мы пермские авторы… а я упорно считаю себя российской писательницей…
— Ничего, через сто лет разберутся — китайские исследователи русской литературы, — ответил он.
* * *
Прочла книгу «Как жил Есенин». Сказала мужу:
— Если б он был нашим соседом по кухне (вместо теперешнего), мы бы измучились, и нас мало бы утешал тот факт, что он писал талантливые стихи… Есенин возвращался из деревни в город — покупал курицу, сажал себе на голову и так входил! Жалко курицу! Кстати, он читал Афанасьева «Поэтические воззрения славян на природу» — не просто самородок.
* * *
Картину старую (рыбы) я поправить хотела… а стало хуже! Муж:
Гений — это тот, кто умеет вовремя остановиться…
* * *
Все счастливые писатели счастливы одинаково, а несчастливые — несчастливы по-разному.
Счастливые на все гонения отвечают работой, свои обиды и комплексы перерабатывают в сочувствие другим…
Пушкина не любила мать, не любила власть, а он подарил нам столько гениальных томов!
У Толстого мать умерла рано…
У Достоевского рано убили девочку, с которой дружил, потом — убили отца…
Гоголь был золотушный лет до шестнадцати, Чехов детство провел под тиранией отца… И все они — классики.
А несчастливые писатели-художники то уходят в запой, то подлизываются к власти, то ради денег напишут масскульт, то вдруг начинают искать врагов или пасти народы — во всех этих случаях талант съеживается… Как начинал Фадеев!.. (Правда, Гоголь и Толстой побывали в обеих стадиях, в конце стали пасти народы. Толстому мало было быть Толстым, захотел стать Буддой, изобрел свое учение, отказался от Господа… Гоголь тоже вообразил себя… в — «Избранных местах»).
* * *
…смотрели фильм о Достоевском. Когда его возвели на эшафот, муж сказал:
— Судьба русской литературы висела на волоске! Остался бы Тургенев только…
— А Толстой?
— Он читал много Достоевского и именно поэтому рос.
— В общем, судьба мировой литературы висела на волоске! Хорошо, что казнь заменили ссылкой…
…Слушали лекцию Касаткиной о «Братьях Карамазовых». Она привела целиком заметку о мальчике из «Русского вестника», которого травили собаками. Там мальчик остался жив. Охотничьи собаки крайне редко могут посягнуть на человека. Сошла с ума и умерла на третий день мать мальчика. Я бы никогда в жизни не написала, что мальчик был разорван собаками, если этого в жизни не было. Слава:
— А что бы ты написала, если бы у тебя за плечами была каторга?
* * *
Мы считаем «Горе от ума» гениальным творением, а Пушкина оно задевало как выпад против его друга Чаадаева, который был жив и в опале. Реальная картина литературной жизни всегда сложнее. Чаадаев писал Пушкину: «Дружба с тобой заменила мне счастье». Я ахнула: со мной это было не раз.
* * *
Сон, что я подаю свой рассказ «Любовь в резиновых перчатках» в виде блюда на стол. Там любовная линия Капы и Боба дается отдельно в виде мяса с салатом (зеленые листья), еще отдельно политическая линия (КГБ и пр).
Ранее мне снился рассказ «История озера Веселое» в виде дворника, который метет двор — точнее, это была дворничиха, в длинной юбке с маленькой головкой, как в карикатурах рисуют… то есть раньше рассказ должен был чистить жизнь, а теперь что получается — он должен насыщать?
* * *
Фотограф снял поцелуй на улице (француз). Среди толпы. Эта фотография стала символом послевоенной жизни, ее восстановления. Миллионные тиражи. Он стал очень знаменит. И вот (он уже стар) в суд подала пожилая пара: мол, он их снял, пусть отчислит денег… Тогда он привел в суд другую пару (артистов), которые были им наняты, чтоб разыграть на улице среди случайных прохожих — встречу и поцелуй. Кадр оказался постановочным… Символы сильнее жизни! За лучший визг поросенка фермер с поросенком за пазухой не получил первого места…
* * *
Если б тайна — главное для писателя, то он бы не писал, а ходил по улицам, молчал и подмигивал: у меня есть тайна, но я ее никому не скажу!
Слава:
— Талант — явление культуры, а гений — явление природы.
* * *
Я часто привожу в пример Александра Второго, который, подписывая Указ об освобождении крестьян в 1861 году, просил передать Тургеневу, что решающее влияние оказали на подписание Указа «Записки охотника». Вот так! Я, конечно, не Тургенев, Путин — не Александр, поэтому я даже не мечтаю, что смогу написать такой рассказ, после которого… повысят пенсии хотя бы.
Во времена перемен людям некогда читать, надо выживать. Маятник сильно качнулся в сторону от художественной литературы, но будет и обратный ход. Слово остается самым главным…
В годы застоя под давлением цензуры писать было и трудно, и легко (в том смысле, что попытки уйти от прямых обличений советского строя — юмор, подтекст, эзопов язык — тоже создавали особую художественную ткань).
Маркес — немного не дотянул до ста лет одиночества…
«Дождь лил четыре года, одиннадцать месяцев и два дня». У Маркеса это — аллюзии с библейским потопом. А для нас в советское время это было что-то радостное — после сухомятки соцреализма.
Хотя и коммунист Маркес, но мирочувствование шире мировоззрения… как и Платонов, он магическим реализмом побеждал временами призрак коммунизма! Приходил к истине!
Истина сложна, тут ему и помогал магический реализм…
Слава Букур:
— Видимо, коммунисты вроде Платонова и Маркеса не могли преодолеть свой зловещий миф другим путем! Только через магический реализм…
* * *
Мы придумали проект памятника Розанову: в кустах он сидит на стуле и пьет чай из блюдца, а в другой руке — ложка с вареньем»… пока такой его портрет написала.
Мне часто снятся памятники писателям и литературным героям. Памятник Мандельштаму — в духе пермских богов… Сидит — щеку рукой подпер, в больничном халате, халат — в полоску… Кажется, ярко раскрашен огнеупорными красками.
Однажды приснилось: в Перми на площади стоят камни с вырезанными на них стихами Пастернака и Мандельштама, Решетова и Кальпиди.
