Ирина Котова. #температураземли
Опубликовано в журнале Знамя, номер 8, 2021
Ирина Котова. #температураземли / предисл. И. Кукулина. — М.: Новое литературное обозрение, 2021.
Одной из важнейших проблем современной поэзии является проблема насилия и говорения о насилии. Как считает Марк Липовецкий, «работа с языками насилия породила сложные и интересные формы субъективности в современной поэзии»1 . Особенно эта проблема актуальна для феминистской поэзии, во многом опирающейся на опыт Елены Фанайловой, где «вкус насилия все чаще сплетается с эстетикой (деборовского) спектакля — буйства фикций, danse macabre призраков смысла, циничной театрализацией фантомных ценностей»2 . При этом феминистский этический поворот усилил внимание к проблемам гендерного насилия и патриархальной структуре авторитарной машины государственной власти. В этом контексте новая книга Ирины Котовой продолжает художественную артикуляцию «радикального пацифизма»3 , начатую в предыдущем сборнике «Анатомический театр».
Семь разделов книги Котовой так или иначе изображают повседневное насилие и состояние перманентной войны всех против всех как «на обломках противотанковых баррикад», так и во время «эпидемии ковид-19». Но в сравнении с предыдущей книгой манера письма усложняется: возникают полижанровые образования типа «протокола задержания подозреваемого», «операционного журнала» или «либретто балета в 4 действиях», часто выстраивается поэтический диалог (см. тексты, посвященные Алексею Парщикову, Геннадию Айги, Аркадию Драгомощенко и т.п.), и все сильнее деформируется язык в описании сцен физического или ментального насилия:
матерящиеся лататели дыр
наши механизмы ломаются от перегрева
от трения от усталости металла
наша жизнь состоит из крови-вони-опухолей-
стонов-заклеенных ртов
и
ничего личного
мы — проданные в рабство суррогатные младенцы
рубцов родины
В этом тексте, как и во многих других, важен прием сращения нескольких слов в одно, к которому часто обращаются Геннадий Айги и Илья Риссенберг, однако в случае Котовой таким сращениям чаще подвержены не понятия индивидуальной поэтической философии, а образы боли («лужи-руки-реки-флаги-фуги / крови», «грабителем-казаком-разбойником-насильником», «одиночество-нелюбовь-голод-войну-палачей» и т.п.). Отсылка к таким философским поэтическим языкам не случайна: Ирина Котова пишет не просто о насилии, а, по выражению Елены Фанайловой, «о его неосознанности, о разлитом бытовом присутствии во всей метафизике современного “русского мира”»4 .
Наверное, самый тяжелый текст о такой метафизике боли в сборнике — это «Поэма дистиллированной воды», монтирующая истории бытового и государственного насилия. В финале поэмы посредством ведущего для поэтики Котовой тропа — трансгрессивной метафоры (метафоры телесного насилия / телесной боли) — изображается не только рефлексия искаженной реальности, но и метарефлексия по поводу такого письма:
взрослая женщина мать двух детей
внезапно понимает что в юности ее тело
использовали как тренажер в физкультурном зале
может быть даже изнасиловали
тогда казалось — первая любовь
теперь
ищет старые тапочки тех времен
пятидесятилетний девственник
копит деньги —
мечтает о пышных похоронах собственной матери
два тела в одной постели
закатаны тугими коконами одеял
между ними — горные реки дистиллированной войны
что общего в этих обыденных историях — спросишь ты
хочется о любви — отвечу я
правда меня не интересует
Та «любовь», о которой «хочется» говорить в поэме, — это патриархальный паттерн («любовь до гроба», «любовь как в кино»), как и «правда», которая не интересует. Такое внимание к языку патриархата возникает во многих текстах Котовой, ведь, как она говорит в интервью Владимиру Коркунову: «Человек не запрограммирован природой на то, о чем я пишу. Моя цель — передать это так, чтобы у него возникло желание найти выход»5 . Но как именно работает преодоление насилия в ее текстах?
Дело в том, что трансгрессивная метафорика поэзии Котовой направлена не просто против патриархальных паттернов позднего путинизма, а против его идеологического субстрата, приватизировавшего языки насилия в их национализирующем перверсивном наслаждении: как «жертвенное служение», реализованное на всех уровнях коммуникации в России от ежедневной рутины до милитаристского кинематографа, так и жесты путинской властной машины от «мочить в сортире» до эстетизированных внешних конфликтов. При этом перформативный концепт «ты должен служить» лишен прямого референта, так как деполитизированный субъект редко понимает, чему именно он должен служить. О таком способе идеологического наслаждения философ Славой Жижек пишет следующее: «откажись от наслаждения, пожертвуй собой и не спрашивай о смысле этих жертв: ценность жертвы состоит в самой ее бессмысленности, цель жертвы — в ней самой. Ты должен видеть позитивность жертвы в ней самой, а не в ее целях, — именно это отречение, этот отказ от наслаждения и производит прибавочное, избыточное наслаждение»6 .
Именно это патологическое избыточное наслаждение от бессмысленного насилия стремятся устранить тексты Ирины Котовой, обнажая не столько идеологическую анестезию государственного и маскулинного насилия, сколько самоценность его перверсии:
при сборке всех фрагментов/паззлов воедино
скелеты-смерть
костями соединяют всех людей
в общий хоровод
хоровод утопает в складках савана
как страшно жили люди — растерянно произносишь ты
чумные зоонозные бактерии yersinia pestis
выглядывают на нас из каждого мазка полотна
бактерия/вирус — больше человека — отвечаю я
на фото из интернета от марта 2020 года
священник благословляет паству
в черепе-противогазе
паства смеется
паства исполняет пляску смерти
Тот же Жижек считает, что как только субъекты «осознают, что целью является незыблемость самой идеологической позиции, идеологические конструкции окажутся разрушенными»7 . Такое осознание и происходит в текстах Котовой через изображение «ковид-весны», диалоги с Лолой, через «эклектику» перверсивного бессмысленного насилия и его «любовь/лицо/изнанку». Не случайно поэтому в финал книги вынесен текст «насилие и восьмое марта» из предыдущего сборника, во многом манифестарно аккумулирующий эту интенцию.
Деидеологизирующий язык боли с его метафорикой и деформацией слова в стихах Ирины Котовой, вгрызающийся в основания патриархального мышления и стоящей за ним реальности, позволяет создать такую сборку субъективности, при которой патриархальные «любовь», «война», «насилие» уже не работают как способ наслаждения, но при этом способность по-настоящему радоваться, любить и доверять друг другу не утрачивается, она теперь зависит только от нас самих.
1 Ларионов Д. Марк Липовецкий: «“Новый реализм” — это ранний симптом затяжной болезни» // Colta.ru: https://www.colta.ru/articles/literature/3003-mark-lipovetskiy-novyy-realizm-eto-ranniy-simptom-zatyazhnoy-bolezni
2 Липовецкий М. Негатив негативной идентичности. Политика субъективности в поэзии Елены Фанайловой // Воздух № 2. 2010.
3 См. предисловие Ильи Кукулина, с. 7.
4 Фанайлова Е. «Есть такие зоны жизни…» // Котова И. Анатомический театр. Стихотворения. Харьков: kntxt, 2019. С. 4
5 Ирина Котова. О насилии — ради жизни // Коркунов В.В. Побуждение к речи: 15 интервью с современными поэт[к]ами о жизни и литературе. Самара: Цирк «Олимп»+TV, 2020. С. 178.
6 Жижек С. Возвышенный Объект Идеологии. М.: Издательство «Художественный журнал», 1999. С. 87.
7 Там же. С. 89.