Как-то приснился памятник Алексею Решетову: поэт подвыпил немного, замер в полупадении — вперед наклонился, с раскинутыми руками. А Муза замахивается скалкой и протягивает свиток.
Достоевский — напротив — начинает падать в припадке, изогнувшись дугой назад, а маленький ребеночек смело хочет его подхватить. Руки выбросил к спине Ф.М. Ребенок — в ночнушке до полу… не различить пол.
Был еще сон. Я в редакции «Урала», мне говорят:
— Вот за этим столом однажды сидел Чехов. Хотите сесть на минутку?
Я говорю:
— Так вы сделайте из проволоки силуэт, чтобы люди могли примерять, где была рука Чехова, где нога…
Проснулась и подумала: на скале, где снялся Пастернак близко к обрыву, можно тоже установить такой силуэт Пастернака, получится как бы дух поэта. (Это во Всеволодо-Вильве — см. фотографию БЛ.) Будет похоже на силуэт человека, как его обводят после убийства… но ведь советская власть убила его именно за «Живаго», в котором описана Пермь (Юрятин)…
А еще можно сделать памятник Пастернаку в стекле: мы были музыкой во льду (он вырывается из стеклянного шара, локти в сторону, стекло треснуло).
Смутно явилась идея еще одного памятника Пастернаку — с метельными нитями возле фигуры (мело-мело по всей земле)…
А Бродскому памятник: он сидит на чемодане, как на фотографии, где он перед эмиграцией.
Обэриуты сидят за выпивкой. Заболоцкий щеку подпер, Хармс цилиндр приподнял, Олейников карася на вилку насадил, а Введенский — кентавр с рюмкой…
Платонову. Худой Платонов (под Джакометти) вкручивает лампочку, которая мигает. И лучше, чтоб он лампочку ввинчивал в мировое древо, а сам стоял на табуретке… или на цыпочках (в неустойчивом положении) — идея Букура.
Чуковскому — памятник в виде металлического дерева с туфлями, и из ствола лицо Корнея Ивановича вырастает.
Хлебников уверял, что между его глазами и буквами молнии проскакивали, когда он писал «Доски судьбы». Тоже бы памятник хороший получился (молнии сделать с помощью электричества). Или в виде маятника?
Памятник Чехову со срубленными цветущими вишнями. В каждой руке — загадочная маска.
Лев Толстой стоит возле трещины в земле (в виде змеи), с другой стороны трещины — колокол; каждый может ударить в него.
Три сестры на вокзале «Пермь-2», где уходит в Москву «Кама» — три огромные хризантемы со склоненными головами, а листья-руки в Москву — в Москву… Или уж лучше три фигуры на стене вокзала — сделать фреску в духе маньеризма: вытянутые фигуры.
Пушкину: бакенбарды, цилиндр, а лицо каждый будет просовывать свое, чтобы сфотографироваться. Примеряя к себе Пушкина.
А Гоголь — из прозрачного материала. Улыбка красная. (Букур Слава: лучше, чтоб цвет менялся — темный сменялся прозрачным.)
Видела по какой-то программе буквально синюю поленницу: дрова от ветра и дождя посерели и отливают синим, как деревянный дом у Шагала. Красота неописуемая! Может, рядом с Александром Исаичем установить синюю поленницу (или с металлическим блеском).
Памятник компьютеру — я чокаюсь с ним бокалом шампанского в новогоднюю ночь. Он ведь — мой товарищ! Помощник!
Памятник Кафке… а я бы сделала, чтоб он шел за руку с огромным насекомым…
* * *
Всю ночь снилась Марина Ивановна Цветаева…
«Зеркала» прошли по «Культуре». Очень много у меня возражений!
Марина не только кричала на Алю, но и — гораздо чаще — была с нею нежна. Мур не только был эгоистом, но и героически погиб за эту страну — СССР.
И главное: все уже знают, что Сергей не участвовал в убийстве Игнатия Рейсса… Зачем снова порочить его ложью?! Кроме того, как написала Лина Кертман, почему мы уважаем Зорге как советского разведчика… и осуждаем Эфрона?! Он тоже хотел послужить родине, он верил долго в ее свет…
Теперь о вымышленном для фильма человеке из НКВД перед гибелью Марины Ивановны… Их (реальных) было столько, что видения тут бы ничего не прибавили… Тогда зачем? Жизнь в СССР была страшнее видений, вот в чем дело!
А лошадь — из «Ежика в тумане»? — просто не нужна, еще ведь во все небо (режиссер нам подмигивает: это конь блед!).
Мир Цветаевой — это, в первую очередь, беспрерывный роман с русским языком! Затем — со своим поэтическим даром.
А самосожжение себя в дружбе, любви, семье!
А неиссякаемая сила тончайшего понимания природы (один «Куст» чего стоит)!
А какое проникновение в суть любого произведения искусства: со времен Пушкина — в первый раз.
Идем дальше. Марина из семьи одна понимала всю суть советского режима! Аля, Сережа, Мур — все считали, что она недалекая (в политике).
И тем не менее она поехала на отчетливо понимаемую гибель, потому что бросить своих, предать — это гибель еще больше.
Эпистолярное наследие ее считается лучшим за все века в мире!
Бродский писал, что она — поэт номер один в ХХ веке. Я, допустим, считаю сейчас, что это место занято Мандельштамом, но не в номерах же дело!
Я выросла на стихах Цветаевой, часто вижу ее во сне. А там она то последнюю десятку мне отдает, то руку протягивает, чтобы отвести от края обрыва.
Чтобы хотя бы приблизиться к образу гениального человека, нужно не выбирать самые масскультовые представления о нем, а надо как-то потрудиться душой.
Ее «Поэма горы», «Поэма конца» — это облака, из которых льется на нас счастье-страдание и счастье-сострадание.
М.И. — наше национальное достояние, и нельзя левой пяткой снимать о ней фильмы, где сплошное вранье…
Мила Агеева прислала комментарий:
«Ниночка, Арсений Тарковский рассказывал. М.Ц. только что вернулась в Россию. Он зашел в гости. Цветаева сидит на полу и счищает грязь с башмаков, на газетку. На его изумленный взгляд говорит: «Вот, в ладанку положу, буду на груди носить, это пыль еще с улиц Парижа». Так что все знала и понимала. (Тамара Жирмунская мне рассказала, а ей А.Т.)»
* * *
О Микеланджело. Оказывается, «Мальчик, вынимающий занозу» был частью усыпальницы Медичи. Спросила у мужа:
— Почему этот живой мальчик в погребальном комплексе?
— Заноза — это смерть. Помнишь, в Евангелии: смерть, где твое жало?
В разные годы у меня было разное понимание Джоконды. Теперь мне кажется, что улыбка рифмуется с ее кошачьими глазами — уголки вверх, и получается таинственный облик, загадочная улыбка. Полуженщина-полукошка.
* * *
На Яндексе в новостях:
В Пермском крае вандалы растаскивают железную дорогу.
С железных дорог в Прикамье воруют все: нефтепродукты, фрагменты путей, цветмет.
СвЖД обеспокоена случаями хищений устройств сигнализации, централизации и блокировки в Пермском крае.
Вандалы разбивают линзы светофоров, вырубают дроссель-трансформаторные перемычки.
Чехов все еще актуален! («Злоумышленник»).
* * *
Видели передачу про Вадима Сидура. Его скульптуры мы давно полюбили. Слава Букур:
— Вернулся к доличностным формам. Это инвалид вообще (пра-инвалид), солдат вообще (пра-солдат)… «Разорвано братство» на Сибирской в Перми — под влиянием Сидура, но обработано…
Я:
— Сам Сидур тоже взял это у Беллинга, «Трезвучие». Так сейчас можно изобразить трех сестер чеховских в Перми. Под зонтиками.
— Зонтики должны быть вывернуты ветром.
— Это ветер судьбы.
— Нет, это ураган грядущей революции…
* * *
Посмотрела отрывок биографии Гогена: в Копенгагене он так бедствовал, что хотел повеситься в мансарде, которую снимал под мастерскую. Какова же наша российская жизнь, если мы не можем даже снимать мансарду под мастерскую? (Картины я пишу на полу в прихожей.)
Написала фавна (ну, для бодрости). Конечно, на обратной стороне русалки (нет картона в доме). Слава:
— Где свирель?
— Так ты сам говорил, что у меня наяда не трубит в рог, а ест морковку…
* * *
23 июня 2013 г.
На днях позвонил Слава Курицын и пригласил на презентацию его книги «Набоков без Лолиты».
— Расскажу о книге, покажу иллюстрации и спою.
Я подумала, что не расслышала… кто споет? Он споет? Что споет? Зачем? Разве Слава поет? С каких пор?
Но оказалось, что я не ослышалась. Слава спел!
— Загородный сор пустынный,
сорная былинка со слезой,
череп счастья, тонкий, длинный,
вроде черепа борзой…
Он спел не только стихотворение Набокова… пел необыкновенно хорошо! Так поют «вино времен»! (Мандельштам). У Славы мощный, гибкий, богатый тембровыми оттенками голос и огромное драматическое дарование!
Презентация была в «Пиотровском»… Сейчас, когда я села напечатать записи о Набокове, в нашу квартиру залетела великолепная бабочка! Самец павлиний глаз!Набоков собирал бабочек! Видимо, он сам нам помахал крылышками: «Да, книга обо мне удалась!» И никак не хотел улетать, я долго упрашивала… (я ничего не придумываю, как вы знаете…)
Древнее поверье гласит: свое желание нужно тихо прошептать бабочке… Видимо, ВВ много прошептал всего бабочкам, много и сбылось…
Задавали вчера Славе много вопросов. Об отношении Набокова к Фрейду. Слава ответил едкой цитатой из ВВ: «Излечение всех недугов ежедневным прикладыванием к детородным органам древнегреческих мифов».
Я задала вопрос: почему ВВ так недооценивал Достоевского?
— У него были в конце отношения с собственным величием…
Я процитировала Моэма: нет для мальчика ничего страшнее, чем любящая и нежная мать. Слава ответил:
— Говорили, что она любила только таксу и старшего сына-гения…
— Почему Набоков и Солженицын не встретились тогда?
— Может быть, они не хотели…
— Ну да, как Толстой и Достоевский! — вдруг догадалась я.
Напоследок я спросила:
— Как ты трактуешь тот факт, что герой «Машеньки» ее не встретил?
— Нина, ты об этом узнаешь прямо сегодня! Ты ведь сегодня начнешь читать мою книгу?
— Да, конечно!
— Так вот на второй странице все и узнаешь.
Я дома сразу начала читать и в самом деле поняла… «Машенька» восходит к «Асе» Тургенева (русский человек на рандеву — вечно сбегает, ну, вы знаете)…
А Слава считал, что дело в том, что в эмиграции герой потерял стержень…
Кстати, читая, я вслух мужу кое-что цитировала: про случай Тургенева и Фета… Тургенев спросил:
— Если вместо слуги вошел бы Шекспир… что бы ты сделал?
— Я бы постарался запомнить, какой он, — ответил Фет.
— А я бы упал на пол ничком и так пролежал все время…
* * *
10 дек. 10 г. Разговор с Кальпиди.
— Виталий, тебе нравится современная русская литература?
— Нравится. На ее фоне так легко быть гением.
* * *
Вчера звонил Семен Ваксман:
— Я бы сравнил тебя с пираньей, которая ничего не пропускает мимо, — все в литературу…
Вячеслав Букур:
— Ты не пиранья, а цветок, который превращает солнце и навоз в цветы и красоту.
* * *
Когда своим романом «Доктор Живаго» Борис Пастернак «весь мир заставил плакать над красой земли моей», имелась в виду и конкретно уральская «краса» — аура Пермского края с ее белыми ночами, так волшебно переданная в романе.
Юрятин — это город Пермь.
И я давно уже показываю гостям Перми (моим друзьям) библиотеку, где снова встретились Юрий Живаго и Лара, дом Лары, что напротив дома с фигурами и пр. Так в Москве показывают дом Ростовых, а в Вероне — дом Джульетты.
Когда роман был запрещен (такое уж стояло тысячелетье на дворе), мы об этом говорили только в узких кругах. Но вот наступила эпоха гласности, роман напечатали, и пермская интеллигенция стала говорить: пора установить памятник Борису Пастернаку.
Все началось на нашем телевидении — в рамках краеведческой программы «Пермский период» удалось провести дискуссию: нужен ли Перми памятник Пастернаку (был прямой эфир), в студию все время звонили пермяки и говорили, что нужен памятник… Ермаку. Видимо, для многих что Ермак, что Пастернак — все едино (тем более что в рифму).
Но ведь наше дело — игра на повышение. Если людям рассказать о поэте, они все поймут, оценят, будут гордиться.
Однако для этого нужно приложить усилия, а уж так все сложилось, что в Перми нет мифологемы византизма — нет внимания власти к культуре. Я об этом и писала много раз, и говорила. Не только литература страдает — без внимания остаются архитектура, памятники.
* * *
9 апр. 2015. С радостью сделала два варианта еще моей «Тайной вечери» (уже на акриловом грунте). Хочу и еще сделать завтра. Остановиться невозможно. Вчера думала: теперь можно и умереть (после вечери). Достигнут предел моих возможностей…
7 июля 2015. О картинах, из моего выступления в «Архангельском» — на открытии моей выставки:
— Особенно Рембрандт не дает покоя. Приблизиться немыслимо, так я сюжетно ухитряюсь: в последние годы у блудного сына волосы делаю дыбом.
* * *
Вчера «Культура» дала Симфонию № 5 Чайковского под дирижерством Мравинского. Слава:
— Живое мясо музыки ворочается.
— Почему скромность Чайковского мне милее бурности Вагнера?
— Это видимость скромности. Там гигантские смыслы!
* * *
Я дала интервью в Екатеринбурге. Корова подхватила меня на рога: это одновременно и мифологическая схватка со зверем, и похищение Европы. Журналистка:
— Если это так, то представляю, какая архаика будет клубиться на выставке над головами зрителей… Как вы определяете жанр своих картин?
— Тема одна: разговор в красках с самим собой.
* * *
Леня Быков прочел на открытии моей выставки.
Терапевтическое. Нине Горлановой.
В душе порою слякоть
Убийственна почти —
Горланову, однако,
Тогда, дружок, прочти.
В ее прелестных строчках
Из мусора судьбы
Рождается воочию
Рождественская быль.
Когда тоскливо очень
(А ныне мир тосклив),
Увидеть надо срочно
Горлановский наив.
Тут ангелы и рыбы,
Букеты, петухи, —
Увидеть вы смогли бы
Ожившие стихи.
Тут радуга акрила
Для сердца и для глаз.
Тут верится, что крылья
Возможны и у нас.
Живительного кайфа
Неутомим родник —
Евангельская Марфа
Явилась в наши дни.
Средь общего стервоза
Вся меркнет дребедень —
Горлановости доза
Полезна каждый день.
Прочтешь или увидишь,
Чтоб душу ублажить, —
И прочь на жизнь обиды,
И вновь охота жить!
* * *
Готовлюсь писать с детками в онко абстрактную картину: сердце, вписанное в треугольник, вписанный в круг, который вписан в квадрат (символ свободы — стороны направлены в четыре стороны света). Внутри сердца — кто что хочет пишет (солнце, яблоко, конфету, маму, цветок и т.п.).
Скажу: абстракция — это как пение соловья (смысл точно не ясен, но радует)… или как карканье вороны (тревога).
* * *
Я удивляюсь:
— За что же тогда болеть, если сами футболисты предают команду ради денег.
— А когда весь стадион орет — 15 тысяч — это такая энергия! Ради этого и болеем.
— Какое-то детство. Футбол ведь не дает ни хлеба, ни знаний.
— Искусство тоже ничего не дает.
— Искусство как раз дает знание человеческой природы. Кроме того: идеи, юмор.
* * *
Скопировала из инета для рассказа, в котором есть черепаха: «Ну точно весна! Черепашка все просит и просит еду». А Слава думал, что это хокку. Но в хокку не может быть в первой строке объяснение… тогда зачем продолжать… я сделаю так:
Черепашка приползла —
Все просит и просит еду.
Точно — весна!
* * *
— Звериный стиль — это на примере могу объяснить… так в советское время Ленина везде помещали. Для того чтоб сила предков была все время с живыми… (Слава за завтраком).
В Интернете прочитала: «…бытописание писательницы Нины Горлановой, которая складывает свои наброски, делая их на разнообразных бумажных обрывках, в холщовые хозяйственные сумки-мешки, и именно из этих гор мусора выстраиваются романы».
Ребят, ну что с вами?!!
Это не горы мусора!!!
Это горы сюжетов, идей! Это юмор и портреты! Парадоксы, неологизмы, чудесные случаи, мои собственные молитвы и молитвы моих друзей, например: «Господи, наладь!» (так молится Маша В., моя московская подруга).
У вас есть свои идеи, сюжеты, личные молитвы? Назовете ли вы все это мусором?
Когда Ахматова говорила «из какого сора растут стихи», она имела в виду, что лопухи и лебеда — сор! А жизнь показала, что даже наброски о лебеде — уже архив, уже драгоценность! Из-за архива ее судились Пунины и Лев Гумилев!
* * *
Вчера ездила к детям в онко. Я учу их писать картиночки акрилом. Писали котиков. Перед приходом такси я сказала Славе:
— Волнуюсь. Как все пройдет? Сложно ведь котика писать. Справятся ли они? Это не рыба, не цветы…
— Так расскажи о нашей кошке Мирзе.
О, я рассказала, конечно! Наша кошка родила 126 прекрасных котят! Дети их продавали, когда котята уже закончат сосать. Ну, за три копейки. Писали на трех языках плакаты: «Покупайте гениальных котят! Мама иранская, папа сибирский, морозоустойчивый» и т.п.
Элечка — мой куратор — рассказала такую историю. Назовем ее «Сфинкс и роза».
— Заболела роза. Она сначала перестала цвести, затем покрылась тлей, наконец, полностью засохла. Я продолжала ее поливать, надеясь на чудо. И чудо случилось! Наш кот сфинкс — с голой кожей — стал прыгать на подоконник — к горшку, терся о колючки, типа говоря: «Я понимаю, ты хочешь быть похожей на меня, самого голого, самого красивого на свете, но не настолько же!» Он нюхал розу, лизал, что-то нежно-нежно мурлыкал ей, метил… И вдруг тля исчезла. Затем листья появились. А вчера она расцвела алыми пышными цветами!
— Роза для кота — Мурка! — сказал Данила.
(Прям Экзюпери!)
Дети превзошли все мои ожидания!
Сфинкса с голой кожей написала Катечка, я опять уж хотела встать на колени, чтоб она не записала шедевр свой, но удалось все же уговорить без коленей! Спасли картиночку!
Новая девочка написала кота, как «Блудного сына», в духе Рембрандта — цвет старого золота! Не кот, а философ!
У Сережи, который каждый раз пишет по две картины, словно фарфоровый котик вышел — белоснежный!
Самый «сутинистый» кот — одноглазый и лохматый — потряс меня своей асимметрией! Я сначала просила его себе, домой, но спохватилась — нельзя обижать детей! Напишу в этом духе сегодня.
Был там и трагический кот — с огромными зелеными озерами глаз…
Был синий кот! И черный! Кот в горошек! Кот с бантиком! А вы как думали?!
Родился в этот час и кот в зеленых розах (изумительный!). Похож на коврики, что бабушки продают на рынке… Я не придумываю — весь в зеленых розах! Видимо, так инопланетно некоторые видят мир — на котах розы, причем зеленые… прекрасно!
Пять или шесть человек на этот раз захотели по две картины написать! Просто не смогли остановиться!
Я всех детей перецеловала (человек двенадцать? пятнадцать?). Конечно, говорила, что у них будут выставки в Париже…
— А когда прославитесь — приходите в эту больницу и занимайтесь с детьми, как я с вами сейчас…
* * *
Ездила к дочери — брови выше поднять, как я говорю: «ближе к Богу».
И столько «болдинской осени» получила! Рябина вся в цветаевских страстно-красных кистях! Яблоня — в петрово-водкинских плодах! Молодой клен — пятипалый, как у Тарковского! Все просят: напиши нас! И два подсолнуха на мусорке головы повесили: мы уже коричневые — не вангоговские… а их я тоже не оставлю без внимания, конечно!
Внук четырех лет из сада принес песню:
— Боже, какой мужчина — я хочу от него сына, я хочу от него дочку, и точка…
Я вот от яблони хочу, и от рябины… мои картиночки — тоже дети! Только картона нет как нет…
* * *
Вчера слушали «Реквием» Моцарта. Кажется, это был немецкий хор. Лица какие-то железные, совсем не наши. Мысленно примерили эсэсовские фуражки — подходят! Но как запели — Боже мой! Все признаки нации улетели. Тут было все: вопль о помощи, сила судьбы! Я заплакала.
Почему-то к Шопену я с ранней юности была почти равнодушна. Еще подруги играли все время его, пять лет студенчества… Лена и Шура! И вот вчера Кисина услышала. Говорю:
— Какое спокойствие нахлынуло, а это для меня почти счастье. Вся депрессия зашелушилась и отпала, как чешуя…
Слава:
— «Как будто нож целебный мне отсек»… у Пушкина Сальери — про музыку Моцарта.
— А сам уже отравил!
— Негодяи такие…
* * *
Слышали, что Шукшин после золотого льва из Венеции купил много ящиков водки, стоял на крыльце ВГИКа и каждому студенту вручал по бутылке… Что-то в этом есть прекрасное! Хотя лучше бы вместо водки что-то… но что? В голову ведь не приходит…
* * *
Никогда Офелия так не была актуальна, как сегодня. Ее монолог — это мой монолог: «Вот и знай после этого, что нас ожидает…». И через секунду — приступ оптимизма: «Надеюсь, все к лучшему?» Так мы и живем: не зная, что нас ожидает, и временами впадая в неестественный оптимизм.
* * *
Лина вспомнила, что, когда мне было 38, я говорила тост, в котором заметила, что мне сюжетов до 70 лет хватит.
— А теперь мне кажется, что и до 90.
* * *
Слава:
— Литература — милостива, она оставляет автору самого себя, а живопись всего автора забирает… тем более музыка!
— А Хлебников? Его всего литература забрала.
— Он к литературе относился как к такому миру, в котором он хотел все время жить…
Слава у меня спросил:
— Почему актуальное искусство, которое казимиристее Казимира, любимо всеми правительствами всего мира?
— Потому что оно называется «актуальное», а на самом деле не касается актуальных социальных проблем, тем более — политических… оно ни к чему не призывает — никогда не в оппозиции.
* * *
Во сне мы живем в общежитии, на первом этаже, и я говорю:
— Слава, принеси мои картины, вставим между рамами, чтоб нас не видно было (как будто я не могу шторы купить). У нас уже маленькие Антон и Соня, Наташу уже взяли, она с подругами ждет обеда… и дождь льет, ливень!
(Дождь залетел в сон из жизни — вчера полдня лило, мы не пошли по делам… Слава говорит, что я во сне считаю картины защитой от мира… хотя во времена приемыша я не занималась живописью.)
А Слава видел во сне: в деревне в одном доме хор репетирует. И хор стоит возле дома, а дирижер из окна открытого говорит:
— Пойте из всех себя, из всего этого луга и из всего этого неба!..
По моему мнению, так и нужно создавать любое произведение. Только я-то умею писать рассказы лишь из всей себя да картины — из всего «луга», а вот из всего неба я начну еще учиться.
* * *
Читаем Тименчика. За завтраком говорю Славе:
— Для символистов роза означала то любовь, то бесконечность, чистоту и даже храбрость (и т.п.). А для акмеистки Ахматовой — просто цветок роза. Никаких символов…
— Нет! Быта ведь не существует, есть философия в поступках! Если мы завтракаем скромно — значит, мы аскеты, завтракающие роскошно — гедонисты… И для акмеистов роза не просто цветок. Только символы другие — более древние, акмеисты так называемой простотой зачерпнули почти неолит! А там свои законы! Вхождение человека в миф тут же изменяет этот миф. Так квантовый объект в присутствии наблюдателя изменяет свойства… и попытка описания мифа приводит к новому мифу. Протей принимал любой облик… метаморфозы розы у акмеистов тоже есть. Это НЕ то, о чем писала Гертруда Стайн («роза — это роза»)… Так что и роза — это не роза, и завтрак — не завтрак.
* * *
Поэт В. считает, что писать нужно так, чтоб читатель завизжал от восторга. А у меня другой критерий хорошей прозы: если мне хочется куда-то бежать и дарить подарки, значит, книга хорошая…
* * *
Написала сегодня много больших картин. Особенно хорош страус (мой автопортрет: то голову в песок прячу, то побегу-побегу — нарожаю детей, возьму приемыша, напишу много рассказов и картин! Потом Наташа уходит (или муж)… я лежу в депрессии и т.п. Кентавр и Афина тоже неплохо… Богородицу обдумываю: внизу несение креста, может, набросаю… (симультанность).
Новый супрематический петух — крик изобразила в виде мелких абстрактных форм.
* * *
В советское время я не так унывала — думала, что после смерти напечатают (они любить умеют только мертвых)… а теперь не верю… Тело литературы содрогнулось и умерло…
* * *
Кого-то спросили (в журнале или на экране): о чем сожалеет — какую картину не вы написали?
И я сразу ответила о себе:
— Сожалею, что я не написала ни одного китайского пейзажа!
* * *
Я не совсем наивист, потому что слишком знаю мировую живопись… я и не примитивист, потому что они умеют написать реалистическую вещь, но сознательно идут по пути примитива — я же не умею реалистическую… но я не спорю ни с кем, кто обо мне написал, — надо уважать мнение других…
* * *
Вчера туман за окном был лохмат и сказочен. Слава сказал по телефону внучке, что «послал» кусочек тумана ей в посылке. Она в ответ отправила ливень. После звонит:
— Пришла моя посылка с дождем?
— Пришла, но там гроза разразилась, гром гремит — мы боимся ее открывать… зато я послал тебе кусочек солнца по почте…
Казалось бы: вот уже есть начало книги для детей: пришла посылка — там гром гремит… но нет, не пишется такая волшебная книга. Мало во мне детского?… В картинах — много, а в литературе — увы. Слово — это Бог, ответственность зашкаливает…
* * *
Старшая дочь берет у нас том за томом Чехова и сказала, что «У предводительши» — это почти наш рассказ «Вечер у Антоныча», где тоже прятали водку — от Юры.
И если ранее я думала, что Шварц взял у Чехова короля в «Обыкновенном чуде» (из рассказа «Весь в дедушку»), то теперь думаю, что Шварц мог написать это независимо! Мы ведь независимо придумали прятать водку — чтоб не обижать Юру, а потом написали рассказ об этом случае…
Средняя дочь взяла у нас недавно Сарнова «Сталин и писатели» и вот спрашивает: почему одни писатели понимали, что Сталин ужасен, а другие — не понимали. Я пыталась пересказать разные мнения на этот счет: например, Натальи Громовой — до войны многие верили в необходимость репрессий — ради построения нового общества… (но новому поколению это дико).
А у Архангельского на канале «Культура» как-то спорили, как относиться к авторам, которые любили Сталина, а в то же время делали добрые дела.
Мое — Нины Горлановой — мнение простое: добрые дела не искупили того зла, которое сделано.
* * *
Почему Пушкин и Лермонтов рано созрели, рано все написали? Потому что они не мыли посуду, не косили, коров не доили, как я… у них крепостные были… я ведь не хотела бы иметь крепостных… значит, все есть, как есть…
* * *
Пишу в полночь — слушаем по Культуре «Евгения Онегина». Уже дуэль. Я жду дальнейшего с таким интересом, словно никогда не слышала… хотя сто раз… причем именно этот состав год назад! Но каждый раз я жду: в конце Онегин получит возмездие — это и дает утешенье…
* * *
Однажды мы отмечали юбилей Гумилева у нас с друзьями (колониальный стиль — все в шортах, блюда любимые Н.С. и т.п.). По просьбе Оли Роленгоф все написали ему стихи, я написала:
В 65-м году
Юзефович прочел Гумилева
На практическом занятии.
Профессор отбрила сурово —
По тем понятиям:
В 65-м году
Нельзя читать Гумилева…
В 65-м году
На практическом том занятии
Я запомнила слово в слово
Стихи о старинном заклятии.
* * *
Вчера у Волгина обсуждали «Приглашение на казнь» Набокова. Очень глубокие комментарии! Я слушала и в эйфории думала: не пропадет моя родная сторона, раз так много мудрецов еще в ней…
Но все же не пошлость — главная мишень Набокова!!! Пошлость не убивает миллионы, а тоталитаризм убил. Вы скажете: пошлость душу убивает! Да, но желающий может выжить, а против пули — никак… Набоков написал об ужасе тоталитаризма или о полу-ужасе (полу — потому что половина населения любила диктатора)…
* * *
Гомер и Пушкин: две слепоты.
Поэт обязан быть слепым.
Некие высшие схемы предписывают ему лишиться зрения в тот момент, когда он получает свой дар от Музы.
Муза — это «мышление в общем виде, включая все способности» (из общеиндоевропейского). А для того, чтобы мыслить, надо зажмуриться…
Это только на первый позитивистский взгляд — слепые начинали петь, чтобы заработать на кусок хлеба (якобы первобытный род не мог содержать инвалида, и он вынужден был скитаться между племенами, причем имея священную неприкосновенность).
На самом деле миф заранее дает человеку невидимую ячейку в этом мире. Эту ячейку, взрослея, он должен заполнить, и она же предписывает, кем ему быть и какие качества при этом иметь. Один был обязан утверждать ценности рода.
Другому было изначально приказано их разрушать (трикстер, дурак, демон). Ведь ценности должны все время испытываться на излом, только тогда они значимы.
Если человек ослеп, то у него не было размышлений очень долгих: он сразу начинал умело или неумело петь. Для него были приготовлены и мифологические тексты, способы скитаний. Если дар проявлял свою мощь, то он был настолько закреплен общим ожиданием, что Певец оставался в веках (Гомер, Боян).
Возьмем другой случай: человек отлично зряч, но видит оборотную сторону вещей — у него священный дар Певца. Поэтому он должен перестать видеть этусторону вещей — подчиняясь логике всеобщего ожидания. И вот зрячий, выпевая могучие глаголы, начинает видеть все хуже и хуже, наконец — темнота опускается на его очи! Это предвечная темнота, она как занавес, имеющий две поверхности разного цвета, и с той стороны — свет!
Такая слепота со временем у поэтов перешла на другой уровень. Поэты ухитрялись сохранить свое физическое зрение, но жертвовали зрением нравственным. Певец не выше добра и зла, он просто не видит различия, так же, как слепой не выше света…
Александр Сергеевич Пушкин до женитьбы направо-налево раздавал свою благосклонность прелестницам, ставил рога тут и там. Это и есть слепота: он словно не понимает, как больно другим.
А что вытворял наш Михаил Юрьевич, буквально заставив Мартынова стреляться с ним!
А что писали! Пушкин — «Гавриилиаду». Лермонтов поставил в героическую позу Демона…
У Бродского есть строка про страсть, которую бы Назорею, так точно бы воскрес.
Кальпиди написал про «целку римлянки Марии»…
А прозаики! Лев Николаевич вообще дошел до предписания Христу: каким тому быть.
У поэтов одни проблемы, у прозаиков — другие, но что делать — видимо, творчество земного человека не может быть иным.
Но даже без такого — обкорнанного и одноногого — творчества человеку все равно нельзя. Мало что другое даст ему намек на тот Сад, который он по своей глупости потерял.
* * *
Мудрейший, остроумнейший Гаспаров написал книгу «Записи и выписки». Счастье! Давно не читала столько всего нужного для души! Веселого (так называемый смех сквозь слезы — он самый дорогой). Запись на слово «Прогресс» (одна из): «В младших классах меня били, в старших не били, поэтому я и уверовал в прогресс». И рядом еще более глубокое замечание: «Для вас прогресс банальность? Но только благодаря прогрессу мы и разговариваем с вами: тысячу лет назад мы бы оба умерли во младенчестве». Замечу в скобках, что тысячи человек умирают и от прогресса (аварии на АЭС и тому подобное), поэтому тоже не могут разговаривать друг с другом… А вот совсем открытие для меня: «За свободу не нужно бороться, свободе нужно учить» (жаль, что нет сноски — кавычки есть, а автор изречения не назван!). Есть несколько высказываний на слово «свобода». В том числе одно такое: «На чукотском языке нет слова «свободный», а есть «сорвавшийся с цепи» (дальше — про Кубу).
Или: «Павлик Морозов». «Не забывайте, что в Древнем Риме ему тоже поставили бы памятник. И что Христос тоже велел не иметь ни матери, ни братьев. Часто вспоминают «не мир, но меч», но редко вспоминают зачем». А я не уверена, что Христос одобрил бы Павлика Морозова. Он в пятой заповеди велел чтить отца и мать! Почему мы не должны забывать, что в Древнем Риме Павлику тоже поставили бы памятник? О таком и забыть можно… чтоб не соблазнять малых сих. Все время надо думать: не соблазняю ли я малых?.. (я так думаю).
И вдруг открываю (на своей закладке) про дружбу: «Дружба казалась мне актом односторонним: если Александр дружит с доктором, это не значит, что доктор дружит с Александром». Я тут вырвала кусочек, не полностью привела, а лишь то, что меня взволновало. Дело в том, что я сама так «односторонне» дружу со многими! Одна подруга говорит всем, что я ее приятельница, а для меня она не приятельница, а именно подруга. И дело не в разнице понимания терминов, дело именно в односторонности дружбы. Всегда кто-то дружит более страстно, более ревностно… Но после моего радостного всплеска — снова горе: «А что если ахматовский “Реквием” — такие же слабые стихи, как “Слава миру”?» Да не восклицайте вы: «А что если», — когда речь идет о кровном, о памяти убиенных невинно! Если считаете, что стихи плохие, то докажите, и мы примем к сведению. А если не доказали, то молчите хотя бы! Зачем снова без нужды привносить демонизм в нашу душу! Вот я никак этого не понимаю. Честное слово!..
* * *
Я написала цветущую яблоню на обратной стороне царя Давида. Яблоня почти такая, какая была в Смоленске у гостиницы. Но все же та до земли стелилась цветущими роскошными ветками… а моя — нет… В жизни прекрасно одно, а в картине — другое (воздух нужен). В этом же воздухе, может быть, причина того, что трагедии все равно дают энергию читателю-зрителю… автор чудесным образом настраивает дыхание текста так, что легче дышит читатель…
У Бредбери минимальные фантастические допущения и громадные выводы. Только большой талант может так писать.
* * *
На днях у меня маленький томик Мандельштама (пермский, который я держу под рукой у компьютера) вдруг… встал. То есть я стала его отодвигать, а он не лег, но встал… Я вслух подумала: могилы нет с памятником у Осипа Эмильевича — пусть томик вот постоит как памятник. Но в то же время я догадалась, что будет у меня проблема с Мандельштамом, какая-то… не знаю пока…
И вечером открываю ЖЗЛ о Мандельштаме. А там — портрет Сталина! Меня это оскорбило просто! Даже портрет Брежнева в ЖЗЛ о Бродском не так бы оскорбил… Конечно, Осипа Эмильевича это не унижает. Но меня как читателя унижает. Вырезать, что ли, этот ужасный портрет?
* * *
Я боялась закончить, как Пастернак: заявить в конце жизни, что пошлость меня победила. Но дошло уже до того, что стала иногда это произносить. Ведь как посмотришь новости: чиновники воруют, народ спивается… так хочется бежать куда глаза глядят! Только русский язык… любимый русский язык еще удерживает.
* * *
Говорят: Шекспир не писал свои пьесы, он был актером, ему бы не хватило образования, чтоб все это сочинить. Но вот Андрей Платонов! Никто же не сомневается, что он сам написал свои гениальные вещи (рукописи остались)! Платонов и есть доказательство того, что Шекспир сам все написал…
Как только муж собирается от меня уходить, я говорю: «Ты такой талант, ты почти Чехов! Как я буду без тебя писать!» Слава иронично произносит:
— Я — чайка (и остается).
* * *
В день рождения Пушкина решили собраться у нас пермские литераторы. Н. купил водку «Мороз и солнце», читал стихи: «Заходи, брат Пушкин, чума». Вдруг один молодой писатель стукнул кулаком по столу:
Я точно знаю: меня через 9 лет и 11 месяцев ждет мировая слава! (А через сколько часов и минут — не сказал.)
И вот в этот миг с той стороны окна к нам заглянул воробей с осой в клюве! К чему бы это?
* * *
Собрались у нас пермские литераторы — помянуть нобелиата Чеслава Милоша. Слава перед их приходом сочинил несколько хокку, в том числе:
Саке для друга купил.
Поговорим под столом
О Чеславе Милоше.
Я хотела сказать: не надо этого — все слова сбываются. Но знаю, как мужчины не любят возражений, и промолчала. А зря! Один молодой прозаик так приударил по коньяку, что уже не мог согласовать слово «танку» (японское).
— Называй бронетранспортером, — сказал мой муж.
— Все, все, поздно, пора спать! — воскликнула я.
* * *
— Учитель литературы один раз стремительно вошел в класс и сразу перевернул первую парту — ученицы полетели на пол, сверкая бельем розовым. Он выкрикнул: «Вот так Октябрьская революция все перевернула в сознании Блока!»
Это было в советское время. А теперь я думаю, что такая сцена уместнее была бы в наше время. Ведь революция на самом деле демонически довершила процесс очерствения души, и Блок написал «Двенадцать»…
* * *
Дочь читает «Луну и грош» Моэма. Говорю ей: для меня жизнь Гогена всегда была сложна для принятия. Картины его прекрасны, это да… Но ведь человек выше искусства. Бросить семью ради искусства… я бы это не сочла хорошим… Но некоторые — как Гоген — относятся к искусству как к наркотику.
* * *
Умер Евгений Пастернак.
Сеня:
— Да, Дудлик умер.
— Так родители его звали? (Я)
— Нет, Ольга Фрейденберг так в письмах его называла.
— При жизни Жени нам Пастернак казался ближе.
Слава:
— А Пушкин до сих пор нам близок.
— Да, вот что странно: Пастернак с годами все дальше, а Пушкин все ближе. (Я)
* * *
Заехали в художественный салон — антихудожественный, как назвал его Слава. Потому что продаются бессмысленные китчевые картины за огромные деньги. Слава:
— Искусство разрушается, значит, и обществу грозит разрушение, потому что все крепко связано.
Я уверяла Славу, что буду только поддерживать общество, т.е. никогда не напишу китч.
— Ну почему, — великодушничал муж, — можешь использовать в ироничном ключе.
* * *
Видели передачу о Малевиче. Слава сказал:
— Я Малевича отрицаю не потому, что он ничего не значит, а потому, что он слишком много значит. «Черный квадрат» — это анти-икона и символ уничтожения мира… Это предупреждение: к чему может прийти человек, отрицая. Антисвет. Антиикона.
— А я думала, что это размышление о грехах: как у Мандельштама («Все одинаково темно; все в мире переплетено моею собственной рукою» или «Там, где эллину сияла красота, мне из черных дыр зияла срамота»)… я тут видела передачу про лоскутное одеяло, и там прозвучала примерно такая фраза: черный квадрат в центре одеяла словно удерживает каким-то силовым полем все разноцветные лоскутки. Я подумала: а может, у Малевича в детстве было лоскутное одеяло с черным квадратом в центре.
* * *
Вчера посмотрели раз в двадцатый «Зеркало». Все еще с огромным удовольствием, а может, еще с бóльшим, чем раньше. Когда Терехова сидит на заборе, Слава сказал:
— Это Ярославна плачет в Путивле на городской стене…
И вдруг все аллюзии стали явлены, как будто мы их всегда замечали. «Приятно упасть с интересной женщиной» — это Гамлет, когда положил голову Офелии на колени.
* * *
Убейте меня, я не могу унизить гениев! Даже ради демократии…
Помню, на третьем курсе в одном доме увидела репродукцию «Ню» Модильяни. Это в каталоге Земана, изданном, кажется, в ГДР. Шел 1967 советский год — то есть случилась моя первая встреча с Амадео! И я… сошла с ума — возмечтала украсть ее (вырезать), носить в сумочке и любоваться утром, днем и вечером. Но оказалось невозможно это сделать, к счастью. А то бы… не знаю, что бы… Отношения с этой «Ню» были похожи на любовные чувства: конкретно она была мне нужна, чтоб жить-дышать… любовь с первого взгляда случилась! Как между людьми бывает! В жизни ведь тоже влюбляешься в конкретного человека…
* * *
Ленин считал искусство аппендиксом — мол, скоро вырежем его, когда закончит он пропагандистскую функцию… но нынче, слава Богу, Ленина не считают главным мыслителем…
* * *
В поезд брала книгу «Гоголь без глянца». Я думаю, что разгадка смерти Гоголя: гордыня… Гордыня заставила его всех поучать — напечатать «Выбранные места»… а когда друзья осудили, когда Белинский написал прямо про мракобесие, Гоголь перестал есть и решил умереть… А Гумилев говорил Ахматовой:
— Аня, если я буду пасти народы, отрави меня!
* * *
Дневники писателей очень нужны! Я Шварца («Живу беспокойно») читала раз семнадцать, каждый год почти… они меня успокаивали перед сном. И некоторые истории (про то, например, как Шостакович спас незнакомого человека) меня вдохновляли… а некоторые много объясняли: например, почему жена ушла от Заболоцкого…
* * *
— Любовь, которая нас не улучшает, это не любовь. (Слава)
— То же и с искусством: если оно не улучшает нас… это не искусство. (Я)
* * *
…Прервалась: написала трех рыбок-арлекинов. Одну на обратной стороне птицы-сирин. Все удались чрезвычайно! Господи, благодарю Тебя! Не сама же я их пишу…